«Артхроника» поговорила с одним из крупнейших американских исследователей и теоретиков активизма в искусстве, а также записала лекцию, прочитанную в рамках фестиваля «Медиаудар» в Москве.

Вы разводите для себя искусство и активизм?

Я категорически не согласна с тем, что искусство может существовать автономно, искусство ради искусства. Это в прошлом, хотя многие продолжают так думать. Искусство теперь междисциплинарная вещь, и все, о чем думает художник – будь то история, социология, правосудие – также входит на его территорию, если автор действительно интересуется этими вопросами. Тут возможны варианты. Иногда художник может делать вещи, которые на первый взгляд никак не касаются социальных тем (например, рисовать абстрактные картины), но при этом в реальной жизни занимать активную позицию. Но также можно делать и политические работы, которые не будут активистскими. Я провожу это различие в своей книге.

Большая часть современного искусства довольно двусмысленна, оно может быть провокационным, но не призывать зрителя занять какую-либо позицию или изменить ее. Я не считаю, что активизм может изменить мир и вообще не верю, что искусство на это способно. Но я думаю, что мы должны проводить акции, пробуждающие наше сознание, заставляющие смотреть на вещи другими глазами. В этом и есть реальные изменения. Художники как раз способны на это, это очень продуктивный момент. Невозможно изменить мир, но можно изменить индивидуальное мышление.

Можно ли говорить о критериях качества в активистском искусстве и активизме вообще? Что считать успешным? Верно ли считать, что сама постановка правильного вопроса уже свидетельствует об удачности акции?

Да, это очень интересный вопрос, я рассматриваю его в книге. Что можно считать успешным? Для меня дидактическое искусство, которое просто доставляет послание,– это не то, к чему я стремлюсь. Здесь должно быть что-то от поэзии. Конечно, я не приравниваю искусство к чтению стихов, но для меня это что-то, что заставляет думать, что должно побудить к чему-то. Я считаю, что юмор – отличный инструмент для этой поэзии, тут должно быть нечто соблазнительное. Это можно назвать агитпропом, и в каком-то смысле так и получается. Но как куратору, мне это не близко. Мне важно наладить коммуникацию.

Вы упомянули пропаганду. В Советском Союзе пропаганды было очень много, у людей на нее выработалась определенная аллергия. Можно ли говорить о каких-либо положительных аспектах пропаганды?

Это сложная темы, и она меня очень интересует. Недавно я читала работу того человека, которого принято считать одним из отцов рекламы. Она ведь поначалу воспринималась не так, как сейчас, но очень скоро пришла на службу пропаганды, чтобы рекламировать идеи. Я смотрю на нее положительно, пока она выполняет критическую функцию.

В одном из московских музеев я видела советские открытки с политической пропагандой. Сейчас они выглядят смешно, как будто нарочно так делались, они такие прямолинейные, действуют прямо в лоб. Но для меня это все-таки слишком прямой ход. Так ведь поступает правительство, в США полно пропаганды.

Если художник интересуется проблемами общества и политики, вряд ли он превзойдет на этом поприще профессиональных политологов, социологов или философов. Насколько разумно в этом смысле художнику обращаться к активизму? Ведь в конце концов это требует большой ответственности.

Я глубоко убеждена, что мы все ответственны за то, что происходит вокруг нас. Чтобы влиять на события, мы все должны интересоваться происходящим, должны быть хорошо образованными, учитывать разные мнения.

Для меня крайняя точка – это справедливость. Я верю в справедливость. Когда дело касается классовых или гендерных вопросов, здесь всегда есть подавляющие и подавляемые. И я верю в справедливость для последних. Чтобы включиться в происходящее, требуется время, но это дело каждого.

Существует мнение, что, начав заниматься политическим активизмом, вступаешь в зону реальной опасности, когда невозможно оставить все, как было раньше, и необходимо сделать выбор. Вы согласны с этим?

Ты не должен идти дальше того, что тебе кажется правильным, относительно границ. Ты можешь быть провокативным, но это не значит, что надо становиться политиком. Просто понимать, что делаешь.

Недавно российская активистская группа «Война» выиграла государственную премию в области искусства за акцию «Хуй в плену ФСБ»…

Я слышала об этом, это просто фантастика!

… Если художник получает премию или же официальное признание, меняет ли это статус того, чем он занимается?

Художник может быть аппроприирован институциональным арт-миром, и это нейтрализует эффект. Думаю, здесь сам художник должен решать, как ему поступить. У Маркузе было понятие репрессивной толерантности – принять какую-то вещь, чтобы нейтрализовать ее воздействие. С одной стороны, это привлекает внимание к художнику. Но если после этого он станет вести себя как звезда, это проблема. Его начинают приглашать музеи, и то, что делает, становится чем-то внешним для самого него; он превращается в истеблишмент.

Вопросы задавал Валерий Леденёв