Искусствовед АНДРЕЙ КОВАЛЕВ поговорил с художником, одним из основателей соц-арта АЛЕКСАНДРОМ МЕЛАМИДОМ о Михаиле Лифшице, перевоспитании художников, искусстве как раковой опухоли на теле человечества и необходимости лечения от искусства – и при помощи искусства тоже.

– Алик, на церемонии вручения Премии Кандинского всех поразили твои ностальгические покаяния в адрес Лидии Рейнгардт и Михаила Лифшица. Получается, что вы были лично знакомы?

Мои родители были знакомы с Лифшицем. Я был у него несколько раз. И любил его тексты – он очень смешно писал. Правда, в основном о литературе, которая была гораздо более актуальна. Конечно, он был марксист, но ведь марксистами были Клемент Гринберг и Харольд Розенберг – главные американские критики, которые сформировали послевоенное искусство. Но Лифшиц был гораздо образованнее и знал Маркса несравненно лучше. Хотя в Америке его никто особо и не знает.

–  Книги Лифшица, насколько я знаю, там выходили, но особого внимания к себе не привлекли. А его соратника Дьердя Лукача в Америке тоже как-то не особо ценили в отличие от Европы. Но я тоже готов к покаянию. Каюсь, долго отрицал базовый тезис о тупиковом характере эволюции буржуазной художественной культуры. Хотя, как и все, почерпнул много ценного из «Кризиса безобразия», «Борьбы идей», «В защиту искусства» и других бесценных изданий наших любимых авторов.

Сам посуди: я, простой искусствовед, учусь в университете, думаю только о Малевиче. Моя подруга – о венецианцах. А вместо этих возвышенных занятий сидишь долбишь курс марксистско-ленинской эстетики, поглощая писания многоученого Михаила Александровича и чудесной супруги его Лидии Яковлевны.

Прекрасный курс, я тоже его проходил. Но в мои времена Лифшиц был опальный философ.

– Потому что марксист…

Он Платонова защищал.

– Потому что считал его истинным соцреалистом. И еще Лифшиц написал прочувствованную декларацию «Почему я не модернист».

Модернизм оказался страшной ловушкой. Его главной задачей было достижение свободы. Когда Джексон Поллок впервые метнул краску на холст – это было просто фантастично. Но только до тех пор, пока краска висела в воздухе. Как только она упала на холст, все кончилось. Когда он проснулся на следующий день, нужно было другую банку открыть, опять начать краску лить. И так на третий день, на четвертый. Наверное, поэтому он и спился.

– Сидел в придорожном пивняке, вискарь квасил. Потом бедная Ли Краснер его доставала, отмывала и в мастерской с красками запирала. Я уверен, что техника дриппинга получила такое развитие исключительно для того, чтобы быстрее с этим делом покончить.

Правильно, как и все его поколение, он понял, что попал в ловушку. Больше ничего сделать нельзя. Остается виски хлестать целый день до посинения. Идея свободы перешла в свою противоположность. Не зря  Розенберг называл это искусство «апокалипсическими обоями». То же самое произошло и с коммунизмом. Ведь изначально это была идея свободы, потом она стала подобием тюрьмы. Да, модернизм – это революционная идея. Но если массово производится то, что вроде должно взрываться, то как-то смысл теряется.

– А ведь задумывалось все не как простая лимонка, а какое-то Абсолютное оружие, которое за раз должно весь мир смести.

Но, когда такое занятие хорошо оплачивается и поддерживается, то оно превращается в полную карикатуру. Главными художниками девяностых были архитекторы. Франк Гери строил здания для музеев. А что там внутри, стало уже не так уж и важно. Хотя такой подход и оживил модернизм. У нас по всем крупным городам понастроили каких-то совершенно диких, идиотических сооружений, которые называют музеями современного искусства. Но именно они и придают искусству хоть какой-то смысл.

Но отменить уже ничего нельзя, все уже катится само по себе. Таков результат концентрации капитала в руках немногих. А законы позволяют налоги списывать через музеи. Простое жульничество, перекачка денег для того, чтобы не платить налоги.

– «Разрушим музеи, растопчем искусства цветы»?

Ну, пусть себе стоят. А вот занятия искусством нужно срочно прекращать. Люди, неспособные к жизни, уходят в художники, как раньше уходили в монастыри.

Искусство нужно прекратить вообще! Долой все это страшное нагромождение иллюзорных идеологических конструкций!

– И где же выход?

Заняться делом. Я, например, организовал в колледже в Бруклине группу перевоспитания художников. Приглашаю специалистов – их учат на водопроводчиков, электриков.

– Какая-то очень советская идея. Что-то такое уже было…

Производственное искусство. Но они все неправильно поняли, думали, будет сплошная революция. Но жить в бесконечной революции невозможно. И это ведь все происходило не только в России. Вспомни хотя бы Баухауз.

– Но вот какой парадокс: Василий Кандинский, страстный проповедник искусства как такового, спрятался в Баухаузе. А чему там учили? Изготовлению лучших на свете табуреток!

