В этом году исполнилось 10 лет со смерти Тимура Новикова. Гегемония новой академии кончилась, и многим казалось, что питерская арт-жизнь умерла. Но вместо этого она вошла в принципиально новую фазу: об «академиках» здесь знают сегодня в основном по рассказам, и заняты все совсем другими делами

Анна Матвеева

Прощание с подпольем

«Она же буржуазная!» – поджимали губы художники, обсуждая в 2000 году открытие галереи Марины Гисич на Фонтанке. Это была первая по-настоящему коммерческая галерея в Петербурге. В ее помещение, дизайн, раскрутку и публику были вложены деньги, это было очевидно, и столь же очевидно она была намерена зарабатывать деньги. Нет, до этого галереи в Петербурге были, но это была совсем другая история.

Некоммерческие, почти квартирные пространства, созданные подвижниками, которые выставляли друзей. При случае могли и продать что-то, но роль их была, в первую и главную очередь, социальная – место общения единомышленников. Пространства эти были сделаны энтузиастами, прошедшими школу советского андерграунда и перестроечной вольницы, влюбленными в искусство и в богему. Они по-хорошему презирали любую коммерцию применительно к духовке и нетленке – и саму суть ее, и все ее внешние проявления, вплоть до элементарного бытового благополучия. «Буржуазной» называлась уже та галерея, где все лампочки горели и трубы не текли.

Забегая вперед, скажу, что ровно десятилетие понадобилось питерской арт-сцене, чтобы прожить и пережить пришествие арт-рынка в свое царство высокого творчества. В двухтысячные возникали и исчезали коммерческие галереи, появились коллекционеры и арт-ярмарки, художники узнали значение слов «гонорар» и «контракт» и научились не видеть позора в том, что картина будет висеть не в музее, а в спальне покупателя. За десятилетие прошло не всегда простое, но логичное взросление: с рынком научились иметь дело, чуть позже научились видеть и художественное пространство помимо рынка. Второе десятилетие XXI века ознаменуется как раз «вторым пришествием» некоммерческих пространств, творческих лабораторий и арт-фабрик.

Так или иначе с наступлением двухтысячных фокус зрения арт-среды переместился на ближнее пространство. Отчасти из-за внешних причин: перестроечная «красная волна» западного интереса к России угасла, грантовые и обменные программы как-то тихо позакрывались. (Для Питера это «Запад нас разлюбил» было особенно заметно: закрылась не только всероссийская арт-мамочка девяностых – ЦСИ Сороса, но постепенно сошли на нет и многочисленные программы грантовой поддержки и международных обменов, которые вели Скандинавские страны и на которых держался довольно большой сегмент культурной активности Балтийского региона.) Отчасти из-за причин внутренних: и в родных палестинах стало понятно, где и с кем работать. Двухтысячные – время становления местной арт-инфраструктуры.

И понеслась. Ко второй половине десятилетия сложился крепкий костяк из нескольких галерей – Гисич, «Д137», Anna Nova, еще парочка ныне несуществующих. Свой, хотя и весьма скудный, круг коллекционеров. Петербургские покупатели искусства по сей день стараются не афишировать свои финансовые возможности, все покупки только в кулуарах, не дай бог засветить имя собирателя. Галереи этой новой формации начали невиданную ранее практику – участие в международных ярмарках, и не только в тогда лишь начавшей поднимать голову «Арт-Москве», но и в ARCO, FIAC и Art Basel. Художники неожиданно начали смотреть друг на друга не только с точки зрения «ну, тот талантик, а этот-то – талантище», но и с точки зрения социального и денежного успеха. Как нельзя более кстати появились глянцевые журналы – «Афиша», TimeOut, «Собака.ру», российские версии модных женских и мужских изданий, которые с удовольствием ставили художников (особенно молодых и фотогеничных) в ряд с диджеями, дизайнерами и светскими звездами. Профессия художника стала публичной.

Этот факт, кстати, достаточно болезненно переживался арт-средой. Толерантные к внешним влияниям петербуржцы впервые явили миру классическое «понаехали тут». Искусствоведы, критики, просто фанаты искусства воспринимали приход в родную песочницу «эффективных менеджеров» как личный провал. «Пришли говномальчики и говнодевочки с пиаровским образованием!», «Они не любят художников, они любят бабло и тусовки!». Художники тем не менее скрепя сердце полюбили эффективных менеджеров: оставаться ветеранами андерграунда никому не улыбалось.

Тем временем на унавоженной почве подросли цветы жизни. По своему опыту помню, как в первой половине двухтысячных годов кураторы по пальцам пересчитывали действующих художников моложе сорока. «Среднее поколение» было в самом цвету, а вот следующего не было вообще. К концу десятилетия случилось нечто. Новое поколение поперло, как тесто из кадки. Неожиданно появились те, о ком говорить и на кого смотреть. Более того, они стали еще и начинать собственные инициативы – галереи, оффспейсы. Какие-то из них существуют по сей день, как студия «Непокоренные», какие-то отыграли свою роль и закрылись, как Comic Art Gallery, но новую топографию они обозначили.

