Елена Федотова
Русский ленд-арт уродился в миллениум в калужской деревне Никола-Ленивец с легкой руки художника Николая Полисского, припахавшего к полевым работам на ниве современного искусства жителей окрестных деревень. Никола-Ленивецкие промыслы начались с эпического по размаху проекта — армия снеговиков на снежном склоне изображала стояние русских и монголо-татар в 1480 году на реке Угра. В результате дальнейшей совместной работы Полисского и калужских крестьян образовалась единственная в мире по-настоящему народная художественная артель, практически осуществившая мечту русского авангарда о народном творчестве. Посконные ленд-артисты построили зиккурат из сена, супрематическую башню из поленницы, акведук из снега, телебашню из прутьев и много еще чего. Пока наконец дело не дошло до Большого адронного коллайдера в Люксембурге. О современном крестьянском искусстве Николая Полисского расспросила Елена Федотова.
В: На Западе ленд-арт возник как протест против коммерческого искусства. Можно ли сказать, что русский ленд-арт появился в Никола-Ленивце от лени или просто ради удовольствия?
О: Слишком красивая мысль. Но отчасти — да. Я ведь был живописцем, но в какой-то момент почувствовал, что задыхаюсь, что мои пейзажи ничего не добавляют к тому, что я уже знаю о жизни. И я пошел жить в этот реальный пейзаж. Так все закрутилось и завертелось… Я перестал различать грань между искусством и жизнью. Это было девственно и чисто, как первая любовь, хотя мне тогда было уже сорок лет. С житейской точки зрения это было чистым безумием.
В: Трудно было переквалифицироваться из живописцев в, так скажем, художника объекта?
О: Была сложность только в социальном смысле. Все вопили: что ты делаешь! Или просто смеялись надо мной. Что напрягало, конечно, но все перекрывалось чувством, что мне нужно это делать.
В: Правда, что вашим первым меценатом был сосед по даче?
О: Да, это Игорь Киреев был, состоятельный человек, который меня поддержал по дружбе.
В: Ваши сотрудники действительно живут в Никола-Ленивце?
О: В Никола-Ленивце жили две бабушки и дядя Ваня, великий Дядя Ваня. Сейчас их уже нет в живых. Мои ребята — из соседней деревни Звизжи. Собственно, они сами пришли. Мы с Костей Батынковым задумали проект «Снеговики», слепили трех, потом ударил мороз, и мы уехали. Я попросил авторитетного человека — дядю Юру: «Набери мужиков, чтобы снеговиков лепили, десять рублей за снеговика заплачу», — заранее, конечно, денег не давал. И когда он мне позвонил и сказал, что стоят 200 снеговиков, я совершенно очумел.
В: Чем занимались местные жители до того, как стали с вами работать?
О: Да бог знает чем. У меня команда раньше состояла из профессиональных алкоголиков, абсолютно свободных, которые всегда были готовы помочь за жидкость. А летом помогали дети, которые не прочь были подзаработать.
Министр культуры Авдеев спросил: «Чем тебе помочь, дорогой друг?» Я говорю: «Дайте ребятам грамоты». И он дал
В: Они чувствуют себя художниками?
О: Конечно, чувствуют, но как-то по-другому, иначе. И для меня это очень ценно. Они все делают спокойно, без лишнего пафоса, без искусственности. Многие никогда не скажут, что они художники, но они знают себе цену, а я стараюсь уберечь их от соблазнов и глупостей богемной жизни.
В: Почему вы решили организовать в Никола-Ленивце фестиваль «АрхСтояние», ведь можно было время от времени делать отдельные проекты?
О: Началось все с эфемерных проектов — снеговики, башня из сена, башня из дров, все это стояло один сезон. Потом мы это весело разбирали и делали что-то новое. Потом нас начали приглашать, а на то время, что мы отсутствовали, деревня оставалась пустой. Я подумал, что стоит пригласить других людей, которые постараются заполнить это пространство, и сразу решил, что это будут архитекторы. Идешь по полю, глядишь, а там павильон Евгения Асса, а тут Бродский, Аввакумов, Григорян, и то, что они не могли сделать в городской архитектуре, могут осуществить здесь. Архитекторы создают свои маленькие шедевры, а крестьяне им в этом помогают, и наступает всеобщее счастье. Признаюсь, идея хорошая, своевременная, но утопичная. Усилиями большой команды фестиваля многое удалось. Стоят хорошие архитектурные объекты, приезжает много народа, машины, автобусы, все радуются и благодарят. Довольны все. Один я в ужасе от того, что натворил. Вместе с хорошими людьми поперла и попса, и это меня ломает.
