Андрей Ковалев

Московский музей современного искусства в Ермолаевском переулке 27 января – 21 февраля 2010

Большая выставка Леонида Тишкова занимает три этажа здания ММСИ. Зрителя приглашают подниматься от Нижнего мира через мир Средний в мир Верхний. Но речь не идет о том, что зрителю предлагают выбор. Можно ли остаться в мире Стомаков, представляющих собой полуразумные желудки на одной ноге? Или — воспарить в мир горний, пойти вослед за Снежным Ангелом? Или закрепиться в середине, в родовой памяти? Даже сами названия разделов экспозиции вполне ненавязчиво указывают на то, что перед нами — полноценная и завершенная Картина Мира, существование которой возможно только во всей полноте.

Конечно, художник имеет полное право возводить Большой Нарратив, несмотря на все табу, возглашенные во времена постструктурализма и постмодернизма. Но тут мы можем позволить себе последовать совету Клода Леви-Стросса — и изучать не мифы, но мифо­творцев; не рассказы, но рассказчиков. Тогда важными обстоятельствами окажутся ранние живописные работы художника, открывающие экспозицию каждого этажа-раздела. Не то чтобы они как-то особо хороши, но зато рассказывают о предпринятой стоической попытке квалифицированного врача и самодеятельного художника вырваться из подземного месива кухонного сюрреализма, которому во времена оны предавались широкие массы прогрессивных научных работников.

Но Стомаки или Водолазы — не просто воплощение фантазма о Настоящем Искусстве и вменяемой художнику обязанности «создавать новые миры». Конечно, в этих «мирах» достаточно просто распознать фрустрацию позднесоветской интеллигенции о своей бесконечной оставленности и отсталости. Это мы — ожившие внутренности, вынужденные скитаться по брюшной полости и обожествлять Печень. Это нас, Чурок, вырубили топорами из бревен суровые мужчины и отправили скитаться по этому неприютному миру. Однако все эти скорбные истории изложены великолепным, часто лукавым и ироничным рассказчиком. Но, самое важное, во всех этих образах, созданных врачом-расстригой, неизменно присутствует один важный персонаж — сам художник-рассказчик. Этот нарратор даже Водолазов, живущий мучительной коллективной жизнью, встретил в далеком детстве на берегу уральского пруда. Хотя, конечно, вполне можно было бы себе представить, что смена профессии этим врачом-гастроэнтерологом избавила многих пациентов от шокирующего знания о том, что доктор вместо хворей наблюдает в их организмах несколько странные картины. Вот эта радикальная открытость интимного и автобиографичного и сделала Леонида Тишкова фигурой уникальной на нашей художественной сцене. А простодушный «Вязаник», которого связала для своего сына Раиса Александровна Тишкова из лоскутков старой одежды, — истинным героем сопротивления наступающей эпохе безличной точности и остраненности художественного жеста. Многие, очень многие сегодня пытаются совершить путешествие к корням и истокам, но неизменно оказываются в ловушках, расставленных дурным образованием и всемогущим Обществом Спектакля. И лишь один Вязаник расскажет нам не о порождениях мифа ХХ века, а о реальности. Например, о стариках, доживающих свой век в умирающих деревнях. Поэтому мы готовы прислушаться к художнику, который начинает рассуждать о высших материях, причем без всякого намека на дурной вкус и еще более дурного свойства самодовольство («Я воочию зрю Ангелов!»). Тишков сам пытался стать ангелом — с печально висящими за спиной крыльями шел на старых лыжах по бесконечной снежной пустыне, пока не свалился куда-то в пустоту. Там и обрел искомое «Чудесное», в окрестностях деревни, в которой родился.