Первая триеннале современного искусства в Тбилиси произвела впечатление никому не нужной. У АНДРЕЯ ШЕНТАЛЯ осталось впечатление, что она не была обращена к зрителю вообще.
На таможне в Тбилиси не задают вопросов – распечатки гостиничной брони и билетов можно при себе не иметь. Женщина за стеклом, молча, смотрит на мою фотографию в паспорте, ставит печать и вместе с документом вручает бутылку красного вина. О политической подоплеке такого гостеприимства говорить не приходится, но это, тем не менее, не портит приятного впечатления. При въезде в какую еще страну гражданам Российской Федерации делают подарки?
Бутылка, как выясняется, совсем небольшая, но все равно ее не выпить по дороге в гостиницу, так как путь от аэропорта до центра города занимает в среднем двадцать минут, а с водителем машины, которую я поймал, мы уложились всего за десять. Но даже на полной скорости различаешь указатели: бывшая Мелаанская улица теперь носит имя Джорджа Буша. С огромного плаката экс-президент Америки подает гостям Грузии непонятный знак, то ли приветствуя, то ли, наоборот, угрожая: убирайтесь-ка вы отсюда.
В самом городе машины тоже ездят по-кавказски лихо, не останавливаясь даже на пешеходных переходах. Для того чтобы попасть на противоположную сторону, надо либо отчаянно броситься в непрекращающийся поток машин, подавая сигнал вроде того, что делает Буш, либо, глубоко вдохнув и зажав нос, как можно быстрее пробежать по подземному переходу. В темное время суток это даже опасно, потому что большинство переходов не освещаются и ночью используются как общественные туалеты.
Несмотря на обычную здесь скорость езды, само время отказывается спешить, а то и не движется вовсе. Движется и не движется – это сказано про Тбилиси. Подобно деревне в фильме Тенгиза Абуладзе «Древо желания», люди продолжают жить по-старому, а о происходящей модернизации они словно узнают лишь по раскатам грома, раздающимся где-то в закадровом пространстве. Город как будто застыл в нерешительности между союзным прошлым и возможностью жить, «как на Западе», не осмеливаясь сделать рискованный прыжок из Азии в Евросоюз, из постсоветского в посткапиталистическое или же сразу, как писал Северянин, «из Нью-Йорка – на Марс!».
Тем не менее, будущее уже здесь, оно неожиданно спускается откуда-то сверху в виде гигантских летающих тарелок – чудес современной архитектуры – и приземляется прямо посреди живописных старинных кварталов. Местные жители предпочитают их историческим достопримечательностям и фотографируются на фоне футуристических построек, как будто они туристы в своей собственной стране.
Но если свернуть с главных улиц немного в сторону, то можно увидеть, что скрывается за современными стеклянными фасадами. Жилые дома словно не ремонтировались столетиями, они рассыпаются прямо на глазах: их стены рассекают глубокие трещины, а балконы нагибаются почти до земли. Когда выходишь из переулков обратно на широкие проспекты, не веришь, что это один и тот же город. Процесс движения от прошлого к будущему, несмотря на прославленные прозрачные тюрьмы, гей-парад и первую триеннале современного искусства, происходит где-то в другом месте.
***
На этом фоне недавняя осенняя триеннале «Offside Effect» выглядит очередным внедрением «будущего» извне, то есть культурным импортом, а в худшем случае – актом неоколонизации или отголоском холодной войны. Однако то послание, которое несет эта выставка, заставляет рассматривать ее не как симптом экстернализации западной художественной продукции, навязываемой очередной экс-советской республике, но все-таки более оптимистично. Прежде всего следует отметить, что тбилисская триеннале – от кураторской стратегии и до характера самих работ – ни в коем случае не является зрелищным или коммерческим проектом. Ее главная тема – академическое образование «после Болоньи», а цель – подключить местное художественное сообщество к активному обсуждению и участию. Приглашенные со всего мира школы, образовательные и дискуссионные платформы, а также сами теоретики и художники-исследователи предлагают для этого различные формы производства и диссеминации альтернативного, неакадемического знания. При этом многие участники рассматривают подобное объединение людей «снизу» как наиболее эффективный способ сопротивления господствующему режиму.
