Елена Федотова

В советские времена выпускник академического художественного вуза мог не волноваться о куске хлеба. Он получал работу на художественном комбинате, зарабатывал картинами из жизни рабочих и крестьян, лепил портреты вождей или работал в издательствах, как большая часть наших концептуалистов. С тех пор, как госзаказ умер, выпускник, шесть лет изучавший академический рисунок и живопись, должен заботиться о себе сам. Кому сегодня нужны художники-реалисты, натасканные на натюрморты и постановки в духе кустодиевских купчих, – ответ на этот вопрос не слишком утешителен. Заложники академизма редко находят применение своему мастерству.

Тихий голос, кроткий взгляд, уверенный тон. Олег Путнин предупредил меня заранее: «У нас есть час, а потом мне нужно в Кремль». На стенах просторной мастерской висят пейзажи. Сюжеты знакомые: мостик на реке – почти Левитан, поле ржи – почти Шишкин. «Мне нравится тема забытого уголка, поэзия, которая есть в природе». В центре мастерской книжная стойка с альбомами издательства «Белый город»: Серов, Эль Греко, Пластов, Путнин. Свой альбом Олег издал через год после окончания института – издательству «просто понравились его картины».

Олег подчеркивает, что он иногородний – в Москве у него не было ни жилья, ни мастерской. Поначалу Путнин для заработка занимался монументальными росписями в домах состоятельных господ, однако вскоре отказался от карьеры интерьерного живописца. И нашел нишу, в которой умение писать душещипательный русский пейзаж встретило поддержку на самом высоком уровне – академическая живопись, как ни крути, ассоциируется прежде всего с официальным искусством.

«Я отказался от рутинной работы. И не зря. Потому что сейчас у меня квартира в новом доме в Моск­ве. Прописка. Машина. Я купил дачу. Купил участок на Рублевке. Дай бог, сейчас и дом с мастерской там построю».

Сегодня работы Олега Путнина висят в кабинетах Дмитрия Медведева, Бориса Грызлова, Любови Слиски. В администрации президента у Путнина прошли две выставки, одна из которых умилительно называлась «Россия – страна вдохновения». «Фамилия у вас хорошая – путевая», – сказали Олегу в администрации; видимо, после такой путевки в жизнь карьера не могла не задаться.

«Везде есть хорошие люди, часто бескорыстные, – говорит Олег. – У меня сложилось впечатление, что самые непростые люди работают в ЖЭКе, а зайдешь в Кремль – там люди разные, есть и очень прос­тые. Сделать выставку мне разрешил Сурков. И никто господа бога из себя не строил».

Свои головокружительные успехи Путнин объясняет туманно: «Я делал выставки в разных местах и познакомился с людьми, которые предложили мне выставку в администрации. Для художника главное – иметь определенное количество сильных работ. А предложения, где их выставить, появляются сами собой».

Картины Олега чаще всего покупают бизнесмены. В Белгородской области есть здание, полностью оформленное работами Путнина, на которые скинулись аж три олигарха. Что это за секретное здание, Олег держит в тайне, говорит только, что туда каждый день приезжают важные персоны из всех стран мира, а обычным смертным в это заповедное место вход закрыт.

Олег считает, что главные его достижения еще впереди, и мечтает о выставке в Третьяковке, сетуя, что современному художнику показать там свои работы невозможно. О том, что в Третьяковке постоянно проходят выставки современных художников, он просто не знает.

«Я хотел бы заниматься тем, чему меня учили, но мое мировоззрение кардинально изменилось. Если раньше мне важно было стать художником, теперь важнее просто в ад не попасть»

Тимофей Караффа-Корбут – прямая противоположность его однокурсника Олега Путнина. Тимофей снимает комнатенку на Китай-городе в сыром подвале старого дома. Есть более цивилизованное жилище, но с семьей Тимофею жить неудобно. Интерьер его комнаты составляют кровать, розовый коврик из искусственного меха на полу, светильник из «ИКЕА» и томик «Родника духовного» на столике. Слегка припухший, хотя еще довольно молодой человек с банкой пива, Караффа-Корбут по виду настоящий аутсайдер – наверное, таким был молодой Зверев. Его имя вроде бы на слуху, но все-таки стоит вторым рядом за теми, кто «выбился в люди»: его приятели Андрей Кузькин, Арсений Жиляев, Хаим Сокол давно работают с галереями, их зовут на международные выставки. Тимофей пока с галереями не работает.

Сначала Караффа-Корбут учился в Глазуновке, потом в Суриковском. В академиях он по-своему бунтовал – писал обитателей ночных клубов. Хотя и в реалистической манере. Теперь он воспроизводит на четырехметровых холстах копии своих детских рисунков. «Я хотел бы заниматься тем, чему меня учили, но мое мировоззрение кардинально изменилось. Меня чуть не убили, я попал в реанимацию. Если раньше мне важно было стать художником, сегодня важнее просто в ад не попасть. В аду страшно, я там не хочу быть».

