Григорий Ревзин, специальный корреспондент ИД «Коммерсантъ»
Читал тут Сергея Кургиняна. Человек этот с идеями экзотическими, но живыми, и читается увлекательно. Помимо своего гегельянства и почитания Александра Зиновьева, он еще глубоко увлечен логикой заговоров. Для него несомненно, что если два человека когда-либо встретились — в одном месте, времени или тексте, — то они заодно и проводят тайную линию.
На каждом вернисаже, устраиваемом «Единой Россией» в городах-миллионниках, можно будет вспомнить невинносидящего Ерофеева
Кургинян совершенно серьезно доказывает, что Юрий Андропов ставил своей целью разрушение коммунистической идеологии с помощью постмодернизма (для того чтобы КГБ заняло позиции ЦК КПСС), избрав инструментом этого замысла Михаила Бахтина с его идеями карнавализации. Основанием для столь поразительного суждения является то, что Михаил Бахтин возвратился из ссылки в Москву в тот период, когда Андропов был председателем КГБ СССР.
Отчасти это выглядит как роман в стиле фэнтези. Но я подумал, а что если приложить эту логику к себе? Вот, скажем, мой любимый художник Александр Бродский. Любимый-то он любимый, но нельзя не отметить, что все свои выставки с 1998 года в России он делает исключительно с Маратом Гельманом. Марат Гельман более или менее непосредственно связан с Владиславом Сурковым. Последний напрямую связан с Игорем Сечиным. А про другого моего любимого художника, Николая Полисского, Владислав Сурков даже написал эссе, вполне себе изящное и, несомненно, позитивное. И Марат, конечно, выставлял и Полисского. Следуя логике Кургиняна, и Александр Бродский, и Николай Полисский — художники ФСБ РФ. А я написал, наверное, несколько десятков статей про этих художников. Так что я как критик — тоже фигура, проводящая художественную политику ФСБ. Причем это вам не Бахтин с Андроповым, тут связи на поверхности, они устойчивые, постоянные и хорошо документированы.
Прелесть теории заговора в том, что она быстро находит себе подтверждение. Пока я сочинял эту заумь, Марат Гельман придумал проект «Культурный альянс (региональный аспект)» и собирается его реализовывать вместе с партией «Единая Россия». Это как бы Пермь, повторенная в нескольких городах-миллионниках, там будут устраиваться выставки современных художников на манер передвижников (то в Екатеринбурге, то в Нижнем Новгороде), а заниматься устройством будут местные отделения партии и еще отделения «Наших», потому что молодежь и искусство всегда заодно. Интересно, как все-таки это будет, Бродский и Полисский в роли художников, выставки которых организуют региональные отделения «Единой России»? В смысле репутации не получится ли какой неловкости?
Одна надежда на Андрея Ерофеева, вернее, на то, что его сейчас осудят. Вскоре должен произойти приговор, там пять лет колонии за оскорбление чувств верующих ему светит, и его, конечно, жалко. Но для великого дела искусства это, несомненно, подспорье, потому что на каждом вернисаже, устраиваемом «Единой Россией» в городах-миллионниках, можно будет вспомнить невинносидящего Ерофеева и тем самым тянуть линию современного искусства как искусства оппозиционного, которое за все хорошее против всего плохого. Правда, это будет выглядеть несколько абсурдно, даже каким-то бредом — как бы везде открывает выставку губернатор, потом проклинаем неправедный суд. Впрочем, не большим бредом, чем открытие какого-нибудь экономического форума, где каждый миллиардер из списка Forbes оказывается фигурой отчасти страдательной, поскольку «помни о Ходорковском».
О Ерофееве. Оскорблял ли Андрей Ерофеев чувства верующих своей выставкой? Мне кажется, да, мне кажется, что вся ценность и весь смысл собранных им произведений заключается в провокации против религиозных символов, языка религиозного искусства и устойчивых топосов существования религиозной темы в нашем обществе. Убери эту провокацию, произведения потеряют смысл. Провокация — такая вещь, что она не может не быть оскорбительной для тех, кто ее замечает. Когда Андрей пытается сказать, что этого не было, пишет письмо патриарху, он выглядит странно. Правда, тут есть вопрос с термином «оскорбление». Все же если я где-то назову Владимира Путина нехорошим словом, это несколько иное дело, чем если я ему выскажу это слово в лицо. Вольно ж было верующим тащиться в Музей Сахарова, заглядывать в специальные глазки в фальш-стенах, за которыми были спрятаны произведения, и там в этих глазках оскорбляться чувствами — сидели бы себе дома, никто бы их и не спровоцировал. Но законодательство у нас не учитывает этого аспекта.