Все проекты триеннале расположились на четырех основных площадках, но оккупировали они, скорее, время, чем пространство: почти каждый день на протяжении месяца здесь проходили лекции, чтения и дискуссии. Сами эти площадки не были обозначены тематически, поэтому я, заранее извинившись за излишнюю описательность, позволю себе весьма условно обобщить их концепции и рассказать о представленных там работах.
Центр современного искусства Тбилиси (CCAT) – это главная площадка города, ориентированная на продвижение современного искусства. Она занимает несколько скромных залов в одном из промышленных зданий на берегу Куры. В ней не только показывают работы, но также и обучают: на втором этаже располагается школа, выпускающая ежегодно порядка 15 студентов разных специальностей. Всем этим заведует куратор и художник Вато Церетели, вместе с Хенком Слегером он и организовал первую тбилисскую триеннале.
Экспозиция, проходящая в CCAT в рамках проекта «Offside Effect», посвящена проблемам нематериального труда. Участники цюрихской школы F+F переоборудовали один из залов в типичный креативный кластер с непременными его атрибутами: деревянной икеевской мебелью, графиками, схемами, мониторами, powerpoint-презентациями и даже кроватью, свидетельствующей о том, что в современном мире капитал проникает в душу работников и работниц даже ночью. Согласно изначальному замыслу, эта комната должна была иметь вид некой кинетической инсталляции в духе татлинских утопических видений. Правда, проекции должны были устремляться не в небо, а на облако пара, испускаемого несметным числом бурлящих кофемашин. И вместо революционных слоганов они бы показывали фильм о работниках нематериального труда. Но даже при одной кофеварке, которая к тому же была и выключена, этот офис для «работы уставших предприимчивых душ» не утратил своей злободневности и остроумности.
По сравнению с другими проектами работы, представленные в Национальном музее Грузии, выглядят более зрелищными. В первую очередь я имею в виду фильм «Греческая трагедия», снятый по сценарию «Медеи» Пазолини командой Утрехтского университета MaHKU (группа «Платформа дистанции») во главе с Тионг Ангом. Из названия несложно догадаться, что фильм посвящен финансовому кризису в Греции, который привел к печально известным «мерам экономии» (austerity measures). На протяжении всего фильма участники выступают то актерами, то техническим персоналом, а процесс обучения актерскому мастерству и занятия терапией становятся главным действием пьесы. Зал, где помещается эта проекция, заставлен чем-то вроде колонн (еще одна отсылка к Греции?), к которым приделаны те или иные артефакты, имеющие отношение к съемкам. Участники проекта делают акцент на важности акта совместного творчества и обсуждения, а сам фильм становится не более чем мертвым музейным артефактом. В подобных ситуациях можно почувствовать себя неловко, как будто фильм имеет смысл лишь для тех, кто в нем участвует, а как самостоятельная работа не имеет никакой ценности.
Другой зал занимает проект кубинского художника Рене Франциско, осуществленный совместно с Гаванским университетом искусств. Франциско, известный своими неконвенциональными подходами к обучению, сделал несколько образовательных интервенций в кубинской столице: в частном особняке, на улице, в заброшенном парке и банке Канады. Чуть дальше в отдельной комнате расположена инсталляция теоретика и практика художественного исследования Стефана Дилемута: чучело козла, смотрящего телевизор. Зрителям предлагается не мешать животному и скачать «The Hard Way to Enlightenment» по ссылке. На сайте также можно найти памфлет, в котором художник выступает в защиту художественного исследования и характеризует его как «эпис-те-мо-логическое (sic!) средство, путь к озарению, знанию и познанию».