Несколько лет назад Караффа-Корбут организовал «сквот» в типографии «Оригинал» в Хохловском переулке. Тогда казалось, что в этом месте многое «не по канону» – художники не захватывали брошенное пространство, они снимали мастерские, платили за них деньги. Однако буйная богемная жизнь, которую вели обитатели «Оригинала», вскоре сделала этот «сквот» легендарным. Спрашиваю, не обидно ли Тимофею, ведь многие, кто там начинал, сделали неплохие карьеры, а он еще нет. «Я не чувствую, что я не в топе. На самом деле в топе Дэмиен Херст, – дерзит Тимофей и добавляет: – У меня крепкие нервы. Я долго выдержу».

Все работы реалистического плана у Тимофея раскуплены – в основном банками и частными коллекционерами. Новые «наивные» картины Тимофея особым спросом не пользуются – несколько, правда, купил Московский музей современного искусства. Спрашиваю, не хотел бы Тимофей вернуться к реализму, ведь есть же художники вроде Нео Рауха – пишут себе фигуративные картины, которые стоят бешеных денег. «Я не думаю, что вернусь к реалистической живописи. Искусство требует жертв! Это была моя жертва. Неужели ты не понимаешь, что мне наплевать на все?! Я выражаю свое мировоззрение. Я отказываюсь внутри своей работы от социума, природы, критики современного искусства, оставляю только минимум».

Кроме способности довольствоваться малым, у Тимофея есть и признанный всеми организаторский талант. После Хохловского была мастерская в квартире на Тверской, потом тусовка перебралась в Галерею на Вспольном. На момент нашего разговора Тимофей собирался уехать из Москвы, чтобы покорять очередные новые пространства, – на этот раз в Подмосковье, в местечко Гуслянка. На четырех гектарах земли там, как говорит Тимофей, стоят пустые семь тысяч квадратных метров под мастерские. «Я туда поеду, и остальные тоже поедут – все современные художники. Мои друзья предоставили нам эти мастерские. Они были богатыми людьми, а потом стали гималайскими йогами и отказались от бизнеса и процветания. Я собираюсь там жить и работать. В Москве мне делать нечего».

Художник государственного назначения Олег Путнин и «отщепенец» Тимофей Караффа-Корбут оказались на противоположных полюсах жизни, однако большинство художников все же пытаются лавировать между коммерческим и независимым искусством. Катя Дронова пишет то, что ей хочется, однако часть времени тратит на работы под заказ. У нее просторная мастерская в легендарном доме на Масловке. На самом деле эта роскошь не ее: Кате повезло, она из семьи потомственных скульпторов. В свою мастерскую Катю пустил отец, скульптор и академик Михаил Дронов, еще раньше она принадлежала дедушке Кати, скульптору Виктору Дронову.

На ее мольберте «Три богатыря», однако лица у богатырей совсем не васнецовские. «Роснефть», – мы понимающе улыбаемся друг другу. Катя зарабатывает только живописью – заказами и картинами, которые она пишет для себя, – как в реалистической, так и в нефигуративной манере. «Покупают в основном реалистичные вещи. С актуальным искусством сложнее – у меня взяли всего две работы».

АКАДЕМИЧЕСКОЕ ОБРАЗОВАНИЕ У НАС – КАК ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ. ИСТОРИЯ СОВЕТСКОГО АКАДЕМИЗМА НАПИСАНА, А ОБРАЗОВАНИЕ ПРОДОЛЖАЕТ СУЩЕСТВОВАТЬ КАК ПОТУСТОРОННИЙ МИР

Катя считает, что вполне может прокормиться живописью. Заказов у нее немало, причем самых разных – как-то она рисовала любимые машины американского миллионера. Недавно предложили написать картины для проекта группы «АЕС+Ф», однако работу перехватил конкурент из своих же «сурков», который берет за свои услуги дешевле. Роль живописных рабов (по аналогу с литературными) не редкость в среде мастеровитых академистов.

Однако работа с заказчиками чревата непредсказуемыми сложностями. Однажды с Катей случилась крайне неприятная история: ей заказал картину один из основателей прогрессивного издательского дома, который хотел запечатлеть на картине логотип своего предприятия. Катя случайно сделала ошибку в названии («Знаешь, бывает художник старательно выписывает шесть пальцев…»), которая обнаружилась позднее, а за исправление попросила дополнительный гонорар. Вскоре выяснилось, что эта просьба была еще более ужасной ошибкой, и ей пришлось вернуть прогрессивному коммерсанту деньги – после того, как он, приставив нож к ее боку, угрожал расправой не только ей, но и ее детям.

