В Лондон на Frieze я не ездил и за событиями следил по отчетам прессы и фотографиям в блогах. Уже в анонсах накануне открытия активно упоминалось имя Анахиты Разми (в большинстве обзоров, почему-то, превратившейся в Рамзи), немецкой художницы иранского происхождения, выигравшей специальный приз Emdash Foundation, дающий финансирование на создание работы специально для ярмарки. В рамках нового проекта Разми осуществила реконструкцию знаменитого перформанса Триши Браун «Roof Piece»: 12 танцоров стояли на крышах нью-йоркских домов; на большом расстоянии, но в пределах видимости, один совершал импровизированное движение, которое повторял следующий; возникшая волна докатывалась до последнего участника и затем шла в обратном направлении уже в трансформированном виде. Немецко-иранская художница повторила эту акцию в Тегеране, не только бросив вызов местной морали (танец в Иране, мягко говоря, не поощряется), но и сделав прямой отсыл к массовым протестным выступлениям иранцев, недовольных результатами президентских выборов 2009 года, которые посчитали фальсифицированными (демонстранты проявляли заметную сплоченность и скоординированность действий, а протесты в какой-то момент переместились на крыши зданий). Пресловутый reenactment, тем самым, будучи перемещенным в иной контекст, напитался новой энергией и обрел совершенно иное звучание.

Разми, что называется, велосипеда не изобрела (работа ведь прекрасная), но и Америки не открыла: ведь повторение чужих работ – тренд не новый. Не уходя далеко – ну, на пару абзацев ниже, — можно в этом лишний раз убедиться на примере другого замечательного художника, Майкла Лэнди, выходца из поколения Young British Artists. Автор он сам по себе замечательный, работающий с популярной в искусстве тематикой отходов цивилизации, остроумным жестом превращая замусоривание в акт поистине созидательный или, по меньшей мере, взывающий к рефлексии (в 2010 году он предлагал желающим выкинуть разонравившиеся вещи из собственных собраний в корзину, в шутку объявив себя «куратором мусорки», а чуть раньше под Рождество вкатил помойный бак с выброшенной елкой и игрушками в залы Tate, но музей напросился сам). На Frieze он представил работу «Ограничение кредита» (оригинальное ее название — «Credit Crunch» — так и тянет в связи с этим перевести как «Хруст кредиток», и это ведь будет не далеко от истины). Приняв в дар деньги в их пластиковом эквиваленте, причудливый механизм, придя в ажитацию, взамен выдавал «spirograph-like» рисунок. С карточкой, как и с арт-шоппингом на период ее восстановления, понятно, приходилось распрощаться. Источник вдохновения здесь очевиден: в любви к творчеству Жана Тенгли британец признавался не раз, неоднократно покушаясь на реконструкцию его саморазрушающихся скульптур. Это к вопросу о повторении (ну, частичном).

В марте этого года московская «Открытая галерея» представила проект Андрея Кузькина «Все впереди»: художник собрал все, чем обладал, включая созданные до этого арт-объекты, и запаял их в металлические ящики, запретив их открывать в ближайшие 29 лет. Так вот, повторение: эта акция, столь впечатлившая меня на открытии, также имеет своего предшественника – о нем шла речь абзацем выше. Почти ровно десять лет назад Майкл Лэнди сделал практически то же самое, с той разницей, что свое имущество (работы тоже) он превратил в ошметки и обломки, которые попросту выбросил. Словно мусор, коим они и стали.

Нет-нет-нет, я не собираюсь никого обвинять во вторичности и плагиате. Да этого здесь и нет. И не только потому, что и сам Лэнди едва ли может единственно претендовать здесь на уникальность: уверен, прецедентов, хотя в некоторой степени, подобных этому, в истории искусства можно найти массу (сходу вспоминаются Джаспер Джонс или Джон Бальдессари). Да и знал ли Андрей о своем непрямом предшественнике, мне неведомо, я не выяснял.

При видимом «техническом» сходстве перформансы двух авторов имеют и различия. Работа Ленди «Break Down» была заказана ему некоммерческой организацией Artangel; процесс тщательной сортировки и каталогизации вещей с последующим изничтожением происходил в помещении бывшего магазина одежды C&A в течение двух недель, от которых остались лишь воспоминания и фотографии в прессе. Сам художник говорил, что таким образом он пытался «избавиться от самого себя» и «изобрести себя заново», а обозреватели через одного поминали в статьях критику консюмеризма. Андрей Кузькин, напротив, оставил после акции объекты, доступные теперь для продажи (точно знаю как минимум одного купившего их коллекционера). Но подобный, казалось бы, сыгравший на руку обществу потребления тотальный rejection, обернувшийся пресловутой материализацией произведения искусства, не только стал символическим актом бегства, но и показал фигу всем собирателям, изголодавшимся по новым именам и молодой крови, стремящимся подтолкнуть набирающего популярность перспективного автора к уходу в тираж в угоду определенному вкусу. Любите таким, какой есть (стал), с громоздкими железными конструкциями, а не только с компактной графикой и коллажами (есть еще, правда, человеческие фигуры из хлеба, но это другая история).

Известная мысль — повторение может быть продуктивным. Особенно учитывая контекстуальную зависимость работы, возможность тонкой нюансировки и порождения едва уловимых, но значимых различий, на нежелание замечать которые можно попенять тому, кто говорит «это уже было». Даже произведение искусства театрального — которое, казалось бы, обречено на постоянное точное воспроизведение самого себя, — неизбежно проходит шлифовку временем и через год не всегда повторяется в том же виде, что и на своей премьере. По меньшей мере, постановка обрастает альтернативными прочтениями, а более новые жизненные реалии в ассоциативном ряду скрывают старые, предполагавшиеся режиссерским замыслом (журнал «Театр» посвятил этому несколько публикаций в сентябрьском номере). Хотя сухую механическую реконструкцию – иллюстрацию «как оно было» – безусловно, тоже никто не отменял. (Конечно, имеет значение, чью работу повторяешь, собственную или нет, но диалектика эта настолько сложная, что требует отдельного рассмотрения, вдаваться в нее здесь не будем).

Вот, например, Марина Абрамович. Реконструирует свои и чужие перформансы, своими и чужими силами; концепция «реперформанса» как формы музеефикации «искусства здесь-и-сейчас» с участием исполнителей-волонтеров, по сути, превратила ее ретроспективу в MoMa, ныне приехавшую в «Гараж», в совершенно отдельный проект. Но вот интересно: влияние временем, новые контексты и реалии — в многочисленных интервью, которые она давала прессе, кто-нибудь спрашивал ее об этом? И что она ответила или ответила бы?

Валерий Леденёв — шеф-редактор сайта «Артхроники»