Григорий Ревзин, специальный корреспондент ИД «Коммерсантъ»

У нас принято сетовать на то, что гражданское общество не складывается. Государство еще складывается, хотя опирается на какие-то премерзостные традиции, а гражданскому обществу не на что опираться вообще. Тем не менее в прошлом году две организации гражданского общества очень прославились.

Ситуация, когда профессиональная ценность несомненна, но общественной ценностью она не является

Одна — «Народный собор». Они добились обвинительного приговора по делу Ерофеева — Самодурова. Это организационная оболочка для объединения различных групп, они борются с геями, ненормативной лексикой в кино, инородцами, алкоголизмом и т. д. С одной стороны, движение низовое, опирающееся на гражданских активистов, с другой — с ним сотрудничают государственные люди. Активисты движения постоянно отслеживают состояние в культурном и общественном пространстве на предмет поисков того, что способно оскорбить общественную нравственность, а найдя что-нибудь такое, начинают атаковать сразу по нескольким фронтам — на улицах, юридическими методами, через СМИ и с помощью дружественных государственных чиновников. Нравственную чистоту они понимают шире, чем принято в обществе: создание художником богохульного с их точки зрения произведения и показ его своим друзьям в мастерской или закрытой галерее они трактуют как преступления против нравственности. Особенностью движения является его бескорыстие. Хотя активисты готовы бороться с тем, что рассматривают как атаки против русских национальных ценностей во всех областях, их внимание прежде всего устремлено на культуру и искусство. Некоторые полагают, что это является выражением их претензии на духовную власть. Своих противников они считают алчными лицемерами, которые действуют с целью получения выгоды в виде грантов от Запада и русских олигархов. Они прекрасно знают законы, которые позволяют осудить их противников, исходят из того, что их трактовка закона является единственно возможной, и требуют буквального, инструктивного применения закона в соответствии со своими трактовками.

Вторая организация — «Архнадзор». Они добились в этом году остановки строительства зданий «Геликон-оперы» и депозитария Музеев Кремля, способствовали отмене строительства башни «Газпрома» в Петербурге и одержали множество других славных побед.

Во главе движения стоят интеллектуалы Рустам Рахматуллин и Константин Михайлов, прекрасные эссеисты и журналисты. Им удалось собрать вокруг движения низовых активистов, которые постоянно отслеживают состояние города на предмет возможных угроз историческим постройкам, а найдя что-нибудь такое, начинают атаковать сразу по нескольким фронтам — на улицах, юридическими методами, через СМИ и с помощью дружественных государственных чиновников. Историческое наследие они трактуют шире, чем это принято в обществе в целом. Так в начале прошлого года они вели героическую борьбу за «дачу Муромцева» в Царицыне, понимая под этим типовой деревянный барак, выстроенный на месте дачи сенатора после войны, но впитавший в себя, по их мнению, ауру несохранившейся постройки и память о тех, кто в ней бывал. Особенностью движения является его бескорыстие. Хотя они готовы бороться со всеми, кто проявляет неуважение к наследию, предмет их особенного интереса — культура и искусство. Некоторые полагают, что такое внимание к культурным институциям является выражением их претензии на духовную власть. Они прекрасно знают те законы, которые позволяют осудить их противников, и требуют буквального, инструктивного применения закона в соответствии со своими трактовками. Экспертов, несогласных с ними, они считают людьми коррумпированными, нечистоплотными и подлыми.

Общество воспринимает две эти организации диаметрально противоположным образом. Очевидно, что само сопоставление их в этом тексте вызовет крайнее неприятие в кругах их сторонников. Я не считаю их одинаковыми. Но я настаиваю на их институциональном сходстве.

