Александр Боровский, заведующий Отделом новейших течений Государственного Русского музея

Художник — он, конечно, часть общества. Недаром некоторые кураторы вождистского типа любят говорить: художественная общественность не поймет. Или там: надо мобилизовать художественную общественность. Ну раз так — о социологии отношения к современному искусству. То есть о социологии непонимания его. Понятное дело, нужен некий инструмент, измеритель этого непонимания. Мне кажется, я его нашел.

Так ли страшен черт, как его малюют? То есть то, что малюют западные художники, — черт знает что или в этом что-то есть. А вдруг — там есть такое, что все наше отменит?

Я был мал — школьник начальных классов, но кое-что запомнил. Жил с родителями в доме, где верхние этажи занимали мастерские художников. Они часто собирались поговорить о наболевшем. И у нас дома тоже. Художники эти были вовсе не диссидентствующие, таковых, как я теперь пониманию, в Ленинграде в конце 1950-х почти не было. Они очень даже были частью общества. Вполне показательной, по крайней мере по линии отношения к современному западному искусству. Эта часть общества, конечно, не смеялась над «крокодильскими» карикатурами с ослами, которые хвостами пишут картины. Не так была проста. Но была очень предубежденной. Испытывающей мощное влияние мифологии самодовлеющего мастерства изобразительности, школы, традиции и т.д. Конечно, у этой части общества были сильные стороны. Хотя бы культура взаимоотношений с классическим искусством, беззаветно любимым. Но главное — эта художественная часть общественности желала разобраться. Так ли страшен черт, как его малюют? То есть то, что малюют западные художники, — черт знает что или в этом что-то есть. А вдруг там есть такое, что все наше отменит? Собственно, это и было наболевшим. Так вот та художественная общественность, которую я вспоминаю, — и крепкие профессионалы послевоенной выучки, то есть поколения отца (им было за 35), и «прошлые люди», члены ЛОСХа, помнившие еще классиков авангарда, — была тогда дико взволнована проблемой абстрактного искусства. Все это было, конечно, связано с московскими веяниями, с посещением американских выставок. Отец тоже ездил и приезжал из Москвы воодушевленный, но и какой-то потерянный: школа в них сидела намертво, ленинградская особая маэстрия рисования (сам Рудаков подходил к отцовскому студенческому мольберту и шикарно, обмакнув сигарету в соус, правил рисунок: тяни, Дима, следок, плечо, плечо вставь!). Ну ладно Пикассо («молодые» недавно его, не без надрыва, открыли), взять хотя бы портреты энгровского цикла. А тут абстракция. Всему рисованию конец. Самые ярые ретрограды, нутряные, земляные реалисты (часто, кстати, стихийно, мощно талантливые) говорили, как резали: профанация все это. Зажрались на Западе. Школы у них нет. Рисовать бы умели, не лезли бы со своими точечками и кляксами. «Старики из бывших» возражали вежливо, посредством истории искусств: Сезанн – разложил на объемы, от него — кубизм. А затем уже пошли во все тяжкие — абстракция! Так что все логично! Но и здесь как-то пробуксовывало. Старики, пройдя ВХУТЕИНы и ГИНХУКи, рисовали все-таки отменно. Привыкли. У более молодых в головах сидела ленинская теория отражения, парадоксальным образом апроприировавшая старую академическую традицию. О любимом нынче Михаиле Лившице тогда не слыхивали, учили по-житейски: действительность объективна — вот она, пощупай. Так и отражай ее в формах самой жизни. Как тебя и учили большие мастера. А в абстракции? Чего отражать-то? Что изображать? И все-таки зудело под ложечкой: жажда была — понять, разобраться. Споры были до утра. И тут по рукам стали ходит некие материалы. Фотографии. Не помню, кем они были вброшены. Скорее всего доброхотами из «физиков». Они тогда часто встречались и выпивали с художниками — время-то было прогрессистское, задорные бородачи активно участвовали в спорах, прямо-таки тянули за шиворот в сторону прогресса: кибернетика, устройство ядра, а вы со своим правильным рисунком, со своим «следком». Это был их звездный час. Потом они как-то сдулись. Но тогда художники пугались. Людей типа Юрия Злотникова в Ленинграде не было. К беспредметности если и шли, то путем сектантски-спиритуальным: стерлиговская чаше-купольная система и пр. А этот путь потаенный. К тому же стерлиговцы рекрутировались в большинстве не из «академистов»… Так что существовали они как-то ad marginem.

