Тим Марлоу

Во время недавних визитов в Москву я обратил внимание на то, что многие художники и критики выражают стремление сделать современное российское искусство всемирно признанным. Конечно, не существует никакого готового рецепта международного успеха, но я твердо убежден, что самое значительное искусство нашего времени рождается в содержательном диалоге с обществом, а не как попытка говорить на непонятном международном художественном языке.

Тема, которую меня попросили рассмотреть, — это отношения между художниками и обществом, размывание границ между искусством и действительностью и снижение роли галереи и музея. Это вопросы сложные, и потребовалось бы написать книгу, чтобы осветить их, поэтому я хочу лишь очень кратко описать три проекта, которые были организованы в Лондоне за прошедшие семь лет и которые — совершенно разными способами — размывают различие между искусством и жизнью и свидетельствуют о расширении роли искусства… и музея… в обществе.

Первые два проекта реализованы в огромном Турбинном зале галереи Tate Modern, в помещении, которое было когда-то машинным отделением электростанции.

В 2003 году художник Олафур Элиассон, родившийся в Дании и живущий в Берлине, осуществил свой «Проект “Погода”» (the Weather Project). Огромный шар закрывает лампы уличного освещения общей мощностью 18 тысяч ватт. Впечатление солнечного света усиливается сотнями зеркал на потолке галереи. Увлажнители, размещенные по всему пространству, выбрасывали в воздух смесь сахара и воды, которые создавали в помещении галереи густой и немного липкий туман, похожий на удушливый смог, подобный тому, что парализовал Лондон в 1950-е годы.

Работа апеллировала к различным уровням восприятия. Так, она использовала идею искусства, как иллюзии: при помощи дыма и зеркал зрители получали физически ощутимые переживания. Проект практически выворачивал галерею наизнанку, предложив создать уличный климат в помещении, и одновременно иронизировал по поводу одержимости британцев погодой. Тем не менее ключевой аспект — реакция публики. Вместо того чтобы вести себя с привычной британской сдержанностью, подходить к работе и рассматривать ее снаружи, зрители (коих за пять месяцев, что работа была открыта для обозрения, прошло около двух миллионов) вживались в пространство и принимали участие в проекте.

Люди лежали на полу, рассматривая себя сквозь туман в отражении зеркал, и также становились объектами наблюдения для других. Администрацию Тейт долго убеждали открыть зал на всю ночь, что в итоге они и сделали, и люди приносили с собой еду, питье, спальные мешки; и несколько часов подряд жили вместе с проектом или на самом деле внутри него.

Четыре года спустя, в 2007 году, колумбийская художница Дорис Сальседо сделала работу под названием «Шибболет». Это была огромная трещина в полу длиной 167 метров, на весь Турбинный зал. Потребовался год, чтобы сделать ее в студии Сальседо в Боготе, и пять недель, чтобы установить ее в Лондоне.

Трещина была достаточно большой, так что люди могли упасть в нее, и примерно тридцать человек так и сделали. Все выглядело так, как будто Тейт пострадала в результате катаклизма, расколовшего ее фундамент до самого основания. С одной стороны, работа отталкивалась от потребности публики в ежегодных ярких инсталляциях в Турбинном зале, однако, с другой стороны, проект Сальседо стал диверсией против масштаба и монументальности пространства. Ее произведение считали атакой на саму галерею, и в то же время эта работа привлекла внимание к социальным, расовым и классовым разногласиям в Колумбии, Великобритании, а также между так называемым «цивилизованным миром» и остальной частью планеты. Освещение проекта в прессе было широким, заинтересованным и во многом отражающим реакцию общества. Любой политический деятель, который допускал оплошность в течение пяти месяцев демонстрации работы, получал шанс оказаться осмеянным карикатуристами и быть изображенным падающим в эту трещину.

Наконец летом 2009 года в течение 100 дней британский скульптор Энтони Гормли осуществлял свою работу «Один и другой» на Трафальгарской площади. Постаментом произведения послужил пустой четвертый цоколь в самом известном общественном месте Лондона, созданный в честь победы адмирала Нельсона в море над французами в 1805 году.

На трех других постаментах располагаются два льва и часто высмеиваемая скульптура короля Георга IV. Ее поднимают на смех с момента открытия в 1843 году, из-за того, что монарх изображен на коне без седла. Публичные издевательства вынудили скульптора, сэра Фрэнсиса Леджетта Чэнтри, отказаться от завершения заказа и оставить параллельный постамент пустым. Я всегда любил этот памятник плохому настроению художника. Однако было сформировано движение, ратующее за то, чтобы поставить на этом месте памятник другому монарху, или генералу, или даже футболисту, но в бесконечном ряду временных скульптур, сменявших друг друга каждые 18 месяцев, работа Гормли была, бесспорно, самой знаковой и вызвавшей наибольший интерес у публики.

Предложение Гормли заключалось в том, что 2400 зрителей один за другим проведут — каждый по часу — 2400 часов, или 100 дней, на постаменте. Они могли там делать все, что им хочется, при условии, что это не выходило за рамки закона. Свыше 35 000 человек со всей страны подали заявки на участие в проекте, кандидатуры, главным образом, выбирались компьютером из общего списка произвольно, так что ни сам художник, который тоже подал заявку, ни я, ни многие из журналистов, которые хотели стать предметом и объектом искусства, не были отобраны. Ключевым моментом было непрерывное участие, независимо от погоды, времени дня или ночи. И что удивительно — никаких пауз не было. Была установлена постоянно действующая веб-камера, благодаря чему свыше 8,8 миллиона человек со всего мира взаимодействовали с произведением искусства. Конечно, многие хотели видеть просто некий постмодернистский паноптикум — и некоторые из участников этому способствовали…

Я помню человека, катавшегося в гигантском шаре, моновелосипедиста; толпы жонглеров и музыкантов. Многие выступали обнаженными. Новые параметры законов о непристойности, гласившие, что нагота сама по себе не является преступлением, весьма раздражали лондонскую полицию, которая угрожала запретить работу уже после первой демонстрации абсолютно обнаженной натуры.

На постамент вставали люди с политическими протестами: красноречивыми, недовольными, иногда невероятно трогательными… были также и те, кто совершенно ничего не делал… они стояли, сидели или думали. Большую часть времени происходившее было утомительно и занудно, но даже это выглядело адекватным. Поскольку Гормли сказал, что после того, как он заложил фундамент идеи, он должен был отпустить поводья и просто ждать, что случится. Он добавил, что не ставил себе целью развлечь публику, а хотел создать портрет Великобритании за 2400 часов из 2400 человеческих жизней, что он и сделал.

Я привел вам эти примеры, потому что сам был непосредственно вовлечен в проекты. Они появились в результате диалогов общества с культурой. Эти проекты обладали потенциалом для того, чтобы прозвучать во всем мире. Я также думаю, что они помогают проиллюстрировать кардинальные перемены, произошедшие в Лондоне за два последних десятилетия. Я всегда утверждал, что галерея Tate Modern была больше признаком, чем причиной изменений отношения общества к современному искусству, а то, что действительно имело значение, было энергией художников, живущих и работающих в Лондоне. Я также осознал, что огромное большинство художников работает вне системы музеев и господствующих тенденций рынка в искусстве, и в России, с ее мощной традицией андерграунда, это явление понимают намного лучше меня. Я убежден, что если вы дадите художникам возможности выставляться в известных местах, если вы будете стимулировать музеи переходить от хранения к более открытому общению с публикой, начнете развивать сеть институций аналитической, кураторской и коммерческой поддержки масштабных проектов, которые привлекут широкую публику, художники ответят вам так, как вы и не думали.