Экспозицию в Литературном музее имени Леонидзе можно как раз и охарактеризовать в качестве «эпистемологической». Она посвящена проблеме аккумуляции и трансляции знания, а некоторые проекты вообще поставили возможность познания под сомнение. Например, проект «Site Of Unlearning», возглавляемый Аннетт Краусс, задается вопросом: как мы можем разучиться (unlearn) – в смысле перестать знать – уметь делать то, что мы уже знаем и умеем? Проект представлен в виде документации как теоретической составляющей, то есть самих обсуждений, так и практики такого «раз-учения»: участники совместными усилиями пытались разучиться кататься на велосипеде. Студенты утрехтского MaHKU пришли к следующему выводу: можно считать, что в самой грамматике языка уже заложена фатальная бесповоротность и односторонность движения информации. Она аккумулируется в виде знаний, навыков, умений, повышения квалификации и не может двигаться вспять. Сам же процесс «раз-учения» можно определить, лишь нарушив языковую логику, как «движение назад в будущее».
Вторая группа участников состояла из бывших студентов CCAT, которым предложили представить свой институт и рассказать о том, что он может предложить обществу. Галактион Эристави ответил на этот вопрос видеоработой, где он занимается изучением русского языка, слушая запись аудиоурока. Первое, что мне пришло в голову, – это то, что молодое поколение художников, говорящее по-английски лучше, чем по-русском, начало рассуждать на тему совесткого колониализма. Однако Галактион, с которым я встретился на следующий день, возразил, что работа совершенно о другом – об обучении как таковом и о том, как трудно приобретать знание. «В Грузии люди считают, что они знают все, – говорит он, – каждый пытается делать чужую работу». Поэтому художник настаивает на изнурительной практике повторения чего-то одного, чтобы достичь в выбранной области той степени профессионализма, когда уже не будешь бояться сделать ошибку.
Третья группа – студенты Стамбульского университета Кадир Хас, возглавляемые художницей Инчи Эвинер, подготовили проект «Активизация библиотек», всячески деконструируя материальные носители знания. Порой они заставляют вспомнить книжные скульптуры Джона Лэтэма, а иногда поразительно напоминают проект «Исход» Сергея Огурцова, показанный на московской площадке «Старт» в 2009 году.
Проект, расположившийся в так называемом «Доме Европы», посвящен тому, как работник или работница сферы культуры может повлиять на текущую политическую ситуацию. Одну из возможных тактик предложил художник Райнер Ганал: договориться с властью на уровне бюрократической переписки. Он обратился к премьер-министру Грузии Бидзине Иванишвили с предложением создать в Тбилиси систему велодорожек, сократив тем самым объем выхлопных газов, а также переименовать улицу Буша в честь нынешнего американского президента. Хочется верить, что Райнер иронизирует, как бы намекая на то, что современный художник вряд ли может что-нибудь действительно изменить, власти нет дела до каких-то там художников.
В проекте также участвовал Исследовательский центр визуальной культуры (Киев), предлагающий идеи «ангажированного знания» и «критического искусства» для восстановления социальных связей и подрыва статус-кво. На триеннале центр показал несколько проектов. Например, каталог нашумевшей выставки «Украинское тело», закрытой из-за цензурных соображений, а также видеодокументацию попытки расспросить киевских рабочих – участников строительства одного из самых дорогостоящих объектов в мире. Активисты, вооружившись камерой, проникли внутрь их места жительства и попросили рассказать об условиях проживания и зарплате. И, наконец, фильм, сделанный в рамках проекта «Пост/советский урбанизм», рассказывающий об исчезающей «терапевтической архитектуре», а именно о крематории, оформление которого должно подготовить посетителей к процессу кремации.
В определенные дни здесь также проходили заседания новой генерации проекта «Unitednationsplaza», задуманного Антоном Видокле в качестве «школы как выставки», а также дискуссии, организованные Ереванским институтом современного искусства.
В последний день моего пребывания в Тбилиси художник Галактион Эристави предложил сходить в Тбилисскую академию искусств, где должен был проходить митинг. Дело в том, что нынешнего главу академии, известного куратора Ирину Попиашвили, немало сделавшей для модернизации академии, решил сменить старый ректорат, для которого развитие современного искусства остановилось где-то на Пикассо. Галактион жаловался, что студентам абсолютно все равно, что произойдет с их образованием, и потому мало кто решил поддержать акцию протеста. Для того, чтобы понять, какой дух господствует в академии, достаточно посмотреть на фото ниже.
