Невежество – мой любимый грех. На него так уверенно липнет любое другое прегрешение, любая подлость и глупость, что диву даешься – как люди сами этого не замечают. Главное – не воспринимать невежд всерьез, тогда все эти жабы, лягушки и прочие сколопендры, падающие у них с губ, будут страшно веселить.

Невежды прекрасны в любых своих попытках философствовать, но настоящее чудо происходит, когда они рассуждают об искусстве. Особенно о современном. С классикой все очевидно – за них все заранее придумали другие, надо только подобрать мнение, которое можешь без запинки озвучить.

Филистеры отторгают, не размышляя. Им просто так страшно любое явление, которое вынуждает мыслить самостоятельно, что это явление мгновенно пробуждает страх и неприязнь.

У настоящего закоренелого филистера любое искусство ассоциируется с музеями. Они научены любить картины и скульптуры, запертые под замок. Но музей – это в некотором роде кладбище, или тюрьма, или дом престарелых, а современное искусство – жизнь, которая не требует заключения в специальных местах, не нуждается в гидах и книгах, которые будто уверяют: если о нас написаны тома, если потраченыденьги на издания, значит, мы чего-то стоим.

Чего стоит современный арт, невежда понять не может – в смысле значения и в плане денег. Поэтому любая цена, отличная от развалов в переходе ЦДХ до парка культуры, его шокирует.

Вот, например, Божена Рынска в какое-то время решила, что может говорить о современном искусстве так же смело, как о румянах там или бигудях. Ей показалось, что арт-объекты – это такое продолжение галантереи.

И вот она с негодованием, достойным великого ценителя искусств Никиты Хрущева, написала репортаж о Премии Кандинского, где представила художников такими чебурашками, которые не умеют правильно пить шампанское, а на «випов» глядят хмуро и презрительно.

«Допив халявный виски и коньяк, представители творческих профессий не возвращали бокалы на подносы официантов, а ныкали их по углам».

После этого ей пригрезилось, что она может смело клеить ярлыки. «Чисто по-человечески я ненавижу не только современное искусство, я не люблю и его любителей. На мой взгляд, почти все они поверхностны, лицемерны, какие-то “ушельцы” – холодная земноводная нежить».

Личное мнение имеет право быть, но с таким же безотчетным отрицанием люди не выносят евреев, таджиков, геев, женщин. Это шовинизм, а шовинизм – лучший друг невежества. Это какой-то этап, когда люди берутся ненавидеть то, что не понимают, к чему не принадлежат. Убийственная ненависть гопников к аристократам.

Я лично тоже что-то истово не люблю. Музыку соул. Но отрицать ее красоту, мелодичность, выразительность и значение – это вот уже было бы стыдно. У меня вообще фрустрация – я из-за несовместимости с соулом не могу слушать большинство песен любимой Эми Вайнхаус.

Но есть же ситуации, в которых надо подниматься выше собственных пристрастий, иначе бы мы все еще читали Карлсона и слушали «Пусть бегут неуклюже». Искусство – это процесс и фон жизни, и, равно как жизнь, оно бывает неудачным, грустным, злым или даже бездарным. Но если уйти из этой истории или никогда в нее не войти, есть шанс остаться человеком, который всего лишь съел пятьсот котлет да износил десять сумок Chanel.

Но даже не в пример более просвещенный Александр Кабаков, которого я страшно люблю, а в детстве он вообще был моим секс-символом, разразился осуждением современного творчества.

«И бегание художника голым, и приплывание его на выставку на подводной лодке, и экспозиция разделанных трупов – все вызывает один и тот же вопрос: где же тут искусство? – удивляется мой дорогой любимый Александр. И добавляет: – Я был на стороне “абстракцистов” и “пидорасов” просто потому, что их ругал Хрущев».

Кабаков, правда, человек все-таки приличный, поэтому сам себя называет и обскурантом, и мракобесом. Знаете, я тоже мракобес. Стараюсь не погружаться слишком глубоко, чтобы не стать заложником определенного мнения. В этом есть опасность: ты балансируешь на нескольких точках опоры, но так и не можешь найти равновесие. Но мой собственный центр тяжести – это вот как раз мнения людей, которые будто застряли между мирами. Причем осмысленно: прошлое «кажется сном», а завтра вроде как никогда не наступит, поэтому можно бесконечно пребывать то ли в карамельных иллюзиях, то ли в липких кошмарах.

