Ай Вэйвэй © ИТАР-ТАСС / EPA
Документальный фильм Элисон Клейман «Ай Вэйвэй: никогда не извиняйся», показанный в рамках фестиваля «2morrow/Завтра», меньше всего похож на «активистское» кино, считает ЖАННА ВАСИЛЬЕВА. Он не об идеологии – он прежде всего о человеке
«Из 40 котов только один умеет открывать двери», – задумчиво говорит художник, наблюдая за здоровым рыжим котярой, развалившимся на его рабочем столе и разрушившим построенный макет ленивым движением лапы. И добавляет, наблюдая, как рыжий хулиган прыгает на ручку двери, а затем величаво удаляется в приоткрывшуюся дверь: «Люди отличаются от котов тем, что они закрывают за собой двери, а коты нет».
Так вместе с котами, которые гуляют сами по себе, зритель оказывается в студии одного из самых известных китайских художников, специального эксперта по дизайну национального олимпийского стадиона Олимпийских игр 2008 года «Птичье гнездо» в Пекине, художника, чьи выставки проходили в Мюнхене, Париже, Лондоне, известного блогера, медийного героя и диссидента, которого три месяца держали в заключении в 2011 году, а после обвинили в неуплате налогов на $2,4 млн. Словом, в мастерской Ай Вэйвэя.
Таким началом Элисон Клейман, чей первый фильм «Ай Вэйвэй: никогда не извиняйся» тепло приняли в Берлине, на фестивале «Сандэнс» и теперь в Москве, где он вошел в программу «2morrow/Завтра», поймала разом двух зайцев. С одной стороны, она наметила интонацию, которую хотела выдержать в фильме: дружескую и дистанцированную одновременно. С другой стороны, бродячий кот спасает автора от опасного пафоса. Согласитесь, одно дело, если вы выстраиваете параллель к образу героя со львом, и совсем другое – с котом. Ай Вэйвэй, как и его рыжий друг, принадлежит к тому редкому типу умных созданий, которые умеют открывать двери. И в отличие от многих он оставляет их открытыми для других.
Этот шутливый тон окажется точным контрапунктом к драматическому финалу, когда Ай Вэйвэй появится после 81 дня заключения перед воротами своего дома и откажется говорить о том, что произошло. «Извините, я не могу говорить. Я рад, что снова дома». Между этим уместится три года расследований гибели школьников при землетрясении 2008 года в Сычуани, в котором погибли 70 тысяч человек, организация волонтерского движения, преследования полиции, масштабные выставки Ай Вэйвэя в Европе, рождение сына, разрушение только что построенной мастерской в Шанхае, арест и финансовый иск…
Две контрастные интонации – шутливая, ироническая и трагически напряженная важнее для фильма, на мой взгляд, чем другая оппозиция: художника и политика. Этим вопросом, кем является Ай Вэйвэй, художником или активистом, Элисон Клейман мучили почти все интервьюеры. Конечно, режиссера больше интересовала общественная деятельность Ай Вэйвэя. Хотя бы потому, что она полна драматических коллизий, детективных поворотов, трагикомических гэгов (вроде дуэли с видеокамерами в руках, которую ведут полицейский и оператор художника) и страшной документальной правды, запечатленной в кадрах сложенных, как карточные домики, школ. История, которая развивается в связи с поиском имен всех 5212 детей, погибших во время землетрясения, становится стержнем фильма. Волонтеры, встречающиеся с родителями и учителями погибших, избиение полицией художника, выставка в Мюнхене… Там из школьных рюкзачков была сложена стена, на которой вместо слогана – цитата из письма родителей одной девочки: «Она прожила на земле семь счастливых лет». Упорные попытки Ай Вэйвэя подать в суд на избивших его полицейских и восторг «ай-фанов» (так называют себя поклонники блога и твиттера художника в Китае), собравшихся вокруг своего кумира, ужинающего в фаст-фуде.
Что касается художественной стратегии художника, то о ней в фильме говорят арт-критики, галеристы и кураторы из Китая, Европы, США, друзья и жена, и даже «наемники», выполняющие его заказы… Да и сам художник четко ее формулирует: «Я считаю себя скорее шахматистом. Я делаю ход и жду ответа». Но в целом арт-линия оказывается скорее на периферии фильма. Показательно, что самое поразительное признание Ай Вэйвэя режиссер озвучивает не в фильме, а в интервью журналу Time. Объясняя это тем, что эту фразу Ай Вэйвэй, к сожалению, ни разу не произнес перед камерой. «Это слова о Дюшане, одном из любимых героев Ай Вэйвэя, который очень на него повлиял, – говорит Элисон. – Он сказал: “В моем случае, Китай – мой ready-made”».