Следует ли за это отправить Ерофеева в лагерь? Да вы что, совсем сбрендили? Что за дикость? Как можно отправлять в лагерь за такое, как поднималась рука у экспертов, у Наташи Энеевой, с которой мы вместе учились, писать экспертизы, обрекающие людей на пять лет лагерей? Где их христианские чувства в конце концов? Что за фашизм? Дело Ерофеева — указание на то, что государство не умеет взаимодействовать с современным искусством. Проявляя совершенно неадекватную, уму непостижимую жестокость, оно дико подставляется и вместо защитника идеалов начинает выглядеть зверем. Все это уму непостижимо.
Ерофеев и Гельман — две стороны одной медали. Оба они заняты одним делом: они пытаются придать искусству общественное звучание и используют в качестве инструмента государство. Только тянут в разные стороны: один — за правящую партию, другой — за карательные органы.
Государство начисто не умеет взаимодействовать с современным искусством, но с тем же успехом можно сказать, что и искусство вовсе не умеет взаимодействовать ни с государством, ни с обществом. А вы не находите это несколько странным, когда любое взаимодействие искусства с государством и обществом оборачивается каким-то абсурдом? Абсурд ситуации с Ерофеевым и Гельманом заключается не только в том, что государство ведет себя здесь как-то дико, но в том, что привнесение в искусство государственных и общественных смыслов — оппозиционных ли или официальных — совершенно искусственно, не имеет под собой никаких оснований. Оба великих куратора выступают Дон Кихотами, изо всех сил пытающимися расширить границы влияния искусства на общество, придать ему какой-то общественный статус. А его вовсе нет, потому что искусство это замкнуто в себе и выражает чувства и помыслы маленькой тусовки, помнящей, кто был на вчерашнем вернисаже, и вычисляющей, кто будет на завтрашнем. И поэтому все отношения между искусством и властью выстраиваются только по принципу теории заговора, то есть выяснять по пути выяснения, кто с кем знаком.
Хотя в каком-то смысле это все же не так. Вот Бродский с помощью того же Гельмана делал выставку в Перми. Там перед бывшим Речным вокзалом он поставил чудесную ротонду, а пермские люмпены ее взорвали и сожгли. Жуткое дело и мерзкие люди. Но так, сугубо между нами — не встает ли это событие в ряд с приморскими партизанами, расстреливающими милиционеров? Это ведь рост протестных настроений. Музыкант Юра Шевчук прямо сказал премьеру Путину: «Протестные настроения растут, и вы это знаете», и Путин согласился. Вот и в Перми они выросли, и, по совести говоря, вандализм пермских люмпенов напрямую связан с их отношением к губернатору Олегу Чиркунову, который и выставку эту благословил, и открывал ее в рамках политики превращения Перми в культурную столицу то ли России, то ли Европы, то есть сугубо официально.
Я даже стал думать, ну хорошо, вот Бродский и Полисский — это у нас официальное искусство, и по мере того, как Марат будет их возить по регионам, это будет все более очевидным. Какое искусство в таком случае является оппозиционным? Таким, которое бы выражало настроения этого пермского люмпена, было бы ему созвучно и понятно? Вряд ли это антирелигиозная коллекция Ерофеева, она далека от люмпена. Вероятно даже, это должно быть искусство реалистическое.
У меня есть один знакомый художник, и он так развивается, и в духовном и в пластическом смысле, что я недотягиваю, и мы с ним несколько разошлись. Мне кажется, что он уже вплотную вырос до того, чтобы написать образ Ленина. И это должен быть такой Ленин… Ну вот есть такая замечательная икона, Спас Ярое Око, и про него кто-то из великих искусствоведов написал: «Этот Спас видел татар!» Так вот, это должен быть такой Ленин, который видел перестройку, и Ельцина, и распад СССР, и расстрел Белого дома, такой, чтобы потрясал и заставлял трепетать души потребительского общества. Это довольно трудно до такого дорасти, потому что образ Ленина пока еще мало заставляет трепетать души. Поэтому, вероятно, он покамест еще и не написан.