Трубадур, кстати, газеты «Завтра», которое точно не завтра и даже не позавчера, а скорее такие культурологические тени Хиросимы, Александр Проханов – любимец шизофренической богемы, которая придумала сама себе, что она – «левая». Всем известна эта позиция: я расхвалю нечто однозначно отвратительное, и тогда меня будут считать оппозиционером. Я помню, как Георгий Мхеидзе, в то время кинокритик «Афишы», радовался, что после восторженной рецензии на картину «Ворошиловский стрелок» его будут называть рьяным неформалом. Это такая продуманная диверсия – без души, без вдохновения и сопереживания. Циничный расчет вроде передачи «Дом-2». Очень «левацкая» передача, кстати, за гранью разумного.

«Третий десант – таинственней и мучительней первых двух. Десант в Пермь Марата Гельмана, который привез сюда колдовскую рать своих сподвижников и адептов, художников-модернистов, что не раз получали отпор в Москве и Питере за то, что на глазах народа рубили православные иконы, открыто хулили Россию, проповедовали содомию» – это вот Александр Проханов пишет, великий писатель, любимец Льва Данилкина.

Понимаете, вот смотришь вроде как на образованного человека, которого неплохо знаешь, и мнения у него такие оригинальные. А потом он выдает: «Не понимаю я этот ваш черный квадрат». И это значит, что он вообще ничего не понимает, его культурный багаж – узелок с недочитанным Достоевским и картиной «Неравный брак» (последняя – благодаря извращенным сексуальным фантазиям). Ну там еще Чехов да «Грачи прилетели».

Знаете, я видела много таких людей, когда была ребенком. Спасибо за опыт моему отцу, поэту Игорю Холину. Его компания (Сапгир, Лен, Лимонов, Брусиловский, Штейнберг, Кабаков, Пивоваров) – это были люди веселые, свободные, причем свободные в стране, где рабство узаконено, рабство многообразное и творческое в первую очередь. Я до сих пор не осознаю, каких вершин отрешения достигли эти личности, но они каким-то непостижимым образом остались независимыми в концлагере. И, кроме того, они были и гедонистами, и стилягами, и чуткими к любым проявлениям творчества, даже непонятного им, не свойственного. Любая мысль, даже яркий, хоть и нелепый поступок вызывали интерес, уважение.

Ну вот, например, Игорь не очень сильно любил Мамлеева или Сорокина как авторов, «не любил» на уровне «нравится – не нравится, перечитываю раз в год», но при этом с бесконечным восхищением относился к тому, что они делают, к их безумной, но блистательной творческой выразительности.

А за пределами этого круга я наблюдала «сочувствующих» – людей, которых гениальная Надежда Тэффи назвала «человекообразными». Коловратками – существами, повторяющими поступки и копирующими мысли людей.

«Человекообразные до того приспособились к духовной жизни, так хорошо имитируют различные проявления человеческого разума, что для многих поверхностных наблюдателей могут сойти за умных и талантливых людей. Но творчества у человекообразных быть не может, потому что у них нет великого Начала. В этом их главная мука».

Они не в состоянии понять природу творчества – лишь имитируют, отчего все больше ненавидят даже не талантливое, но любое проявление независимой творческой мысли, любую попытку самовыражения, ненавидят все смелое, оригинальное, новое.

«Они любят чужое творчество и сладострастно трутся около него».

Они становятся критиками, и после череды похвал им кажется, что обретают силу, и начинают ругать в заблуждении, что у них есть собственное мнение.

Но это не более, чем упоение своей маленькой властью, которую получили незаслуженно, лишь потому, что Человек – существо милосердное. Им дали шанс, а они использовали его во вред прототипу. Им показалось, что первоисточник больше не нужен – он хотят жить без фонаря или без солнца, без того, к чему можно стремиться. А это значит начало конца, только они и не догадываются, к сожалению, потому что привыкли идти вслед, но так в этом наторели, что решили, будто идти – это главное, не важно куда.

Арина Холина – журналист

 

Текст Арины Холиной читайте в журнале «Артхроника» №9 (октябрь / ноябрь)