Искусству как декорации.

– Не совсем так, главным украшением должна быть прекрасная табуретка. А на стенке не должно было висеть никакого Кандинского или Клее.

Это мне очень близко. Я учился в Строгановке на отделении декоративного искусства, у нас все было по последнему слову науки и техники. Мы все копировали из последних западных журналов – все эти белые интерьеры, белые стены, белые кушетки, белые столы. У нас был своего рода Баухауз в отличие от монументального отделения, где учились Леонид Соков, Борис Орлов и Дмитрий Пригов. Они там лепили каких-то солдат. А мы с Комаром делали конкретные вещи, моим дипломом, например, был чайный сервиз. Это было хорошее дело.

И сейчас я думаю, что это единственный выход из порочного круга modernity. А то искусство, которое я сейчас в Америке вижу, – это просто картины для украшения интерьеров. И уже никаких тебе апокалипсических обоев. Просто wallpaper. Вот, например, Рой Лихтенштейн. Вначале – все эти комиксы с шутками-прибаутками. Но постепенно и они выродились в красивые декоративные точечки. Никакой подоплеки, иронии  или критики. Богатые люди ведь нуждаются в украшении помещений. Эту тенденцию понял гениальный Дэмиан Херст. У него все те же аккуратно закрашенные кружочки. Главное – никакой подоплеки, которая какая-никакая еще в акулах была.

– У нас плачут, что нет инфраструктуры, нет институций, худрынок отсутствует. Так это же прекрасно на самом деле! У нас и красивые кружочки аккуратно рисуют ради чистого искусства.

В России есть еще какое-то сопротивление, возможен социальный жест. То, что государство сделало с Pussy Riot, придает искусству хоть какой-то практический и социальный смысл.

– Как бы это цинично не звучало, но в Америке столь безумная история невозможна. И не потому, что там осуществлен идеал демократии, а потому, что они не верят в искусство.

Рузвельт однажды пришел на Armory Show и сказал, что все это чистое хулиганство.

– Как вы там живете? Обама вот ни в какое  искусство не верит.

Он просто этим не занимается. Обама может начать войну на Ближнем Востоке, но дать квартиру он не может. У него нет такой власти. А тогда кому он нужен?

– Но и в тюрьму художника посадить не может. Кстати, об институциях. Вы же с Комаром довольно быстро по приезде в Америку встроились в машину по производству искусства. Стали знаменитыми.

Но потом мы ее потеряли, эту машину. Потом все вернулось в связи с проектами «Выбор народа», «Искусство слонов». А потом все потеряли опять. Но это было: люди на улицах нас узнавали.

– Почему?

На самом деле мы не стали частью системы. Мы же не карьеристы, а фанатики. А тут нужно дружить с людьми, поддерживать отношения. Но мы этого никогда хорошо делать не умели. И потом иногда в запой уходишь и вообще ведешь себя не по правилам. И только сейчас я понимаю, что такое неправильное поведение дает какую-то немыслимую свободу. И сейчас делаю вещи, которые я в жизни бы не сделал, если был внутри машины.

– Вот какие истории следует рассказывать в книжке «Как стать знаменитым художником».

А зачем? Какая-то профессия никчемная, лучше заняться бизнесом, своровать что-то.

– Но ты сам ведь когда-то решил стать художником?

Ну, тогда искусство понималось в противопоставлении идеологии. Истина и благородство могли осуществляться только в форме искусства. Только там и было прибежище духовности. Такова религия моей юности.

– А теперь?

Я бы сравнил искусство с раковой опухолью на теле человечества. Есть у меня такая идея. Если радиация убивает раковые клетки, то почему бы не попробовать закладывать картины в эти машины, которые убивают раковые клетки. Чтобы избавиться от «святого искусства». А сама картина останется все та же. Хотя, что такое картина? Это грязный холст, на котором намазана краска.

– Может, трактат «О духовном в искусстве» сразу в такой аппарат засунуть?

Книжку – не уверен, что получится. Лучше все же объект искусства.

– Но я все же историк искусства… Я еще к такому не готов.

Думаешь, можно убедить какой-то музей поэкспериментировать? Ведь рентгеном давно уже просвечивают…

– Можно. Так, к примеру, обнаружили, что под Черным квадратом располагается цветастенькая живопись. Легко представить:  сидел себе наш Казимир Северенинович, наслаждался процессом живописания в духе Машкова-Кончаловского. Но тут его что-то пробило – и он все черной краской замазал. Кстати, вот был такой чудный художник – Комар-Меламид. А что если их картинку в такой аппарат поместить? Признайся, было ли у вас что-то такое, что нужно радиацией изничтожать?

Конечно, было. Но это все мистика искусства.  Либо она есть – либо нет. Это как с верой. Или это все есть, или какой-то там господь бог забрюхатил какую-то женщину в какой-то Палестине… Звучит как-то дико и нелепо. Но, может, все же есть какая-то скрытая сила? Доказать ничего нельзя: либо ты веришь – либо нет. Когда мне исполнилось 65 лет, я начал думать о том, что всю жизнь потратил на какую-то дурь, занимаясь, извините за выражение, искусством. Это так, как какой-нибудь священник сказал: а бога-то нет. Тогда чем же я занимаюсь? Какой тут Сезанн или Караваджо!