В: Что такое в данном случае «попса» — гуляния, развлекуха?
О: Да, но и искусство попсовое начинает заползать. И я не могу уже сам руководить: руководят другие, и не всегда я этим доволен. Тут нужно быть тираном. А тираном быть не хочется.
В: Есть ли у «АрхСтояния» перспективы?
О: Непонятно. Последний фестиваль был очень хороший — лучший даже, и я сказал кураторам: «Давайте заканчивайте». Но ребята хотят уже какие-то карьеры делать. Я говорил о состоянии юношеской любви, которое у меня было поначалу, а у этих ребят официальные отношения с Никола-Ленивцем. Это жизнь — неприятная, противная. Я как лирик этим брезгую и говорю «фе». Как художник я имею право. Потому что я всегда хотел жить в обстановке любви и чего-то настоящего.
В: Почему администрация национального парка «Угра», на территории которого расположена деревня, воспротивилась проведению фестиваля?
О: Директор парка Валерий Петрович Новиков —– милейший человек. Когда я работал там один, он мне даже помогал найти спонсоров. Ему не нравится, что там толпы людей. Он там хочет охранять природу. И когда появились мои молодые бодрые ребята-кураторы и начали хозяйничать на его территории, он резонно возмутился. Но потом они ушли с его территории, и сейчас у нас снова любовь и дружба.
В: Прошлым летом в Никола-Ленивце свой проект делали выпускники и преподаватели Версальской национальной школы ландшафтного искусства. Собираетесь в Версаль с ответным визитом?
О: Ответный визит — это условия гранта Евросоюза, на который делался последний фестиваль. Пока идут переговоры. Естественно, ни у кого нет денег. Я был там — в королевских огородах Версаля. Это все-таки не Никола-Ленивец: огороды сажают с XVII века, поэтому нужно быть очень тактичным. А мне не совсем нравится, что придумали мои молодые кураторы. Они опять соберут много участников, и будет суматоха. Переговоры ведут Юлия Бычкова и Антон Кочуркин, пусть они все решают сами.
В: Трудно искать деньги на проекты?
О: Если я хочу сделать какой-то проект, деньги всегда найду. Я не прошу ничего лишнего.
В: А кто вам помогает?
О: Что-то мы зарабатываем сами. В разное время были разные возможности. Я очень благодарен Нижегородскому центру современного искусства, Анне Гор и Любе Сапрыкиной. Они очень помогли в самом начале нашего пути. Также нам помогали практически все художественные институции Москвы. Проект «Коллайдер» помогли реализовать Институт общественного проектирования и Музей современного искусства Люксембурга Mudam.
В: Не предлагали вам богатые люди сделать что-нибудь эдакое у себя в загородных имениях?
О: До смешного, нет. Были какие-то хамские звонки: не сделаешь ли ты клетки для зоопарка? Я говорю — сделаю, но это потребует денег, я же художник, а не плотник. И звонки прекращаются, когда я называю цену.
В: Сколько приблизительно стоит один проект?
О: За «Лихоборские ворота» и Лианозовский парк я получил пять миллионов рублей. Половину денег я потратил на саму реализацию проекта, другую половину на проект в Воскресенске. На «Коллайдер» ушло более 150 тысяч евро.
В: Как возникла идея вашего «Большого адронного коллайдера»?
О: Музей Mudam в Люксембурге предложил мне сделать проект. Я поехал посмотреть и увидел потрясающее пространство. Огромный зал, как в храме, и что с ним делать, никто не знает. Все, что выставлялось в нем раньше, не соответствовало пространству. Я понял, что проект должен быть грандиозным, да и к нам привыкли, как к «масштабным» художникам. Сначала у меня появилась идея вселенского конструктора, который способен занять любое предлагаемое пространство. «Научная лаборатория» была частью этого проекта. Я не очень внимательно слежу за научными открытиями, но этот Большой адронный коллайдер всегда волновал меня как выдающееся дерзновение ученых. Это — сверхнаука, практически чистое искусство.
В: Наш коллайдер — лучший. Потому что он красивый, экологически чистый, хотя и не работает.
