На выставке в ЦУМе в рамках основного проекта Московской биеннале представлена работа художника Михаэля Белицкого «Сад заблуждения и упадка» (в соавторстве с Камилой Б. Рихтер): на стену проецируется огромное полотно, состоящее из множества плывущих по нему картинок, напоминающих комиксы. Гробы, стреляющиеся человечки, мультяшные деревца. Укрывшись в служебном помещении от шума музыки и гула разговоров на открытии биеннале, Глеб Напреенко побеседовал с художником.
Ваша работа требует участия зрителя. Какой смысл вы вкладываете в интерактивность?
Увы, не все замечают, что она интерактивна; есть джойстик, но сейчас так много народу, что многие не видят его. Интерактивность нужна здесь только для того, чтобы показать ваше бессилие. Я объясню. С помощью джойстика люди могут стрелять по картинкам, плавающим по стене. Они изображают разные общественные и природные бедствия. Каждая подсоединена к двум базам данных: к твиттеру и информации фондовых бирж, немецких, американских и прочих… И когда вы стреляете, картинка либо исчезает, либо удваивается. Когда она исчезает, вы будто бы спасаете мир, когда она удваивается, вы его портите. Проблема в том, что, стреляя, вы не можете знать, удвоится она или исчезнет: это зависит только от показателей фондовой биржи. Если показатели падают, вы вызываете больше зла, если растут, то вы его побеждаете. Но в конечном счёте от вас ничего не зависит: все во власти фондовой биржи, а вы беспомощны, хотя думаете, что контролируете ситуацию. С твиттером связь иная. Для каждой картинки есть несколько ключевых слов, и каждый раз, когда люди говорят в твиттере на одну из тем, представленных на экране, соответствующее сообщение из твиттера всплывает внизу.
Откуда в вашем произведении идея сада? Помимо черепов и гробов по экрану плывут деревья и виноградные лозы.
Тут немного от Босха – от «Сада земных наслаждений». Его картина – метафорическое изображение современного ему общества XVI века. Мне нравится поэтическое название моей работы – «Сад заблуждения и упадка». Мы живём в безумное время, традиции западного мира содрогаются, а другие страны идут вверх, Азия, например… Да, во всех этих странах много проблем, но динамика куда больше, чем на Западе.
То есть для вас сад – метафора западной культуры?
Именно так.
Есть ли здесь какие-то связи с Библией? Образ библейского сада?
Нет, этого смысла я не вкладывал.
Сценки, которые плывут по экрану, довольно произвольны: далеко не всегда можно понять, какое именно несчастье имеется в виду. Вы думали о каких-то лингвистических идеях, о соотношении знака и того, к чему он отсылает, когда создавали работу?
Да, здесь есть лингвистика. И не только в значках-сценках. Я называю это «повествованием, движимым данными»: твиттер и фондовые брижи решают, как будут жить картинки. Картинки произвольны, как язык, но то, что стоит за ними, ими движет. Думаю, в будущем фильмы будут создаваться не только режиссерами, но и данные, меняющиеся в реальном времени, будут предрешать развитие истории в фильме. Ну, глупый пример: например, игра про Аризону, подсоединённая к данным о погоде, и когда в Аризоне дождь, в игре тоже идёт дождь, и т.д. Мне это очень интересно.
Непосредственное соотношение реальности и произведения?
Да, но всё равно ты можешь творить и управлять, можешь соединять события реального мира в историю, как в этот сад, который вы видели. Это новый способ творчества.
Интернет для вас в этом – основное средство?
Не обязательно, я интересовался этим ещё до его распространения. Но как только появился интернет, он стал новым орудием искусства. Петер Вайбель еще в 1995 году – это был первый год интернета – сделал проект на эту тему, и пригласил художников в нем участвовать. Этому медиуму было всего несколько месяцев! Мой проект был связан с исходом евреев из Египта: я шёл их маршрутом с помощью GPS и фиксировал мой путь. Это было не так просто – GPS тогда не был распространён, как сейчас.
Еврейская культура важна для вас?
Я еврей и делал проекты на еврейскую тему, но также и много проектов, никак с ней не связанных… Это важная для меня культура, но не единственная. Я родился в Праге, где до Второй мировой войны были три основные национальности – евреи, немцы и чехи. И я так себя и чувствую под тремя влияниями. Я восхищаюсь и еврейской, и немецкой, и чешской культурами, и восхищаюсь той Прагой, которая исчезла в 1939 году с приходом Гитлера, когда истребляли евреев, а потом окончательно погибла с концом войны, когда вышвырнули немцев.
Как вы переехали в Германию?
Когда в 1968 году пришли русские, мы с семьей туда переехали. Мне было 15. Вообще я провел половину жизни в Германии, а другую половину в Чехии. В 1991 году я стал профессором в Академии в Праге и возглавил первый в Восточной Европе факультет новых медиа. Это было очень рано даже для Западной Европы. Там я преподавал 16 лет и потом окончательно переехал в Германию. И теперь мы с Петером Вайбелем вместе работаем и преподаем в Карлсруэ.
