Джеймс Бретт © Предоставлено Центром современной культуры «Гараж»

В августе по городам России проехал «Музей всего» инициатива британского куратора Джеймса Бретта. «Музей всего» проводит открытый кастинг художников-самоучек: каждый может принести на суд жюри свое творчество. Проект существует два с половиной года и уже провел четыре масштабные выставки. Некоторые из открытых им самодеятельных авторов стали востребованными на профессиональной сцене художниками. «Выставка № 5» по итогам путешествия «Музея всего» по России откроется осенью в московском «Гараже». С автором проекта Джеймсом Бреттом поговорила АННА МАТВЕЕВА

– Вы побывали в Казани, Екатеринбурге, Нижнем Новгороде и Петербурге, сейчас едете в Москву. Везде собирали народное искусство. До этого вы собирали такое же искусство по всему миру. Есть ли у искусства российских самоучек какая-то локальная специфика?

Да, и потрясающая. Британское искусство очень британское, американское искусство очень американское, японское искусство тоже очень японское, а российское – не просто российское, но с региональной спецификой. Например, екатеринбургское, казанское, нижегородское.

Когда я ехал в Россию, я уже знал двух русских художников-самоучек. Первый – это Александр Лобанов, глухой душевнобольной художник из Подмосковья. Рисовал он втайне от санитаров, и на своих рисунках художник изобразил себя героем революции. Это сотни работ. Он создал собственный мир, построил в нем свое государство и сделал себя его героем. Это необычайно русский проект, Лобанов пропустил через себя русскую и советскую иконографию, в его творчестве все эти мотивы переплетаются. Второй – Павел Леонов. Наивный художник, писавший исторических персонажей от Пушкина до первого космонавта Гагарина, но очень по-своему. Узнав об этих двух художниках, я и отправился в Россию искать русскость.

В Нижнем Новгороде мы встретили художника, рисующего природу. Его работы – классические пейзажные акварели, каких миллионы, за одним исключением: он рисует каждый день, фиксируя изменения погоды. Он делает 365 акварелей в год, и так уже 14 лет. Художник создает свою собственную визуальную энциклопедию. Он начинал еще молодым человеком в эпоху перестройки, с тех пор много всего изменилось, но метафорой всех культурных изменений для него стали перемены погоды и то, как он их наблюдает. Это уникально русский проект.

В Екатеринбурге я встретил уличного художника. Он зарабатывал на жизнь рисованием шаржей, но эти шаржи заказчикам не нравились. И он стал копать все глубже и глубже, и начал рисовать портреты уже не с натуры. По его словам, он видит биологическую, хромосомную структуру человека и рисует ее, то есть рисует хромосомы. Это уникальное искусство, я такого нигде не видел. Он делает картины о взаимосвязи всего в природе. И делает он это на улице за двадцать рублей.  Может быть, сейчас уже чуть дороже. Это тоже очень по-русски.

– Почему?

В Лондоне просто невозможно себе такое представить. Художник, который улавливает связь между внутренним устройством вещей и, например, екатеринбургской улицей…  Портретная живопись вписана в русскую историческую традицию. В частности, традицию реализма, которой придерживаются даже те художники, которые никогда не учились даже в художественной школе. Также это связано с традицией уважения науки. Этот художник даже в большой степени считает себя ученым. Для вас, русских, наука очень важна – важнее, чем для англичан, и тем более для американцев.

Важна региональная специфика. Вот ваш художник рисует картину о том, как в лесу собирают грибы. Это чисто русское увлечение, и лесные грибы для русского человека – совсем не то, что для европейца, и лес на картине – очевидно русский лес, а не, к примеру, швейцарский. Все это содержание говорит само за себя, но есть также и форма, и даже у самоучек, никогда нигде не учившихся, эта форма определенно русская. Стилистика тоже сильно отличается. Глядя на работу художника, я с первого взгляда, возможно, не смогу опознать ее именно как русскую, но буду точно знать, что она не центральноевропейская и не американская. Есть четкое влияние образности русского народного искусства, ее ни с чем не спутаешь.

