Дмитрий Озерков

На северо-востоке Франции в городе Мец в мае этого года открылся филиал парижского Центра Помпиду. В новом музее побывал Дмитрий Озерков.

Старинный город Мец, столица Лотарингии, сохранился на удивление хорошо, и открывшийся в мае филиал Центра Помпиду как бы ни совсем и нужен среди его прекрасных островов и парков. Собор Св. Стефана с витражами Шагала, капелла тамплиеров и обширный Арсенал до сих пор достаточно неплохо справлялись с задачей репрезентации современного искусства. На двух последних площадках сейчас демонстрируется большой проект «Худшее всегда неопределенно» (Le pire n’est jamais certain). Отнюдь не худший проект, кстати. Чтобы дистанцировать Центр Помпиду от местной активности, а также не повторять скандальный опыт сноса парижского квартала Бобур, новый музей пришлось построить по другую сторону от железной дороги, обходящей старый Мец стороной. Теперь при выходе из вокзала в город останавливаешься перед железным указателем с двумя стрелками налево и направо: «Центр Помпиду» / «Центр города».

Лучший вид на Центр Помпиду-Мец — из окна поезда. Здание построено японским архитектором Шигеру Баном, выигравшим в 2003 году открытый конкурс. Оно напоминает большую соломенную шляпу, постепенно становящуюся деревянным грибом. Из-под шляпки гриба в разные стороны на разной высоте высовываются большие белые ящики галерей с витринными окнами. Венчает все французский флаг, поднятый на высоченной мачте.

Внутри пространство заполнено в основ­ном искусством середины XX века. Пилотный проект, подготовленный к открытию директором Лораном Лебоном, называется «Шедевры?» — именно так, под вопросом. Гигантский том каталога переполняют многословные эссе французских интеллектуалов, размышляющих о понятии шедевра в прошлом и настоящем, о шедевральности как культурном феномене и об этом знаке вопроса во французском контексте. Заложенное в названии критическое самовопрошание, кажется, отражает вечное сомнение в себе и в своих достижениях, свойственное французской культуре, что, впрочем, удается не до конца, если принять во внимание имперский флаг и Николя Саркози, лично открывавшего музей. «Сарко, Сарко», — игриво переговаривались жители, глядя на президентский кортеж, а интеллектуалы с кривой усмешкой слушали гиперполитизированный спич главы государства.

Гигантская выставка включает 800 про­изведений, разместившихся на 5000 кв. м здания. Быстро устав читать длинные словарные значения chef и oeuvre, из которых состоит французское слово «шедевр», и успешно отдав дань богослужебнымкнигам с картинками, гравюрам Калло и средневековой скульптуре Меца, позаимствованным в местных музеях, зритель погружается в коллекцию — около 700 экспонатов, — привезенную из Центра Помпиду, Париж. Основной задачей кураторов было показать историю французского искусства XX века в ее лучших проявлениях. Огюст Роден и фовисты, примитивы и Салон не­зависимых, Робер Делоне и Анри Матисс — все перемешано в сложном лабиринте из перегородок, скорее подавляющем и утомляющем, чем несущем свет и вносящем ясность. Лабиринты продолжаются и на следующих этажах: то в одном, то в другом закутке прячутся великие и малые, а иногда уже и не французы совсем: Жоан Миро, Владимир Татлин, Йозеф Бойс, Джорджо де Кирико, Фрэнсис Бэкон. Наконец, в длинной и светлой галерее представлена история музеестроительства, начинающаяся с 1937 года и отражающая становление музейной концепции показа искусства во всех ее парадоксах: оставаясь неизбежным пристанищем шедевров, музей одновременно должен быть максимально надежным и что есть силы аттрактивным. Естественно, апогеем этого процесса представлено творение Шигеру Бана. Но по-настоящему свет в конце тоннеля возникает только на последнем из четырех уровней шляпы-гриба, когда, насмотревшись на известные и не очень работы, зритель останавливается перед окном-витриной с восхитительным видом на старый Мец с высоты птичьего полета. Этот вид-реверанс городу становится самым эффектным шедевром выставки.

Кстати, вопросительный знак позволил включить в отбор неожиданные работы, которые шедеврами никак не назовешь. Имена ряда художников мало что скажут, а их «шедевры» тут же забудешь. Ибо что добавишь к холстам Луи Вевена, Камиля Бомбуа или Огюстена Лесажа? С другой стороны, те шедевры, которые привезти не удалось, оказалось довольно просто заменить копиями. Так вместо «Герники» — шпалера, выполненная по картине в 1970-х, а вместо «Моны Лизы» — анонимная копия XVIII века. Впрочем, шедевры-шедевры преобладают. По замыслу директора, каждый музей мира мог показать в Меце самое прекрасное и популярное произведение из своей коллекции. В итоге Лувр остроумно дал «Хромоножку» Хусепе Риберы, Музей Бальзака — трость Оноре де Бальзака, Национальная библиотека Франции — нечитаемую рукопись Марселя Пруста, а Музей стекла Сент-Луи привез огромную нелепую люстру. Среди работ, специально заказанных десятку современных художников, следует отметить только кунштюки Патрика Нё: рыцарскую перчатку, педантично склеенную из пчелиных крыльев, и не менее причудливую маску в той же технике. Все это можно видеть до конца октября.

Появление первого национального фи­лиа­ла знаменует превращение Центра Помпиду из мобильной, легкой на подъем институции в классический музей. Завершенность процессу придает тяжеловесный каталог с убийственным золотым обрезом.

В условиях глобализации выход национальных музеев современного искусства на новую политическую ступень — генеральной поддержки, развития и валоризации национальных школ — кажется более чем уместным. Пропаганда французского творческого начала в Меце, столице исторически двуязычной Лотарингии, — отличный, но вовсе не единственный тому пример. Подобным же образом только что открытый в Риме Музей искусства XXI века (MAXXI) утверждает итальянское современное искусство. И в Риме — тот же вид на город из большого горизонтального окна, то же подчеркнутое внимание к архитектуре как концептуальной организации изобразительного искусства, та же преданность национальным мастерам. В итоге все это не может не радовать.