27 февраля скончался художник, основатель студии «Новая реальность» Элий Михайлович Белютин. «Артхроника» публикует фрагмент книги Анатолия Брусиловского «Студия» (2001), посвященный художнику и его студии. Текст печатается с любезного разрешения автора и приводится с сохранением авторской орфографии и пунктуации.
На старом еще, до всякой реконструкции и наведенного впоследствии марафета, Арбате ходят троллейбусы, снует народ. Граждане глазеют на витрины, наслаждаются зрелищем великолепного столичного изобилия и выбора товаров. Изобретательная реклама (двигатель торговли) призывает: «Летайте самолётами Аэрофлота!». А чем ещё? Смоленский гастроном являет зрелище похожее на нью-йоркскую биржу в момент обвального кризиса. Очереди, бесконечные многочасовые очереди, «вас здесь не стояло!»…
Навстречу идёт высокого роста и внушительной комплекции человек с львиной гривой непривычно длинных тогда еще волос, горделиво поднятой головой – взор поверх «наличественного бытия», поверх прохожих и обшарпанных домов с их убогими витринами. Широкое велюровое пальто распахнуто – живой памятник!
Поздоровавшись, без всякой преамбулы:
– Только вернулся с Кубы! Был принят самим Кастро! Он приглашает всю студию вместе с выставкой на Кубу! Разрешение на самом верху уже получено! Вся студия – сорок человек – уже окантовывают работы! Каждый берет по пятьдесят работ! Это только холсты! Нам выделяют особое здание! Кстати, я почётный академик Тосканской Академии искусств! Вылетаю получать диплом и мантию!
Всё это с вызовом, как бы предупреждая заранее все недоверчивые вопросы, все сомнения – позволят ли? Разрешат ли? Прямо сам Фидель? А здесь – прямо Сам – ну, понимаете? И – чтобы не было ни малейшего сомнения, ну, ни, ни, он добавляет:
– Окантовку выделяют из спецфонда, по спецзаказу!
Всё это происходит, когда еще никаких выставок ни в «совке» ни, тем более «там» еще и не мерещится, «манежный разгром» еще впереди!
Зато слухов, баек о изостудии, руководимой великим педагогом и художником, создателем сверхновой универсальной Системы воспитания художников Эли Михайловичем Белютиным ходит по Москве много.
Во-первых эта стройная Система позволяет в кратчайшие сроки сделать из человека, впервые взявшего в руки кисточку, маэстро европейского уровня. Станиславский отдыхает!
Белютин «ставит» ученику уникальное видение цвета, совершенство владения формой, безошибочное, математически выверенное чувство композиции – да, чего там, всего, что нужно!
Во-вторых он учит а б с т р а к ц и и ! И сам пишет их! Правда, никто не видел, но говорят – лихо, очень лихо!
В-третьих – он страшно богат! Опять, никто не знает откуда, почему, но – богат! У него собрание произведений искусства – музейного класса! Рубенс, Пуссен, Ван-Дейк и Гвидо Рени висят в квартире по Гоголевскому бульвару у гражданина Белютина Э.М. прописанного по данному адресу вместе с женой – искусствоведом и писательницей Ниной Молевой!
У него есть еще и дача – в Абрамцево, славнейшем, издавна облюбованном еще «мирискуссниками» месте отдыха знатных москвичей, комфортабельный дом с размещенной там экспозицией картин крепостных художников восемнадцатого века. Музей помещичьего быта! Там же он собирает и своих учеников, кормит, поит – и учит!
Лет через двадцать бы – сказали бы – «ашрам»! Потому, что он – типичный «гуру»!
Кроме того, он построил на своём необъятном дачном участке студию, всю из стекла и ведёт там классы обнаженной натуры для своих студийцев – деформация, изменение цвета на противоположный, математика композиции. Высший пилотаж живописи!
Вокруг, за цельными стеклянными стенами – стройные березы и разлапистые ели, облитые солнцем, а внутри – тончайшие цветовые отношения, перламутр женского тела, и сорок студийцев-учеников с кистями и палитрами, создающих алгеброй выверенную, белютинскую гармонию!
Да, было о чём помечтать, посудачить тогдашним московским художникам в их мрачных подвалах и неуютных чердаках! Ибо не так то легко было попасть пред светлы очи Эли Михайловича, не всем выпадало счастье быть допущенными! Это надо было заслужить, добиться, родиться в рубашке, выиграть в лотерее…
А тем временем слухи ширились и разрастались. Оказывается, Белютин организовал поездку – учебное путешествие своей студии по Волге! На пароходе, который он абонировал весь от трюма до капитанской рубки! Только для студийцев! И целый месяц они плыли и безостановочно писали проплывающие мимо пейзажи с изменённым «по Белютину» цветом. Это было эпохально!