Чем более специфичным и личным является произведение искусства, тем более оно общезначимо. Когда художник пытается создать что-то общезначимое, универсальное, обычно универсальности не получается: связь не устанавливается. А когда он делает что-то привязанное к его собственной личности, географическому положению и культуре, это вызывает гораздо более широкий резонанс.

– Сколько авторов обычно приходит к вам в каждом городе и сколько из них попадает на выставку?

Сложно сказать. Наверное, 100–150. В крупных городах больше. Плюс в каждом городе около 200–250 авторов пытаются связаться с нами по электронной почте, но мы не рассматриваем такие заявки, мы смотрим только «живьем». Достойные и интересные авторы находятся всегда.

– Финалом путешествия «Музея всего» по России станет «Выставка № 5» в московском «Гараже». По каким критериям вы будете отбирать и комбинировать работы для нее?

У «Выставки № 5» есть две составляющие. Наше путешествие по стране, встречи с художниками и отбор работ. Московский вернисаж будет ее кульминацией, каждый день нашего путешествия – это важная часть выставки. В Казани мы расположились на главной площади, к нам приходили самые разные люди: студенты, старики, домохозяйки с вязанием – все они часть «Выставки № 5».

Собственно, выставка – это люди. Даже если мы не берем какие-то работы на выставку, мы обязательно фотографируем их для архива, они тоже часть процесса. Документация творчества людей в разных уголках страны – такая же полноценная составляющая проекта, как финальная выставка. Ведь наш отбор работ субъективен, мы не обязательно правы. Возможно, даже более важная задача нашего эксперимента – составить карту культурной активности при помощи тех жителей городов, кто откликается на наши объявления. Все они интересны. Многие делают интересные работы, которые мы отбираем для выставки в городах.  Некоторые из них уникальны, и мы берем их на финальную выставку в Москву. Я показываю их не как маргиналов, а как полноценных художников.

Главный критерий – это то, что в работах должна четко отражаться личность именно этого автора. Например, в Екатеринбурге к нам пришел художник и принес крошечные рисунки всадников-кавалеристов. Он рисует их постоянно, он зачарован темой кавалерии,   потом раскладывает их на столе и устраивает игрушечные сражения. Мы спросили, сколько у него таких рисунков, он ответил: «Пять тысяч». Художник начал заниматься этим в 12 лет, а сейчас ему 32. Мы спросили: «А сколько еще вы хотите сделать?», он сказал: «Пятнадцать тысяч». Возможно, это хобби не вполне здоровое, но однозначно – он художник, и то, что он делает, это целостный художественный проект. Мы представим его кавалеристов в Москве. В этом и есть наша задача: показать людей, которые делают что-то исключительно для себя, но это «что-то» резонирует с нашими душами. Также мы выставим в Москве и художников, которые уже принадлежат истории, – Лобанова и Леонова, чтобы показать этот вид творчества во всей широте.

– Когда я сталкиваюсь с творчеством самоучек, передо мной всегда встает мучительный вопрос, который для меня очень важен: где границы полномочий куратора? Имеем ли мы право вовлекать в художественное сообщество, в наши корпоративные игры, в конце концов, в арт-рынок тех авторов, кто начинал «для себя» и не планировал карьеры в этой профессии? Они, вообще, хотят себе такой судьбы?

Это очень важный вопрос. Пока у меня не было «Музея всего», я никогда об этом не задумывался. Мы не говорим об их желании, мы говорим об уважении. Выставить художника – это привилегия, это знак уважения к его таланту. Мы знаем, что многих крупных художников открыли только после их смерти, потому что при жизни они считали свое творчество частным делом.

