Арсений Штейнер

«Артхроника» обратилась к художникам с вопросом: хотели бы они сделать работу для церкви?

Авдей Тер-Оганьян:
Ни в коем случае. Сейчас пригласить сделать работу могут куда угодно, но церковь я бы не стал поддерживать. Так же, как и с политической партией, которая мне несимпатична, я не стал бы сотрудничать. Ну кто бы, например, согласился работать с фашистами? Конечно, если б меня мучила инквизиция, я был бы вынужден что-то сделать. Но по собственной воле — только что-нибудь издевательское.

Сергей Ануфриев:
Я давно хотел написать настоящую икону по всем правилам. Например, Сергия Радонежского, моего покровителя. Я не учился специально, но, конечно, знаю канон, как и всякий художник. Правда, нужно получить благословение, пройти специальные инициации, все это сложно. А вообще у меня давнишняя мечта — построить храм. Не одной конфессии, а всех сразу, универсальный. Я бы хотел сделать в нем фрески. Конечно, одному с этим не справиться. Уже есть кое-какие планы, возможно, он будет стоять в Киеве.

Олег Кулик:
Да, я хотел бы сделать работу для храма или декорировать его полностью. Любой конфессии — буддийский, суфийский, армянский, православный, католический. Кроме сатанистских, конечно. Например, я не стал бы работать для храма Вила — был в Вавилоне такой бог. Кстати, если поставить точки, получится В.И. Ленин, в Москве есть его храм — Мавзолей. Как художник, как человек, обладающий опытом визуального воздействия, я готов сделать такую работу, которая возвышала бы людей, объясняла им вечные ценности, для всех общие, и открывала бы сердечную чакру.

Александр Пономарев:
Борьба большевизма с идиотизмом — так можно охарактеризовать политику взаимоотношений нашего арт-сообщества и церкви. В православии такой практики нет. Но в мире существует традиция такого рода. И любой нормальный художник, если он художник, понимает, что это большая честь и ответственность. До меня в храме госпиталя Сальпетриер делали инсталляции Билл Виола и Ансельм Кифер. Я поставил в церкви перископ, через который в больничные палаты транслировалась панорама Парижа. Моя следующая работа будет в соборе Святого Павла в Лондоне. Но и в католическом мире не так просто осуществляется диалог с церковью. Пока я делал инсталляцию для Сальпетриер, сменились три кардинала и Папа.

Константин Худяков:
Конечно, я готов сделать работу для храма. Если ко мне придет настоятель храма Христа Спасителя с такой просьбой, я соглашусь с удовольствием. И сделаю им образ Иисуса Христа, как я его вижу. А вот как они воспримут мою работу — не мое дело. В гробу я видел все это восприятие. Я с возмущением отношусь к политике, которую проводит церковь в отношении культуры. Вот недавно патриарх приезжал в МИФИ, увидел в холле советскую скульптуру, не помню автора, «Дорогу осилит идущий» называлась. Что это, говорит, такое? Тут должен стоять крест. И все побежали, сломали скульптуру, поставили крест. Церковь строит наше государство, и это возмутительно.

Юрий Шабельников:
У меня нет никакого предубеждения против выставок в храмах. Но что можно там сделать? В случае православной церкви с ее ортодоксальными традициями встает вопрос об уместности и тактичности. Рядом с храмом запросто, а в самом храме — пока я не могу этого представить. Здесь нужна конвенция, договор с конкретными людьми. Есть такая поговорка «Каков поп, таков и приход». Вот отец Александр Мень, например, был человек широких взглядов, нечуждый инновациям. А какой-нибудь другой батюшка портрет Сталина в храме повесит… Эти религиозные радикалы, я называю их православоподобные, просто невежественные люди. Никакая конвенция невозможна в ситуации взаимного непонимания, когда одна сторона видит мракобесие, а другая — сатанизм. Гор Чахал своей будущей выставкой делает большое дело. Очень важно добиться договора между церковью и художниками.

Айдан Салахова:
Я делала свою работу «Предназначение», имея в виду алтарный образ, и хотела бы, чтобы она нашла место в храме. Но каком? В исламе человеческие изображения запрещены. Для православия такой образ Богородицы неприемлем. Но мне кажется, что моя работа могла бы считаться религиозной живописью. В нашей ситуации очень страшно — вдруг привлекут, и не знаешь, кого больше бояться — христиан или мусульман.

Анатолий Осмоловский:
Да, я мог бы, конечно. Католическая церковь давно сотрудничает с современными художниками. Например, три работы минималиста Роберта Морриса находятся в кафедральном соборе Прато в Тоскане. И это не выставка, а постоянное оформление храма. У нас с этим большая проблема. И пока этот вопрос представляет только спортивный интерес, диалога не будет или он начнется через годы. Политика церкви в отношении культурных ценностей, которыми она владеет, настолько вопиюща, что никакое сотрудничество не представляется возможным. Но, если бы не эта ситуация, было бы совершенно естественно располагать произведения современного искусства среди традиционных предметов культа.

Игорь Иогансон:
Я вспоминаю своего друга Пригова, к которому как-то подошел с одним галерейным проектом. Я стал ему рассказывать, а он хватается за голову и говорит: «Не надо, не надо, я в любые игры буду играть». Вот такой приговский подход мне нравится, так что я согласен абсолютно, безоговорочно и в храме выставиться. Но на желании художника дело не кончается. Сейчас интересная ситуация: после всех этих «Долой религию» и тому подобное церкви почему-то очень даже хочется сотрудничать с художниками. Но насколько далеко они готовы пойти? Чахалу повезло с продвинутым батюшкой, а ортодокс ничего бы ему не позволил. Ну и что можно сделать? Это церковь, туда постер не повесишь, все стены уже заняты. Можно сделать что-то перформансного плана. Поставить туда фигуратив тоже сложно. Но я мог бы. У меня есть проект «Аллея ангелоидов». Концепция такая: мы привыкли считать ангелов некоей субстанцией, зародившейся с божьей помощью. Но у нас все равно концептуально дарвинистские мозги. Мы все мыслим в развитии. Мои ангелоиды, ряд скульптурных фигуративов из досок с крыльями из дранки, — тупиковая ветвь развития ангелов. Они не дожили до нас, как питекантропы вымерли, хотя тоже старались, хотели ввысь. Но получалось у них, к сожалению, плохо, не летали, падали.