Сергей Хачатуров

Государственная Третьяковская галерея, Москва. 19 октября 2011 – 5 февраля 2012

Впервые в истории столь масштабная выставка Николая Ге собрала как всем известные, так и мало кем виденные работы. Помимо Третьяковки и Русского музея картины Ге предоставили еще десять других российских музеев, а кроме того, Государственный музей республики Беларусь, Киевский музей русского искусства и музей Орсе в Париже. Впервые показывается коллекция рисунков Ге, владельцем которой был женевский арт-дилер и культуртрегер Кристоф Больман, – коллекция была куплена и возвращена в Россию в мае 2011 года при поддержке банка ВТБ.

Предыдущая большая экспозиция творчества Николая Ге проходила сорок лет назад. В то время главной была назначена картина «Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в петергофском Монплезире». Идея картины – путь к светлому будущему неизбежен, даже если придется идти по трупам, – была близка вождям Страны Советов. И потому картину любили и тиражировали.

Нынешняя выставка давний стереотип сознательно ломает. Нам впервые показывают ранние опусы художника на темы античной мифологии и библейской истории. Становится ясно, насколько виртуозно Ге использовал навеянные «Последним днем Помпеи» брюлловские композиционные и колористические схемы. В то же время видно, как бережно и чутко Ге проникся живописным методом великого оппонента Брюллова Александра Иванова. Прямая апелляция к светоносному стилю ивановских библейских эскизов угадывается в работе Ге «Возвращение с погребения Христа» 1858 года – кстати, в том самом году Ге посещал мастерскую Иванова в Риме.

Однако нынешняя выставка, хорошо продуманная и выстроенная, вовсе не предлагает увидеть Ге как великого ученика великих учителей. Самое сильное впечатление производят, конечно же, композиции так называемого «Страстного цикла» 1884–1894 годов. В них Ге крушит защитные схемы академической и передвижнической изобразительности ради предельной искренности и достоверности изображаемых переживаний. Если это ужас, то в него веришь.

Многие исследователи называют Ге романтиком. Учитывая, что расцвет романтизма пришелся на первую треть XIX века, а Ге творил во второй половине столетия, определение воспринимается анахронизмом. И все же одержимость событиями Великой Истории сближает художника, как и его друга Льва Толстого, с духовидцами эпохи Шлегеля и Гете. Хотя романтизм Ге близок к более современному и понятному модернистскому мироощущению и экзистенциализму.

Одиночество оставленного Спасителя перед крестными муками – вот лейтмотив главных шедевров Ге конца 80-х – начала 90-х годов. В давшей название выставке картине «Что есть Истина?» представленная психологическая ситуация исследуется Ге буквально с хирургической точностью. Самоуверенный Пилат, словно ожившая скульптура римского тогатуса, смотрит глаза в глаза Иисусу, изможденному, серому, страдающему. И внимание зрителя волей-неволей притягивается к прожигающему взгляду Спасителя.
Ге увлечен, как свидетель события, как хроникер-оператор, снимающий документально, без фильтрующих реальность культурных кодов. Его живопись нервная, быстрая, с молниеносными световыми всполохами, с открытой лепкой форм, с нарушениями технологии. Из-за этих нарушений нынешнее состояние картин Ге подчас бедственное: они покрыты сетью трещин-кракелюр, с утратами красочного слоя. «Суд Синедриона “Повинен смерти”» 1892 года только недавно удалось вытащить из небытия, настолько кошмарным было состояние картины. Зато сила воздействия этой работы Ге достигала почти физиологического накала, и при жизни художника ее публичный показ запрещали.

Особо стоит отметить полотно «Распятие» 1892 года, сохранившееся в музее Орсе и выставленное сейчас впервые. Нет более ясного свидетельства страстного самоистязания Николая Ге. В исступленном желании заглянуть за край он словно спрашивает: могут ли быть сострадание, милосердие и само воскрешение после подобных телесных мук? Как писал по другому поводу Лев Толстой: «Такие произведения всегда были и будут редки».