В этом контексте выставка «Offside effect» привлекает и даже подкупает своей неожиданной радикальностью и смелостью. Она призывает производить критическое и внесистемное искусство, сопротивляться любым попыткам академизации. Кураторы затронули действительно насущные проблемы коллективного творчества, производства знания, художественного активизма, сопротивления неолиберализму, нематериального производства и т.д. Они привлекли к участию людей, чьи имена не нуждаются в представлении: Хито Штейерель, Екатерина Деготь, Кети Чухров, Антон Видокле, Мариан фон Остен, Борис Гройс. Первая тбилисская триеннале не стала зрелищной или развлекательной, как аналогичные проекты в Москве, Киеве и теперь в Минске, а наоборот, оказалась, дискурсивной и когнитивной – и плюс ко всему – очень серьезной. Однако сделав такой стремительный шаг вперед, эта выставка лишилась и самого важного – аудитории.
За все время, которое я провел на выставке, – а я был там достаточно долго – ее посетили два человека, и то они сразу же покинули CCAT. И это неудивительно, потому что она сложна для восприятия. Кураторы не смогли найти правильной подход к местной аудитории, еще не искушенной масштабными импортными выставками. Но что отталкивает в ней больше всего – это небрежность и безразличие к экспозиции и своей потенциальной публике. Подписи к работам валялись на полу, звук у многих работ зачастую был практически не слышен, а некоторые видео не работали совсем. На одной из площадок смотрительница занималась с ученицей иностранным языком и попросила сделать тише фильм, который я хотел посмотреть.
Для кого же тогда сделана эта выставка? Может быть, она была открыта только для журналистов, которые должны были написать хвалебные рецензии? Впрочем, даже журналисты здесь никому не нужны. Весь материал, во всяком случае тот, что доступен на английском, не помогает разобраться в ее структуре, а лишь сбивает с толку. На сайте нет никакой информации о времени работы музеев или хотя бы телефона CCAT. А одно из мест я просто не смог найти по тому адресу, который был указан на сайте.
Современное искусство на этой триеннале не просто никому не нужно, как не нужны западные правила дорожного движения, велодорожки и гей-парады, но даже не нужно, чтобы оно было кому-то нужно. Современное искусство, как и ультрасовременные постройки, внезапно возникающие в историческом центре города, насаждается откуда-то сверху, никак не поясненное и не контекстуализированное. В результате проект оказывается интересным лишь для инсайдеров, которые хорошо говорят по-английски, смотрят выставки за границей, знают, что такое прекаритет и могут поддержать дискуссии о постфордизме, семиокапитале и аффективном режиме. В этом не было бы ничего предосудительного, если бы этот проект назывался научной конференцией, где бы профессионалы со всего мира обменивались своими мнениями и опытом. Однако он облачен в демократический формат рекламируемой по всему городу выставки, открытой для всех желающих. Но это претензии, скорее не триеннале, которую, как я позже выяснил, собирали бесплатно несколько художников-энтузиастов, а самой системе современного искусства.
Первая тбилисская триеннале вынуждает задуматься о серьезной проблеме: как адресовать публике современное искусство? Надо ли добавлять зрелищность и развлекательность хотя бы в малых дозах, чтобы выставки стали интересными широкой аудитории, или это является своего рода оппортунизмом? Как же в таком случае преподнести дискурсивные практики, требующие определенной подготовки, того самого раз-учения? Может быть, лучше вообще не называть эти практики «искусством» и тогда на обсуждение потянутся студенты с разных гуманитарных факультетов, да и просто люди, занятые в креативной индустрии? Боюсь, я не готов ответить на эти вопросы. Но я уверен лишь в одном: если вы организуете выставку искусства в стране, где английский не является официальным, переведите видеоработы на национальный язык этой страны.