Бернхард Шульц, арт-критик, редактор газеты Der Tagesspiegel, Берлин

Что за прекрасный вид из здания на Ораниенплац! Каждое дерево зеленеет, каждое второе цветет, это просто оазис среди городской суеты. Как получилось, что скамейки стоят так близко друг к другу? Мне помнится, что они были подальше. «Рон Тан сдвинул скамейки поближе» — читаем мы в каталоге Шестой Берлинской биеннале современного искусства. Кто еще, кроме меня, может заметить перемену? Месседж состоит в том, что в мир искусства приходит реальность. А реальность — это просто то, что есть, а не то, что называется произведением искусства.

«Реализм» — это слово, которое никогда не произносят на биеннале, оно слишком сильно напоминает о студенческой революции 1968-го и ее реалистическом — а фактически пропагандистском — искусстве

«Что ждет там» — это девиз биен­нале и это именно та перспектива, которую я вижу из замечательного здания универмага, построенного в конце XIX века, одного из шести мест проведения биеннале: я смотрю в окно и вижу… что ждет там.

Очевидно, что это концепт венского куратора Кетрин Ремберг, особенно сведущей в искусстве Восточной Европы. В пострадавшем от войны Косово она встретила Петрита Халилая, художника, родившегося в 1968 году, который стал и ведущим среди выбранных ею 45. Его работы доминируют в знаменитом Аугустштрассе. В выставочном зале, который был несколько лет назад пристроен к задней части барочного здания, Халилай установил деревянную облицовку родительского дома, который им пришлось восстанавливать после бомбардировки города. Это выглядит потрясающе. Сложная конструкция кажется висящей под потолком, а не стоящей на полу. Удивительная работа! И хорошо, что Ремберг не стала препятствовать тому, чтобы художник выпустил перед этим сооружением живую курицу — для нее даже устроена небольшую полоска травы. Люди, это китч!

Не то, чтобы и остальные работы были китчем. Просто большинство из них воспроизводит реальность, никак ее не интерпретируя, не осмысляя. В большей мере это касается множества документальных видео, заполняющих этажи здания на Ораниенплац. Они могут тронуть ваше сердце, как работа 35-летнего бостонца Марка Булоса «Все твердое тает на жаре», показывающая мрачную действительность нефтедобычи в дельте реки Нигер, то, как она отражается на местном населении, придерживающемся анимистических верований и в то же время ведущем партизанскую борьбу. Или суровое видео «Детали 2&3» Ави Мограби из Тель-Авива, рассказывающее о насилии со стороны израильских военных патрулей на границе Палестины. Или работы парижанина Бернара Базиле, документирующего студенческие волнения на улицах французской столицы и ее мрачных окраинах. Ах, вот где живут безработные мигранты. Ах, вот почему биеннале переехала из становящегося все более и более «барским» района Митте в Кройцберг, где по крайней мере одна треть жителей турки или турецкого происхождения. Этот маленький Стамбул со всеми этими турецкими кафе, магазинами и турагентствами после долгого периода забвения со стороны берлинского арт-мира вновь становится популярным у молодых и креативных. Интересно, как все эти претенциозные люди умудряются целыми днями просиживать в уличных кафе, попивая свое латте макиато. «В Кройцберге у нас укорененная структура, отличная от Митте, — объясняет Ремберг. — Мы очень чувствительны к таким вещам». Я помню ранние восьмидесятые, когда в Кройцберг пришла первая волна художников, за ними потянулись те, кто может позволить себе поддерживать искусство, за ними потянулись шикарные рестораны — и в итоге все это кончилось взрывом, а необычные люди были изгнаны из квартала самопальными «автономистами», похожими на слегка — очень слегка! — политизированных панков. Забавно, что сейчас в Кройцберге вполне мирно сосуществуют турки, панки и состоятельные люди. Турецкая художница Нилбар Гюреш экспонирует крупномасштабные фотографии обычных турчанок, и я не могу избавиться от чувства, что они созданы для искусства. Гюреш, кстати, сейчас живет в Вене.

«Реализм» — это слово, которое никогда не произносят на биеннале, оно слишком сильно напоминает о студенческой революции 1968-го и ее реалистическом — а фактически пропагандистском — искусстве. Но реализм сохраняется где-то за кулисами этой биеннале. Вот, например, на первый взгляд странная идея включить в биеннале раздел с рисунками Адольфа Менцеля. Это крошечная выставка из 35 работ, которые были довольно плохо развешаны в Старой Национальной галерее, где, кроме поразительных картин Менцеля, хранятся и 5000 его рисунков. Эту выставку курирует Майкл Фрид, 71-летний профессор истории искусств из Балтимора (США), своеобразный гуру американского мира искусства. Но когда он читает лекции о своем любимом мастере, то кажется, что он разговаривает с людьми, никогда не слышавшими о берлинском художнике, жившем в XIX веке. Но, поверьте, профессор Фрид, мы все знаем, что в Старой Национальной галерее много его работ, написана масса книг и диссертаций, касающихся практически каждого аспекта его творчества. Я лично считаю Менцеля главным немецким художником второй половины XIX века. Но Менцель как святой покровитель художественной документалистики наших дней — это выглядит очень странно…

Что характерно, небольшая выставка забита молодыми людьми, которые, возможно, нерегулярно посещают Национальную галерею. Для них это откровение. А для меня одно удовольствие еще раз увидеть работы, обычно хранящиеся в запасниках, такие как «Неубранная постель» (1945), рисунок представляющий несравненное мастерство Менцеля превращать окружающие его даже самые скромные предметы в шедевры искусства.

И снова к Кройцбергу. Вечером в одном из многочисленных баров на набережной Шпрее состоялся прием, посвященный открытию. Он был полупустым. Берлинцы не ходят на приемы до, скажем, одиннадцати, да даже и это слишком рано.

То, что я испытываю, — это реальность? Или все, что меня окружает, — произведение искусства? Когда небо темнеет летним вечером, становясь темно-синим, Берлин кажется далеким. Или, так сказать, нереальным.

 

Перевод с английского Ольги Гуровой.