И потом он устроил большую выставку из написанного всеми, за всё путешествие – и это была грандиозная сенсация! Правда, эта выставка могла посещаться только членами студии и адрес её держался в строжайшей тайне. И каждый студиец обязывался не разглашать методов и учения Учителя. Алхимический рецепт!
И всё же вопросы мучили московскую художническую массу не охваченную студийным белютинским движением:
Где же эти чудные выставки? Где восторженные статьи в прессе о чудо-учителе и его студии, книги о его методе? И кто же эти счастливцы, где их картины, персональные выставки? Раз уж всё так открыто и замечательно всё происходит! Раз и сам Элий Михайлович постоянно подчёркивает, что его студия – это никакие не подпольщики (и правда – давно бы разогнали, если не хуже!), что он (они) пользуются абсолютной поддержкой «сверху» и что его методы апробированы в знаменитейших академиях мира, чему свидетельствует избрание его почётным академиком большинства из них. И всё вот-вот решится! И его студия, его «учение» станут, как праведники, во главе Искусства Мира!
Часто он сам загадочно намекал: сегодня был у Михаила Степановича! (Начинаешь лихорадочно соображать – Суслов, что ли? А он, «Степаныч», что ли?), раз как-то обмолвился: и Никита Сергеевич сказал мне, что очень положительно смотрит на это. Вот, только, ему мешают! – таинственно, но веско заключал Белютин, и становилось ясно: его возможности, его знакомства, его причастность к вождям — неограниченны!
Он и сам был из породы вождей. Среди своих учеников он руководствовался всё тем же лозунгом: «Крепко и нерушимо хранить единство нашей студии! Еще теснее сплотимся вокруг нашего Учителя! Дадим отпор всяческим попыткам фракционной деятельности!».
Никаких прав на личное мнение у студийцев не было. Всякая попытка собственного стиля, какой-нибудь индивидуальности, беспощадно пресекалась. Студия мыслилась, как единый организм без деления на личности.
Собственно, белютинцы и были сектой, утопической колонией «избранных» с «чистыми взглядами» и Учителем Света, Творцом Истины! Как древняя секта ессеев. Как фаланстер Фурье. Как сон Веры Павловны! Они были более коммунисты, чем реальные комуняки!
Они не общались, не пересекались с другими художниками, правда без всякой воинственности, а, скорее, боясь оскоромиться, запятнать свои белые белютинские ризы. Они были знакомы обществу, художнической среде, как незаметные оформители, художники книги, дизайнеры, шрифтовики. Технический рисунок, схемка, обводка фото – скромное амплуа!
Люди они были тихие, неамбиционные, много женщин среднего, бальзаковского возраста с отгоревшими страстями. А других Эли не брал. Остальной мир для них «лежал во зле». Они и переговаривались между собой, часто употребляя свои внутристудийные, «белютинские» термины, на языке посвященных. Работы других художников и выставки — для них это был чужой мир.
Прямо – ессеи! Или христиане времён катакомб.
Увы, никто из них не вышел в большие художники, наверно, это участь любой секты. Слишком сильной была центростремительная сила, престиж учителя, отсутствие личной инициативы, боязнь выйти за пределы «учения». И не было никакой поддержки «сверху» потому, что там и не подозревали о его существовании. Сидел он тихо, в политику не вязался, это только среди своих учеников – громовержец! Студийцы же его – вообще не от мира сего!
Однако редко, но всё же, по соображениям престижа, Эли Михайлович удостаивал приглашения и других – из «внешнего» мира. Обставлялось такое приглашение очень торжественно.
Большая квартира у Арбатских ворот была тесно заставлена мебелью, вещами и картинами, висевшими от пола до потолка одна к одной, без пробелов. Дворцовая развеска.
Было много народу, в основном студийцы, из «ближнего круга». Из самых закалённых, верных. Высшей ступени посвящения. В разговор они не вступали в течение всего вечера, благоговейно ловя слова Учителя, значительно переглядываясь, как бы расставляя акценты и пунктуацию его речений. Верные ученики! Апостолы!
Эли Михайлович говорил много, уверенно рисуя сияющее будущее своего всепобеждающего учения. Очевидно, оно было правильно, потому, что было верно! Никому другому в разговор вступить не удалось.
Принесли угощение – на серебряном блюде (Аугсбург, 17 век, может быть Нюрнберг!) ломтики серого ситного хлеба, намазанные приправой кавказского происхождения – аджикой, так, что создавалось впечатление пряной, жгучей еды. Вино, которое мы принесли с собой, частично было поставлено на стол. Бокалы, правда, были Богемия, конец 18-го… Солонка – вообще Ренессанс, наверно Бенвенуто Челлини…
Эли говорил часа два, потом стало ясно – пора уходить…
Анатолий Брусиловский
Текст публикуется с любезного разрешения автора