«Да никому мы не нужны. Окончил, пнули, летишь, привет – работы нет», – Александр Рыбаков выглядит столь необычно, что сразу понятно – перед тобой настоящий художник. Галифе времен пятидесятых, того же времени английский мотоцикл, мохнатая шапка 1925 года, руки в перстнях, серьги в ушах. Мастерская Рыбакова, которая раньше была подсобкой продуктового магазина, похожа на увеличенную в размерах драгоценную шкатулку: стены завешаны картинами и антикварными безделушками, на потолке роспись в духе классицизма с обнаженными красавцами и красавицами. Во всю стену – триптих с изображением интерьера классического музея, где сам художник сидит за мольбертом. «Это не то что Пушкинский музей, – объясняет Рыбаков, – это моя жизнь. Я классику люблю».

После окончания института Александр Рыбаков писал портреты и пейзажи «за копейки», но, как и большинству выпускников академий, ему пришлось зарабатывать монументальными росписями. Они с напарником пишут «звездное небо» на потолках в домах бизнесменов, политиков и даже космонавтов. Среди заказчиков есть Московский музей космонавтики и Океанариум.

Страшилки о заказчиках-бандитах живописцы рассказывают вдохновенно. Егор Кошелев рассказал историю о том, как художника, не угодившего клиенту, убили и сожгли в камине. Дым разнесся по всему дому, соседи вызвали ОМОН, и дело закончилось штурмом. В итоге погибли все – заказчик, его охрана, а в камине нашли обугленные останки бедного художника.

Жизнь живописца на службе у богатых, по рассказам Рыбакова, хоть и сытая, но крайне нервная: «У Черномырдина я работал – в поселке Горки-8. Нас позвал один художник, глазуновец, он там облака подрядился выписывать. Мы работаем, а тут приходит Черномырдин и давай орать на того парня. Я ему говорю: ты поставь свет нормально и покажи ему снова. А он так перепугался, что все закрасил, хотя роспись была хорошая». Рыбаков говорит, что и его самого как-то раз пообещали порезать на шесть кусков, что и понятно – клиентура в основном из бывших гангстеров. «Понимаешь, они готовы убить тебя за любую херню. Я вообще не люблю с заказчиками общаться, потому что они люди тяжелые. Убить, конечно, не убьют, но проблемы создадут. Или просто не заплатят».

Александр жалуется и на заказчиков, и на саму работу без отдыха и страховки на десятиметровой высоте, но менять в ближайшем будущем явно ничего не собирается.

Страшилки о заказчиках-бандитах живописцы рассказывают вдохновенно. Егор Кошелев поделился историей о том, как художника, не угодившего клиенту, убили и сожгли в камине. Дым разнесся по всему дому, соседи вызвали ОМОН, и дело закончилось штурмом. В итоге погибли все – заказчик, его охрана; обуглившиеся останки бедного художника нашли в камине. Заказчик, на которого работал сам Егор, как-то спустил на одного дизайнера своих собак, и тому пришлось два дня отсиживаться на сосне.

После окончания Строгановки Егор тоже занялся росписями. Один коммерческий заказ обеспечивал его на целый год: он оформлял оздоровительный комплекс в резиденции Лужкова – делал панорамную роспись гольф-поля на 150 метров и даже писал орнаменты в резиденции патриарха Алексия в Переделкине. Егор считает, что у нынешних студентов нет желания что-то менять. «Студент понимает, что он может расписывать храмы, особенно если эти храмы построены в «усадьбах» новых русских, получать неплохие деньги и кроме этого ничего не делать. Художественные задачи сводятся к выбору, пишем мы под Васнецова или под Дионисия».

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ЗАДАЧИ СВОДЯТСЯ К ВЫБОРУ: ПИШЕМ МЫ ПОД ВАСНЕЦОВА ИЛИ ПОД ДИОНИСИЯ

Сам Егор однажды решил, что больше не будет заниматься коммерческим искусством, чего бы ему это ни стоило. Свои ремесленные навыки он привел в соответствие с самим собой – человеком, который начинал как уличный художник. Сегодня Кошелев выставляется в одной из самых известных московских галерей – «Риджине».
Из группы Егора, в которой было 13 человек, кроме него, художников больше не вышло. Некоторые торгуют обоями. Те же, кто хоть как-то остался в профессии, либо калымят на росписях, либо переучились на дизайнеров. «Выйдя из стен вуза, я понял, что жил в ненастоящем, параллельном мире, – подытоживает Егор. – Академическое образование у нас – это жизнь после смерти. История советского академизма написана и закрыта, а образование продолжает существовать – как потусторонний мир. По-своему это даже интересно».