О: Я бы не сказал, что он не работает. Он работает как искусство. Мы создавали его, как восторженные дикари, увидевшие что-то сильно поразившее нас. В сущности, все люди воспринимают подобные явления в науке, как дикари. Они поражены ими, боятся их, судачат о них. А мы создали идола, скульптуру коллайдера.
В: Что вам дало участие в архитектурной Венецианской биеннале 2008 года?
О: В Венеции надо побывать и успокоиться на этот счет. Главное в нашей поездке, что туда съездили ребята. Представляете, это как полет Гагарина в космос. Мы достойно выступили, нас не ругали, но нам и не дали сделать то, что мы могли. Хотя эту выставку в целом стали ругать, как только ее презентовали (основную часть выставки в павильоне России заняли архитектурные проекты московских девелоперов. — Е.Ф.).
В: Не жалеете, что участвовали в архитектурной биеннале, а не в биеннале искусства в Венеции?
О: Мне кажется, что я поступил правильно, воспользовавшись этим случаем. Если бы я ждал биеннале искусства, то оказался бы седьмым художником в команде Ольги Свибловой (куратор Русского павильона в 2009 году). Сколько можно ждать, пока представится другая возможность? Я не знаю, стану ли я когда-нибудь Кабаковым в сознании искусствоведческих начальников.
В: Вы ощутили официальное признание?
О: С министром культуры Авдеевым у меня был разговор. Он спросил: «Чем тебе помочь, дорогой друг?» Я говорю: «Дайте ребятам грамоты». И он дал — «За огромный вклад в развитие русского искусства». Я их держу у себя. Это охранные грамоты.
НАШИ ЛЕСНЫЕ БРАТЬЯ
Традиция современных пленэров, или оупен-эйров, как их называют на музыкальный лад, в русском искусстве давняя и живучая. Это искусство так и хочется назвать на западный манер: land art, earthworks или public landscape. Однако заимствованные термины плохо приживаются на российской почве, да и сами стоящие за ними идеи приносят совершенно другие плоды. Но мостик от родных осин к западноевропейским перекинуть можно. То, чем в калужских краях занимается Николай Полисский и Ко, напоминает работы тех, кто увлечен «художественным лесничеством» на севере Англии, в графстве Камбрия. Речь идет о Гриздайльском лесе, в котором с 1977 года на площади в 4 тыс. га поработало около 30 британских художников. В разное время они показали там более 60 произведений. Задолго до николаленивецкой артели Ричард Хэррис, Дэвид Нэш и Энди Годсуорси присягнули на верность принципу «не навреди природе», пользуясь исключительно подручными лесными материалами. Как комментирует английский художник Фрэнсис Карр: «Замысел Гриздайльского леса, как и вообще природных лесных массивов, предполагает постоянное изменение, обновление. По мере того как одни скульптуры подвергаются естественному разрушению, другие устанавливаются». Сходство с Никола-
Ленивцем, разумеется, бросается в глаза.
Но вот любопытно, согласились бы британские «лесники» признать своими Полисского и Ко? Не сочли бы они калужские монументальные башни, возведенные с российским размахом, слишком некорректными по отношению к природе, слишком архитектурными на вид?
_Михаил Боде
В: Кстати, об официальном признании: что вы почувствовали, когда прочитали эссе замглавы администрации Президента РФ Владислава Суркова о себе (опубликовано в «Артхронике» № 6, 2008. — «Артхроника»)?
О: Я стоял на рынке с полными сумками продуктов: каждый раз везу ребятам тушенку, колбасу. Вдруг раздается телефонный звонок — Марат Гельман. Первый раз в жизни он позвонил сам. И говорит: «Про тебя написал Сурков». Я через какое-то время начинаю что-то понимать, какой Сурков, что такое происходит. Я сказал: «Ты хочешь, чтобы мне теперь никто руки не подал?», а он дальше что-то радостно объясняет. Кроме некоторого ехидства по отношению ко мне и одновременно заискивания, это ничего не дало. Говорят, правда, что он повлиял на этот фонд, который выдал нам грант на коллайдер.
В: Вы вошли в шорт-лист премии Кандинского-2009 в главной номинации, но не получили ее. Обидно было?