В Казани мне порекомендовали познакомиться со стариком-живописцем. Я пришел к нему домой. Весь дом от пола до потолка завешан холстами, это летопись его жизни. Он объяснил: «Это мои воспоминания, вот я в детстве, это мама, вот мы воруем дрова, потому что нечем было топить…» Живопись потрясающая. Я спросил, выставлял ли он где-то эти работы. – «Нет». – «Почему?» – «Не хочу». – «Может, продадите мне?» – «Нет, они мне дороги». – «Дайте хотя бы на выставку!» – «Нет, они для меня и больше ни для кого». Это его решение, которое необходимо уважать. С другой стороны, он одинок и уже немолод, что будет с его потрясающими картинами после него?

В то же время многие самодеятельные художники хотят выставляться. Но очень важно выставлять их правильно. История показывает, что большинство из них на «большую сцену» не выходят. Во всем мире, и в России тоже, есть множество музеев наивного искусства. Я ненавижу понятие «наивное искусство». Оно означает: «ты не профессионал, а любитель, я не подхожу к тебе с общепринятой художественной и эстетической меркой и прощаю тебе плохое качество твоего искусства».

Но мы знаем, что для современного искусства важно не ремесленное совершенство.  Современное искусство – это нечто гораздо большее, и не нужно называть этих людей наивными художниками, они просто художники, просто творческие люди. Их можно и нужно рассматривать в одном ряду со всеми остальными художниками! Этим художникам нужно давать старт. Это большая ответственность – давать им правильный старт, относясь к ним с уважением, и понимать, что они делают.

Вот еще пример: в Нижнем Новгороде к нам пришел мужчина, принес работы на бумаге. И он без конца говорил, говорил и говорил, заставить его замолчать было невозможно – он был глухой. Он рассказал нам об устройстве вселенной, о смысле жизни и еще много о чем. Его было очень трудно понять, но мы постарались, в результате пошли к нему домой, сняли его на видео. Для него не так было важно искусство, как его философия. Ее частью были и его художественные работы, и чертежи, и рукописи, и все это сливалось в одну огромную идею, и у нас не оставалось другого выхода, кроме того, как принять эту идею. Ведь если бы он обратился к ученым, его бы отвергли. Музейщики тоже бы его отвергли, на улице его не стали бы слушать, а мы его не отвергли, мы постарались понять, в чем смысл его работ, и он знал, что «Музей всего» – это то, что ему нужно.

У нас концептуальный формат. При этом мы не работаем как галерея, у нас нет ассистентов-искусствоведов, которые объяснят, что хотел сказать художник, нам приходится работать намного более напряженно, выискивая и выставляя правду творчества. Мы ищем правду. Пытаемся соединить ее с общей сценой современного искусства. Арт-рынок не имеет к этому никакого отношения. Мы не коммерческий проект, мы просто показываем этих художников. Иногда получается, что ими заинтересовывается рынок.

В мире много коллекционеров, собирающих искусство такого рода. Много галерей, которые занимаются таким искусством (обычно коллекционеры ими и владеют), продают его, берут таких художников под свое крыло и выводят их в свет. Работа с такими художниками требует большой порядочности. Бывало, что у художников скупали работы за копейки, а потом перепродавали втридорога; бывало, что после смерти художника его наследие просто подвергалось разграблению.

Кроме того, очень важно правильно их выставлять. Мы стараемся выставить все творчество подобных художников как единое целое, но многие музеи не интересуются общей идеей, а выставляют разрозненные фрагменты. Собственно, я и создал «Музей всего» от возмущения, глядя на то, как профессиональные музейные кураторы пренебрегают альтернативной историей культуры XIX–XXI веков. Для них она просто не существует, и они неспособны понимать подобный материал. Их профессия – разделять: вот искусство, а вот не искусство; вот вещи, достойные музея, а вот мусор; вот низкое, а вот высокое, и высокое их интересует. А нас интересует низкое, потому что в низком кроется огромная правда, и оптика современного искусства позволяет ее увидеть,  возможно, впервые за всю историю.

Вопросы задавала Анна Матвеева