Когда вы познакомились с Вайбелем?
Я знаю его более 20 лет. Но не помню первую встречу. Я был в Германии, я тогда не жил в Праге, это точно. Может быть, мы познакомились на его проекте Ars electronica…
Я читал об одной из ваших видеоработ, что вы взяли для нее тему Голема и каббалы. Что для вас значит каббала? Соотносится ли она как-то с темой новых технологий?
О, это было очень давно. Я прочитал тогда одного важного исследователя каббалы, Гершома Шолема, текст, где он сопоставлял пражского древнего Голема и Голема современности – компьютер. Этот текст очень на меня повлиял. В Праге вообще большие традиции создания искусственных существ. Например, слово «робот», оно придумано писателем Карелом Чапеком. Он образовал его от русского слова «работа». Пражская атмосфера мне была важна. А если говорить о каббале – то каббала это не способ получить информацию о чём-то, это скорее процесс. Она учит процессу мышления и открытия своего сознания. Нет никакой особой глубокой истины и вообще никаких скрытых истин.
Если возвращаться к вашей работе. Кажется, что в ней есть нечто скрытое, механизм фондовой биржи. Но, как я сейчас понимаю, вы не верите в идею какой-то скрытой истины.
Потому что всё – коммуникация. И биржа, и твиттер, и сценки на экране. Всё едино. Вообще этот проект для меня шире одной работы, это очень мощное оружие, с помощью которого можно говорить об очень разном и подключать разные способы коммуникации. Мне нравится идея историй без начала и без конца, из которых каждый может вычленить свою историю и своё значение.
Почему вы выбрали в вашей работе «Сад заблуждения и упадка» такую «игрушечную» стилистику?
Я выбрал язык комиксов, потому что, хотя жизнь очень серьёзна, она очень похожа на комиксы, это всё спектакль. Мы старались быть не слишком шутливыми и не слишком серьёзными. И то, что получилось, работает во всех странах, где мы показывали эту работу.
Вы сказали про комиксы и про спектакль… Тема иллюзии важна для вас в вашей работе?
Да, очень. Как я написал в каталоге, большинство людей живут в коллективной галлюцинации, питаемой индивидуальными иллюзиями. Может быть, не совсем так там сказано, но смысл такой. Всё в обществе галлюцинаторно.
Откуда ваш интерес к высоким технологиям?
Все революции в истории были сопряжены с технологическими революциями… Но технология не может быть просто фетишем, вы должны дать содержание, осмыслить её. Это очень сложно в современном медиаарте, и поэтому очень многое в нём живёт лишь пару лет и исчезает. Многие авторы терпят неудачу в погоне за технологиями. А это очень нестабильный медиум. Хотя… Люди использовали виртуальную реальность ещё в Средние века. В Праге были камера-обскура и «волшебный фонарь». При дворе у Рудольфа Второго жило множество магов, учёных, художников, алхимиков, шарлатанов… Арчимбольдо, Кеплер, Тихо Браге. Среди прочих там был рабби Лёв, который, по слухам, создал Голема. Так вот, рабби интересовался световыми проекциями и с их помощью превратил свой простой городской дом в подобие королевского дворца – спроецировав интерьеры дворца на стены. Вот вам и виртуальная реальность!
В современной России среди людей, связанных с искусством, часто всплывает тема критики капитализма. Такая критика важна в вашей работе?
Не только. Конечно, тут много о капитализме, о жестокости финансового рынка, но также и о другом, о религиозных конфликтах, об истории с педофилией в католической церкви, обо всём, что сотрясает общество. Капитализм — одна из центральных тем, конечно.
Сейчас у вас в России турбокапитализм. Особенно в этом здании, в ЦУМе – это безумие. На первых этажах люди покупают туфли за две тысячи евро и золотые часы… Этот механический мир и есть галлюцинация, о которой я говорю! Хотя, конечно, такие магазины лишь для элиты, для приближенных к Путину, как к царю. Я был здесь в 1994 году, и всё было иначе. Люди всерьёз думали об искусстве. Была вера в изменения. А теперь всё действительно изменилось, но не в лучшую сторону, как и в Праге. Люди теряют всё, остаётся материализм.
Какое ваше впечатление от Московской биеннале?
Что меня раздражает, так это дурацкая дискотечная музыка на открытии. В нашей работе есть собственный звук, очень важный. А тут этот шум… Выставку я очень бегло осмотрел, и не имею права вполне судить. Должен сказать, что большинство выставок современного искусства меня достало. Я ненавижу их. Ничего нового, сплошные клише. Но вам повезло, на самом деле. На этой биеннале всё-таки есть какая-то свежесть. Вайбелю было очень сложно. Я думаю , что самое интересное в искусстве происходит вне света прожекторов и просто не раскрывается под завалом однообразных штампов. Вы говорите, что изучаете в университете историю искусства, но я не верю в историю искусства. Существуют лишь истории искусства. Много историй, и каждый выбирает свою.