О: Когда мне позвонили девочки из Московского музея современного искусства и предложили выдвинуть меня на премию, я сказал: «Валяйте». Я ведь был в «Черном квадрате», два раза выдвигался на «Инновацию» — везде это шорт-лист и везде пролет. Но лучше в какой-то момент не получить, чем получить по башке, ведь по доброй русской традиции каждого победителя принято приветствовать выкриками «Позор!». У лауреата больше завистников, а мне кажется, что в моем случае как раз все хорошо. И мы в очереди, сукины дети, все стоим. Концептуализму уже 40 лет, пускай и они получат (лауреатом стал концептуалист Вадим Захаров. — «Артхроника»). Очередь — это нормально. И вообще я не представляю себя в роли получателя премии, это не моя трудовая стезя. Крестьяне и халява — вещи несовместимые.
В: Многие ведь болели за вас.
О: В такие моменты понимаешь, что не зря что-то делаешь. Поэтому я свою премию получил. В жизни я уже ничего не боюсь — не юноша. Единственное, что меня беспокоит, это ответственность перед ребятами. Это как с крепостными. Все очень похоже. Я ведь вытащил их из естественной экологии, в которой ничего хорошего уже нет. Я помог им приподняться, а что дальше?
В: Это социальный проект — вы ведь им зарплату платите.
О: Но в то же время я предлагаю им соблазны. Они жили бы в своем ужасе, но устроились бы как-то. Кто — трактористом, кто — охранником, кто — ментом. А теперь они читают про себя, в телевизоре видят, а потом опять в грязь? Я не вечный. Но мне хочется, чтобы они смогли прожить и без меня, своей артелью, промыслами.
В: Будем говорить про митьков? Это ведь часть вашей биографии до Никола-Ленивца. Или это запретная тема? Многие бывшие митьки совсем не хотят вспоминать прошлое.
О: Неужели о митьках помнят? Митьки — это веселая пьяная юность, я о ней не жалею. Но, конечно, сейчас говорить о митьках можно только в историческом контексте. Я был главой московской фракции. Знаете — Минин, Пожарский, Полисский, Батынков… Когда мы, москвичи, появились, питерские митьки решили, что нужно занять оборону. У них были большие планы относительно утверждения собственного величия. Митьки, конечно, не собирались победить весь мир, но очень рассчитывали, что именно так и произойдет. Поэтому им все время нужно было быть в Москве. Мы, в свою очередь, пытались устроить революцию, Митьку (Дмитрия Шагина. — Е.Ф.) превратить в английскую королеву и захватить власть. Я счастлив, что Митя не поддался на мои притязания править митьками по типу серого кардинала. Не согласился на роль английской королевы. Я ему очень благодарен, что занялся собственной жизнью. А Митька сейчас — единственный профессиональный пенсионер митьковского движения, который пользуется благами от митьковства. Митьки ведь обезличенные — знамениты только Шагин и Шинкарев. Что от митьков осталось? Кое-какая графика Голубева да литературные произведения Володи Шинкарева. Легенда осталась. Но материального подтверждения нету. Искусства митьки не создали.
В: Почему эта история изжила себя, из-за амбиций?
О: Время изменилось. Кто такой митек? Дурашливый раздолбай. Митек — это герой 1980–1990-х. У Володи Шинкарева было все сказано: «На красный террор ответим белой горячкой».
В: Когда вы почувствовали, что с митьками вам не по пути?
О: На деньги Марата Гельмана была сделана акция «Митьковская елочка» неподалеку от Красной площади. Митьки как раз в то время жили в гостинице «Москва» и решили, что москвичи зарвались и надо им прислать черную метку. И действительно прислали: Сереже Лобанову, директору митьков, сказали, что увольняют его и он не имеет больше права называться митьком. В этот момент я сказал: «Все, ребята».
В: Трудно далось расставание?
О: Я был молодой тогда, что ли, мне казалось, что все впереди. Я же художник XXI века, с 2000 года веду свое летоисчисление. Я идеалист. Хотя по прошествии времени мне предъявляют претензии, что я слишком все рационально выстроил. Но я никогда не выстраивал ни свою жизнь, ни карьеру. Конечно, нужно свою жизнь придумать так, чтобы гармонично получилось со старостью и с деньгами.
В: Вы думаете о старости?
О: Я думаю, что ее особо не будет. Есть все-таки такой план — упасть стоя. Я не мыслю себя в забвении, дряхлости, просто не хватит времени. На старость я пока не выделяю никаких ресурсов.