Это абсолютно точно, так и поступает Ай Вэйвэй: подает жалобу на избиение полицейским и проходит всю эту нудную абсурдную процедуру, документируя все, чтобы показать, как функционирует бюрократическая система. Это художественный жест, его ready-made, поскольку он играет с ситуацией, с разными уровнями правды и реальности. Можно добавить, что сравнение с шахматистом – не меньшая отсылка к Дюшану, чем «готовый объект». Дюшан, как известно, был отличным шахматистом.
Но дело не только в том, что художественная стратегия художника в фильме оказывается в тени политического активизма. Гораздо интереснее, что фильм об Ай Вэйвее меньше всего похож на «активистское» кино. Он не об идеологии, он прежде всего о человеке. При этом удача фильма как минимум связана со следующими факторами.
Прежде всего это, конечно, игровая, «клоунская» манера поведения Ай Вэйвэя. Он, кажется, рад довести любую идею до абсурда. Вы надеетесь увидеть нежного сына? Он тут же заявляет, что вы можете проинтервьюировать любую женщину, расспрашивая ее о сыне. Он готов заверить подписью, что это слова его матери. Это будет такой арт-проект, шутит художник. И как ни странно, он прав: любая мать будет защищать своего ребенка и гордиться им, кем бы он ни был. Вы хотите узнать, кто мать его ребенка? «Ну, женщина, – насмешливо отвечает художник на расспросы американского журналиста. – Вас что интересует? Ее профессия? Возраст, род занятий?».
Вы ожидаете нежной семейной сцены, благо, кажется, полуторагодовалый карапуз собрался кормить папу кусками дыни. Оператор, довольный, нацелился камерой. Ай Вэйвэй без тени улыбки берет из рук малыша кусок дыни, надкусывает и требует следующий. И так без конца, пока бабушка, возмутившись, не уносит тарелку. Элисон Клеймен, к счастью, эти «необязательные» приватные розыгрыши оставляет в фильме. Атмосфера вольности и игры, дружеских подначек и иронической сдержанности – одна из самых выразительных красок фильма.
Эта «клоунада» – род самозащиты перед включенной камерой. Но фишка в том, что камера работает почти все время. Более того, съемка, документация действий становятся второй линией защиты уже перед чиновниками, которые не любят «прозрачности» информации и публичной огласки. Ролики и фотографии, выложенные в блог, а потом, когда блог закрыли, в твиттер, становятся аргументами в его борьбе с властями. Он ставит в твиттер свое фото сразу после избиения в полиции и после нейрохирургической операции в Германии. Кажется, что он всегда с оператором: когда подает иск в полицию и когда срывает с избившего его полицейского темные очки… Его искусство построено на коммуникации, на сетевом общении, на распространении информации. Но чтобы распространять информацию, ее нужно получить и зафиксировать. Поэтому документация и видеозапись становятся краеугольным камнем его работы. Фактически борьба идет за медийный образ мира между официальными и сетевыми СМИ.
Режиссер документального кино, снимающий фильм о медийном художнике, оказывается в забавной ситуации. Элисон Клейман делает фильм о человеке, который почти в режиме нон-стоп снимает не только свою деятельность, но и полицейских, которые снимают его на камеры наблюдения. Естественно, в художественном кино это обыграно не раз, но в нон-фикшн этот прием встречается реже. Получается, что фильм предлагает одну из версий реальности, которая не может претендовать ни на полноту, ни на исчерпанность темы. Ай Вэйвэй – слишком крепкий орешек для того, чтобы стать легкой добычей документалиста.
И тогда, по-моему, режиссер делает интересный ход. Она не претендует на всезнающую позицию автора, а предпочитает точку зрения рассказчика, чье знание героя заведомо ограничено. Благодаря этому диалог с героем становится по-настоящему интересным. Не потому, что в нем художник декларирует свои взгляды, а потому, что дает шанс разглядеть и лучше понять «крепкий орешек» по имени Ай Вэйвэй. Иначе говоря, Клейман создает полифоническую структуру фильма, в которой голоса, свидетельства людей сталкиваются, контрастируют, комментируют друг друга. Именно поэтому контрастные интонации важнее выбора ипостаси между «художником» и «активистом». Режиссер оставляет и героям, и зрителям свободу маневра и трактовки. Наверное, поэтому фильм хочется пересматривать.
О другой причине можно и не упоминать. О ней хорошо сказал на обсуждении фильма художник Юрий Альберт, отказавшийся ехать на Шанхайскую биеннале из-за китайской цензуры: «Когда я смотрел этот фильм, у меня было полное впечатление, что я смотрю про нашу страну». С этим трудно спорить. Разве что арт-фигуры с таким же общественным авторитетом, как Ай Вэйвэй, у нас нет.