В общественном мнении либеральной интеллигенции эти организации противопоставлены в координатах добра и зла. Мне кажется, в данном случае это дело довольно-таки относительное. В случае, скажем, с оперой Дмитрия Бертмана речь идет о взвешивании двух групп ценностей. На одной чаше весов лежит декор, изображающий древнерусские формы на заднем дворе рядовой провинциальной усадьбы в стиле поздней эклектики. На другой — оперный театр, чьи постановки получили высокую оценку критики и международное признание. Я очень мало понимаю в опере, но не уверен, что взвешивание здесь можно произвести в координатах борьбы добра и зла. Для меня то, что деятельность «Архнадзора» рассматривается общественностью в полюсе «добра», а «Народного собора» в полюсе «зла», означает, что за современным искусством либеральное общество признает позитивное содержание, а за современной архитектурой — никакого.

Это само по себе интересно. У нас была современная архитектура, и сравнительно недавно. Был лужковский постмодернизм, был постсоветский модернизм, ориентированный на ценности прогресса и социальности (скажем, Андрей Боков или Михаил Хазанов), был неомодернизм, тянувшийся к новому гламуру (Сергей Скуратов, Юрий Григорян), были нонконформисты со своими индивидуальными программами (Юрий Аввакумов, Михаил Филиппов). Это все и осталось. Но они перестали быть формой осмысления современности. Вышло так потому, что работали они для очень небольшого количества населения, в основном в пространствах за шлагбаумами, и их художественные программы стали их личным делом, важным для них и их заказчиков. Остальные люди видели в этом творчестве только притеснения и неудобства.

Перед нами ситуация, когда профессиональная ценность несомненна, но общественной ценностью она не является. Я думаю, что художникам это должно быть особенно интересно потому, что они работают для еще меньшего процента населения, произведения их в частных коллекциях институционально являются частным делом их и их заказчиков и т. д. Сама презумпция того, что существование современного искусства — это хорошо, вообще-то отнюдь не так неколебима, как кажется на первый взгляд.

Но я об институциях. Сходство критиков, общественников, активистов и цензоров заключается в том, что они не могут сами создавать художественные смыслы, только поддерживать или бороться с теми, которые созданы художниками. Сходство «Архнадзора» и «Народного собора» заключается в том, что это обстоятельство полагается малосущественным. Обе институции исходят из того, что: а) смысл уже есть и его достаточно, они знают, в чем состоит общественное благо, и являются его хранителями; б) творцы могут присоединиться к этой истине; в) или не присоединяться, и тогда они подлежат репрессиям, в которых общественности должно помочь государство.

Традиционное для либерального сознания устройство художественной жизни предполагает, что есть художники и публика, и между ними возникают рыночные отношения. Эта схема может всячески осложняться за счет разных форм меценатства. Однако здесь перед нами принципиально иная схема — в рамках гражданской активности возникают институции, которые непредставимы в либеральных координатах.

Я вам скажу, в каких координатах они представимы. Это жреческие конгрегации — функции жрецов как раз и состояли в том, чтобы знать, в чем духовное благо, хранить его, не допускать конкурирующих высказываний. Такие институции вообще-то обычно возникают на ранних этапах формирования государства, когда жреческая каста еще обособлена, но в перспективе у нее — превращение в идеологический аппарат государства. Собственно и «Народный собор», и «Архнадзор» в той или иной форме постоянно стремятся стать частью государственной власти.

Однако история знает и обратные примеры.

Я имею в виду Джироламо Савонаролу. Флоренция Лоренцо Медичи была государством с художниками, действовавшими без руководства со стороны церкви. Савонарола был выдающимся интеллектуалом. Ему удалось собрать вокруг себя движение сторонников. Активисты движения отслеживали состояние в городе на предмет поисков того, что могло оскорбить общественную нравственность, а найдя, начинали атаковать сразу по нескольким фронтам — на улицах, юридическими методами, через проповеди, с помощью дружественных государственных чиновников. Хотя Савонарола боролся со всем, что считал противоречащим христианской морали, предметом его особенного интереса были культура и искусство. Он великолепно знал Писание, церковное право и исходил из того, что его трактовка закона является единственно возможной. Экспертов, не согласных с его трактовкой, он считал агентами вражеских сил, действующими из корыстных побуждений.

Так что у нас есть традиции, из которых может вырасти гражданское общество. Просто они не так тривиальны, как кажется.