– Это круче, чем у Маринетти…

Точно – круче. Это все ложное сознание, иллюзии. Искусство – это вера безбожного мира. Задавим гадину искусства!

– Я чувствую, если так дело пойдет, то работу скоро потеряю.

(К столику подходит неизвестный):

Неизвестный. Я не думаю, что вы бог, но когда узнал, что мы в одном помещении, понял, что это просто сказка. Я в шоке. Это – как увидеть за соседним столиком Караваджо. Я почему-то думал, что вы уже умерли.

Меламид. Я еще жив. Мне всего 67. И я приехал на день рождения своей мамы, которой 95.

Ковалев. Как сказал Рабинович: «Не дождетесь!»

Меламид (обращаясь к АК). Ну что, молодой человек? С искусством будем бороться? Задавим гадину?

– Ну, я все же как-то еще не готов… Хотя идея, конечно, весьма конструктивная.

Жаль, думал, что нашел соратника по борьбе. Проблема не в Путине, проблема в искусстве. Мы с тобой только что на «Пушкинской» в метро видели какой-то барельеф брежневских времен. Он сделан так плохо, что непонятно, как же этих людей учили; как  комиссии все это принимали? Как после всего этого получилась такая беспомощная и неумелая чушь?

– Вот так советская власть и пала. И когда вы с Виталием Комаром пытались сделать как-то особенно хреново – так у вас не получалось.

Точно, у нас была идея делать антиискусство. А социализм нас особо и не волновал. Рисуют себе вождей – и хрен с ними. Нашим главным врагом была вся эта культурная гадость интеллигентская – Феллини,  Тарковский, Окуджава.

– В сущности, к такой идее приплыл к концу жизни Клемент Гринберг. Всю жизнь он воевал против дурного вкуса, lowbrow. Под конец жизни обнаружил, что главный враг – middlebrow,  средний вкус обывателя.

Но с highbrow дело обстоит гораздо хуже. Все эти претензии высокого искусства на спасение человечества, решение философских вопросов… Когда актеры долго думают, показывают крупным планом лицо мыслителя – вот это был для нас истинный кошмар культуры.

– Штука вся в том, что именно обыватель формулирует устои истинного искусства. Впрочем, еще со времен сурового стиля соцреализм уж начал мутировать в эту самую сторону.

На выставке «Russia!» в Гуггенхайме соцреалисты смотрелись бесподобно, гораздо лучше всех диссидентов. Гелий Коржев – фантастический художник.  Вспомни этот огромный портрет солдата с заплывшим глазом…

– К сожалению, таких вещей у него очень мало.

На самом деле сейчас западное искусство вплотную приблизилось к соцреализму.  Все тот же гигантский размер, какие-то внечеловеческие темы, сделано все идеально. Если прямая линия, то она прямая. Если кривая – то кривая.

– Кто виноват, понятно. И что же делать?

Ну, сейчас я в больнице работаю, лечу людей искусством.

– И что помогает?

Конечно, помогает. Психиатрия – такой же идиотизм, как и искусство. Темный лес.

– Вот Анри Бретон был профессиональный психиатр. На войне лечил контуженых солдат. А у тебя какой-то авантюризм получается!..

Но ведь помогает! Меня психи просто обожают. Все время хочу бросить, но не могу. Я влюбился в своих сумасшедших. Уже год раз в неделю еду к черту на рога в Квинс, занимает это полтора часа. Но остановиться не могу. Я им показываю репродукции картин великих художников. Прописываю смотреть два раза в день на Боттиччели. Я им говорю – вы принимаете всякую химию через рот. А это лекарство нужно принимать через глаза.

– Беру слова обратно. Если помогает, то не беда. Но тогда непонятно, почему ты хочешь тайны искусства уничтожить?

Но это ведь как святой водой лечить. И тоже помогает. В Сицилии видел храм Эскулапа. И там огромное число рук и ног из глины – за излечение. То есть доказательство того, что бог Эскулап помогал больным. Так что и Боттиччели помогает, и Джексон Поллок тоже.

– А Меламид?

Я помогаю своим присутствием.

 

Рекомендованная литература

Михаил Лифшиц, Лидия Рейнгардт. Кризис безобразия. – М.: Искусство, 1968.
Харольд Розенберг. Американская живопись действия. – Art News, № 51/8, декабрь, 1952.
Клемент Гринберг. Авангард и китч. – Художественный журнал № 60, 2005.
Борис Гройс. Авангард и китч сегодня. – os.colta.ru, 17.02.2012.
Поль де Ман. Теория романа Дьердя Лукача. – В кн.: «Слепота и прозрение. Статьи о риторике современной критики». – СПб.: Гумантарная академия, 2002.
Подборка книг о марксизме и искусстве

Подготовил материал и задавал вопросы Андрей Ковалев