В Мраморном дворце в Санкт-Петербурге неделю назад открылась выставка малоизвестного московского художника Алексея Морозова. Малоизвестен он по той причине, что не принадлежит к актуальному галерейно-выставочному мейнстриму. Он отличается от многих других московских художников: в первую очередь, тем, что в совершенстве владеет академическим рисунком, а во вторую – тем, что использует его как инструмент для создания собственной утопии, напоминающей о научно-фантастических романах в имперском стиле.

При беглом взгляде на многочисленные ню в первом зале экспозиции создается впечатление, что ты попал на выставку искусства национал-социализма. Красавицы в напряженных позах, демонстрирующих богатство мускулатуры, патрицианка с высокой прической времен Римской империи лежит на фоне итальянского пейзажа – ну и все в таком духе. Это как бы предисловие к выставке, разминка. Дальше самое интересное: скульптура Морозова. Во всех его работах фигурирует обобщенная древнеримская античность, в которую могут попадать и какие-то греческие названия, и заимствования из барокко.

Например, есть миниатюрная фигурка «Currus» – как бы древнегреческая статуя, но только по-эллинистически элегантная и с унылым выражением лица, как у Фемиды, при этом она еще и стоит на сигвее. Сигвей – один из любимых мотивов Морозова. Это такой вид транспорта с высоким рулем и двумя всего колесами, на котором человек ездит стоя и удерживается с помощью равновесия. Так вот, все фантастические патрицианки будущего ездят у Морозова на сигвеях. А неоантичные валькирии грозно позируют с фантастическими бластерами. В этой связи напрашивается зародившееся еще в первом зале подозрение: неужели перед нами попытка возрождения националистической эстетики? Остальные три зала, однако, разрушают эти сомнения. Перед нами просто талантливая компиляция.

Алексей Морозов имитирует фаюмские портреты, ваяет женщин в античных пеплосах и с пистолетами в руках – и тут же переключается на реалистические, в духе художника Семирадского, сцены из древнееврейской жизни. Причем живопись эта так себе – замах чуть ли не рубенсовский, но куда там: даже голую задницу, выпирающую на зрителя, Морозов как-то смазывает, уплощает. Его не интересует плоть, и сухой формальный рисунок не наполняется жизнью от прикосновения масляной кисти – потому что эти плотские подробности здесь не важны. Такое чувство, что Алексей Морозов лихорадочно зарисовывал все образы, которые роились у него в голове на протяжении десяти лет, но так и не смог объединить их в одну систему. Он все пролистывает, намекает, экспериментирует, и кое-что получается интересно, а кое-что, к сожалению, не совсем удачно, – как, например, многочисленные обнаженные девушки. Эти ню в таком количестве на выставке выглядят однообразно.

Тому, что у Алексея Морозова не все получается, можно только порадоваться – когда у него все получится, он станет Беляевым-Гинтовтом. Александр Боровский так не считает. Из нашего с ним получасового разговора стало совершенно очевидно, что заведующий отделом новейших течений Русского музея Морозову симпатизирует, но он «не герой его романа». Таких художников, считает Боровский, показывать надо, чтобы не замыкаться в узком кругу художественной тусовки. Другими словами, неприязнь к определенной тусовке иногда заставляет людей иначе взглянуть на вещи – и внезапно проникнуться работами отнюдь не бездарного Алексея Морозова. Особенно в те времена, когда умение рисовать уже само по себе становится конкурентным преимуществом.

Мария Семендяева – корреспондент ИД «Коммерсантъ»