Милена Орлова, главный редактор «Артхроники»

На днях меня позвали в очередное телевизионное ток-шоу «про это» — то есть про неприличное и шокирующее современное искусство. Редакторы заранее отвели мне роль защитника инсталляций, видео и перформансов, предполагая, что я буду нападать на сторонников традиционной реалистической живописи. А вот и нет. Пора уже поломать этот популярный сценарий противостояния «классиков» и «современников», «традиционалистов» и «авангардистов». Ведь такая наивная схема давно не работает, и актуально неприличным и шокирующим может оказаться и 88-летний живописец-реалист, всю жизнь честно пишущий картины «с натуры». Если это, например, Люсьен Фрейд, чью ретроспективу сейчас показывает Центр Помпиду.

Сразу оговорюсь: рыночная фортуна, сделавшая английского мастера одним из самых дорогих художников современности, тут вовсе ни при чем. Хотя, конечно, картина «Спящая социальная инспекторша», купленная Романом Абрамовичем за $40 млн (и, кстати, тоже висящая на выставке в Помпиду), и сыграла свою пиаровскую роль в том, что мировая общественность обратила свое внимание на затворника мастерской в лондонском Паддингтоне, но похоже, сам он этого не заметил. Да и справедливости ради скажем, что успех у него был давно — еще в лохматом 1954 году Британия выставляла его на Венецианской биеннале, его промоутировала известная галерея «Мальборо», а первая серьезная ретроспектива Фрейда случилась в начале 1970-х. И вообще он всегда был не один, а в хорошей компании живописцев, называвшейся «Лондонская школа» и вызывающе противопоставлявшей себя модным в тот или иной момент течениям. Правда, теперь, когда давно уж нет Фрэнсиса Бэкона, он самый знаменитый из этой старой гвардии и продолжает гнуть свою линию.

И получается это вроде как помимо воли художника, поскольку речь тут идет не о смелости публициста, не об иронии сатирика, но об отчаянии экзистенциалиста

Если верить документальному фильму, снятому к выставке, нынешняя слава никак не повлияла на заведенный художником десятилетия назад распорядок. Он не поменял свою мастерскую, чей аскетичный интерьер запечатлен на многих его картинах, на более просторную, не завел собаку другой породы и даже не сменил продранную обивку диванчика, на котором ему позируют модели. И думается, вовсе не потому, что это рыночный «бренд», который надо культивировать, а потому, что постоянство этого маленького мира мастерской и ближайших окрестностей способствует сосредоточенности на той задаче, которую он себе поставил.

Задачу эту тоже можно расценивать как скромную и даже банальную — честно изображать то, что видишь, но сколь немногим дается эта честность художника перед натурой! Перед обнаженными телами с картин Фрейда, трактованными с безжалостностью врача — не то дерматолога, не то психотерапевта (гены дедушки сказываются), часто как будто сведенных какими-то судорогами, мукой самого своего существования, вспоминается хрестоматийный гоголевский герой, художник Чартков, не преодолевший искус по просьбе модели записать желтое пятнышко на лице на заказном портрете — и с этого момента покатившийся в салонную гладкопись «сделайте нам красиво» и закончивший известно чем. А вот Люсьен Фрейд, может быть, именно поэтому всегда выбиравший моделей из своих друзей, не сдрейфил даже перед английской королевой (журналисты потом долго язвили, что не видели ничего более безобразного, чем эта старуха с портрета Фрейда!). И вот назовите мне хоть одного из наших мнящих себя правоверными реалистами художников, кто сумел бы так написать портрет первого лица государства? Не можете, то-то же.

Но еще труднее художнику устоять не перед заказчиком, а перед соблазном подражания другим художникам, часто невольным, а еще чаще, особенно в нашей стране, освященным как следование традициям реализма. 99 процентов наших живописцев, уверенных, что они работают с натуры, бесконечно и беспардонно цитируют в лучшем случае Кончаловского, а то все больше какого-нибудь Пластова и Бялыницкого-Бируля. И в этом смысле мало чем отличаются от презренных ими «постмодернистов», с той же настойчивостью мусолящих мотивчики Энди Уорхола. Что касается Люсьена Фрейда, то на выставке есть несколько работ, где он честно переписывал чем-то поразивший его фрагмент картины Шардена, но это скорее слабость, временное отступление от творческого метода, которую Фрейд позволил себе, когда осознал, что его собственная виртуозность позволяет ему быть с Шарденом на дружеской ноге.

Но при чем тут современное искусство, спросит редактор ток-шоу, какие Шардены, вы что, с Луны свалились — у нас тут глобализация, консюмеризм, «марши несогласных», вот она, нынешняя натура художников. Да и в самом деле Фрейд от этого далек. Но у нас всех есть еще кое-что, что не может не быть актуальным — это тело, наша непосредственная связь с реальностью, той самой, данной нам в ощущениях. И именно жизни тела, его правде, его томлениям, старению и увяданию посвящает свое искусство Фрейд. И в этом смысле его картины, живописующие человеческую плоть в ее самых неприглядных нюансах (сам художник заявлял, что мечтает, чтобы его живопись и стала самой этой рыхлой живой плотью, и почти достиг этого эффекта), стоят километров «критических» видео и гор инсталляций, разоблачающих фальшивый мир «гламура», выдуманные фэшн-индустрией стандарты красоты и молодости. И получается это вроде как помимо воли художника, поскольку речь тут идет не о смелости публициста, не об иронии сатирика, но об отчаянии экзистенциалиста. «Последнее, что я могу сделать, — это написать себя обнаженным», — говорит Фрейд и пишет со всей правдивостью свои дряблые мышцы, жалкие тонкие ноги в расшнурованных ботинках, борозды морщин на лице. Мне трудно вспомнить что-нибудь более шокировавшее меня на последних выставках современного искусства, чем этот эксгибиционизм старика. И столь же восхитительное по мастерству, с которым это исполнено. Потому что нет никаких «прогрессивных» и «отсталых» техник, жанров и инструментов искусства, есть только «прогрессивные» и «отсталые» мозги и глаза.

Жаль, что Люсьен Фрейд все-таки слишком стар, чтобы позвать его преподавать живопись в Суриковский или в Репинский. Ведь кто-то должен объяснить нашим студентам, что такое настоящий реализм.