Топография эта была обусловлена в первую очередь тем, что поколение, которое сегодня уже завоевало право не проходить по ранжиру «молодых (и только этим ценных) художников», – первое европейски образованное поколение в современном искусстве. Это первые несамоучки. В двухтысячные у них появилась возможность учиться: художникам – в Pro Arte, искусствоведам – в Смольном институте и Европейском университете. Не передавать из рук в руки зачитанный до дыр номер Flash Art пятилетней давности, а читать свежую художественную периодику. Ездить на биеннале в качестве зрителей, а нередко и участников. Поступать наконец в европейские и американские арт-колледжи. И даже, отучившись, возвращаться оттуда.

Это поколение впервые научилось свободно говорить на нескольких языках – и не только говорить в смысле устной речи, но и свободно пользоваться интернациональным визуальным языком. Ему первым удалось преодолеть вечное проклятие русской культуры – литературность во всех видах искусств, и заняться такими чисто художественными вещами, как концепция и форма.

Между тем подтянулись и музеи. Долгое время роль музея современного искусства в Петербурге играл один-единственный Отдел новейших течений Русского музея под руководством Александра Боровского. В середине девяностых отдел вступил во владение частью коллекции Петера и Ирены Людвиг. Отбирали экспонаты сами музейщики, они сумели привезти в Петербург вполне полноценный для музея современного искусства набор, от Энди Уорхола до Джеффа Кунса. Кроме того, отдел делал выставки практически всех заметных российских современных художников и многих зарубежных. И как-то уже народ привык, что вот он, наш местный МоМА. Однако в начале XXI века искусства стало слишком много для одной площадки. Современное искусство стали выставлять музеи, в непосредственную тематику которых оно даже не входило – Музей Анны Ахматовой, Музей городской скульптуры. Институт ProArte и вовсе запустил свой самый известный проект – ежегодный фестиваль «Современное искусство в традиционном музее», охватывающий десятки малых и средних, и всегда строго нехудожественных музеев, от Музея связи до Музея ветеринарной медицины. Эрмитаж запустил свой проект «Эрмитаж 20/21» с искусством ХХ и XXI веков, который, кстати, только выходит на многообещающий взлет. Петербургский университет открыл кафедру музейного дела. Наконец, обычно предпочитающий скромничать и не высовываться петербургский олигархат неожиданно переступил сам через себя, открыв два невиданных доселе чуда – частных музея: Новый музей (с ядром в виде коллекции «второго авангарда») и «Эрарту» (с ядром в виде коллекции всего подряд). Все это дало Петербургу россыпь музейных технологий – от самых академических, как в Эрмитаже, до entertainment, как в «Эрарте», и без усилий лишило лидерства Русский музей, который, к сожалению, в последние годы окончательно дискредитировал себя обилием некачественных коммерческих выставок.

Итак, вот у нас галереи для денег, а вот у нас музеи для вечности. Не хватало только пространств «для души» или, что то же самое, для тусовки. Они, как вишенка на торте, могли появиться только тогда, когда денежные и карьерные ячейки уже не то чтобы заполнены, но хотя бы галочки в них проставлены – и по ним об этом можно судить.

История художественных оффспейсов в Петербурге, впрочем, достаточно длинная. Арт-сквоты восьмидесятых, такие как превратившаяся ныне в солидный арт-центр «Пушкинская, 10» или канувший в Лету «НЧ/ВЧ», до сих пор с ностальгией вспоминают ветераны сцены. Но это было подполье и для своих. В формате «не подполье, просто весело и для всех» первой из удачных значительных попыток стал лофт-проект «Этажи». Здание бывшего хлебозавода на Лиговке никак не удавалось сдать под офисы, и от отчаяния его на выгодных условиях отдали братьям-архитекторам Савелию и Егору Архипенко. Те заселили семь этажей бывших цехов галереями, дизайнерскими шоу-румами и выставочными залами плюс открыли ресторан и хостел. Начинание каким-то неведомым образом попало в яблочко: в «Этажи» потекли реки юных хипстеров, и сегодня это, пожалуй, лучший в городе выставочный центр, принимавший такие крупные события, как World Рress Photo или комикс-фестиваль Boomfest.

Тут открылась золотая жила. Заброшенных промышленных зданий в Петербурге – вагон и маленькая тележка. Многие из них являются памятниками архитектуры, то есть снести их и построить на освободившемся месте офисный центр нельзя. На соблазн джентрификации клюнули многие владельцы. Практически одновременно, с дистанцией максимум в год, возникли мегапроекты вроде культурного центра «Красное знамя» (на бывшей трикотажной фабрике на Петроградской), «Ткачи» (в здании бывшей мануфактуры на Обводном канале), Rizzordi (в здании по сей день работающего пивзавода). Почти все они работают лишь время от времени, с большими перерывами – но работы не прекращают. Плюс менее масштабные artist-run spaces, содружества единомышленников в удачно подвернувшихся помещениях, которые возникают на один-два сезона и гаснут: покойный «Дворец», ныне существующие «Кухня», «Тайга», «Звездочка». Великолепных пространств в Петербурге полно, осталось дождаться, пока жизнь в них разгорится по-настоящему.