И тут появились эти фото. Как бы репродукции с чего-то неизобразительного, но невыносимо прекрасного в своей структурности и загадочности. Позже оказалось — это снятые в макро­увеличении кристаллы. Думаю, «физик», вбросивший их, хотел как лучше — как-то подтолкнуть воображение, что ли. Но — подбросил в огонь дровишек. Развернулись баталии. Самые упертые ретрограды использовали эти фотографии как провокацию: вот вам ваша абстракция, ее любой технарь сварганит, ни имени не нужно, ни школы. Туфту гонят. А вы и купились… Но художник Павел Кондратьев, еще из малевичевских и филоновских учеников, отсидевший, осторожный, умный, дал отпор. Причем, чтобы не дразнить быков, подстраховался все той же ленинской теорией отражения. «Насколько все же верна эта теория, — доступно объяснял Кондратьев. — Кристаллы-то объективно существуют, хоть пощупай их. Просто голым глазом мы их структуру не возьмем. А наука своими средствами берет. И посредством науки природа посылает привет абстрактному искусству». Такие вот были мировоззренческие споры.

Прошло всего ничего. Лет пятьдесят. Смотрю «Пресс-клуб». Про современное искусство. Передача как передача, сколько-нибудь профессионального разговора не заслуживающая в силу абсолютной предсказуемости. Но вполне репрезентативная. То есть реально предъявляющая, что происходит в головах. По поводу современного искусства. В головах у широкой общественности и художественной — в частности.

Итак, несколько деятелей contemporary (действительно уважаемых — от Иосифа Бакштейна и Дмитрия Гутова до «Синих носов» и Андрея Ковалева), для равновесия — пара художников со стороны, ведущий, с гордостью повторяющий, что ничего в современном искусстве не просекает, но, как оказалось, вполне просекающий в ценниках, продвинутые журналисты. Началось. Деятели contemporary пытались, не очень, впрочем, связно, говорить о каких-то важных для них вещах: самовыражении, месте художника в жизни и пр. Ведущий вкрадчиво, но твердо исполнял функции загонщика. Выпустил аутсайдеров, на ролях засланных казачков. Те убеждали, что нынешнее contemporary — сплошной фэйк, а настоящее высокой пробы и школы искусство — у них, вот туточки, за углом. Журналисты азартно включились в гон: ценовой сговор, раскрутка, все­властие бренда — вполне в духе модной книжки Дона Томпсона «Как продать за 12 миллионов фунтов чучело акулы». Здесь, правда, какая-то даже зависть сквозила: не разоблачительно — дурите нашего брата, а как-то уважительно: круто дурите. Похоже, талантливые массмедийные ребята (кажется, из «Сноба», радио «Свобода» и пр., почти все — литераторы, состоявшиеся или потенциальные) немного комплексовали. Почти все — вышедшие из «левого дискурса» (а может, в глубине души и затаившие ненависть к обществу потребления), сильно траченные гламуром, поднаторевшие в экономике журнализма, они дорого заплатили за отношение к творческому как к товару на культурном и информационном рынке. А тут — художники ведут себя как-то непрофессионально, неконвенционально. Рассказали бы честно о всяких там «стратегиях продвижения на рынке». А те — это нам неинтересно. Гоголя читайте, «Портрет» (это, кажется», Дмитрий Гутов предложил). Там все сказано. Знай, гнут свое: мы, дескать, решаем свои задачи, уходим в отрыв. А вы растите до нас. И на фиг нам не нужен мониторинг ожиданий аудитории. Словом, ленинским языком говоря, «как экономисты — говно». А ведь выбившихся в люди, то бишь устойчиво конвертируемых, среди них художников, пожалуй, поболе будет, чем среди нашего журналистского брата. Обидно.

И тут внесли фотографии. Скорее репродукции-пособия. Дежавю: та же органическая структура, в макросъемке и в раскраске! Только на этот раз не кристалл, а, кажется, лабораторные срезы какого-то хряща. И автор съемки, умелец из микробиологов, тут же объявился. Под аплодисменты загонщиков тут же выступил с экрана: «Правда, неотличимо от произведений современного искусства? За что же такие деньги брать? Разводите лохов…» Почему-то большинство художников сочло это все дешевой провокацией и покинуло зал.

А я вот не обиделся. Мне даже что-то родное привиделось в этом замшелом приеме. Это надо же пятьдесят лет в качестве аргумента в спорах о современном искусстве выносить такие репродукции — хрящ раскрашенный или там кристалл! Да не аргумент это — градусник. Он не виноват. И не важно, что пятьдесят лет тому непонимание было, так сказать, по линии идеологической. А теперь — по линии бабла. Важно — отношения общества и современного искусства стабильно горячечные. Впрочем, не берусь судить, какая температура для этих отношений нормальная. 36,6?