«Новая Академия Изящных Искусств – самое яркое явление в искусстве Петербурга 1990-х – начала 2000-х годов…» – я почти вживую представляю, как, давясь банальностью этой фразы, критики и журналисты, рецензирующие выставку в «Екатерине», все же заставляют себя набирать ее на клавиатуре. Спорить здесь не с чем и незачем. Новая Академия действительно была самым ярким явлением, самым «сделанным» и «упакованным» – потому что стала первооткрывательницей не только стратегии, но и тактики брендинга. Пока другие художники красили картинки и иногда пытались дать своим им какое-то собирательное название, Академия гениально создавала саму себя именно как цельное явление. Как поднятое знамя (тут более чем кстати классические «тряпочки» Тимура Новикова – чем не знамена, некоторые даже золотые?), под которое уже выборочно подверстывались собственно работы.
Поэтому странно обвинять Аркадия Ипполитова или Екатерину Андрееву в «мифологизации» Новой Академии: НАИИ изначально создавалась не иначе как миф. Сам Ипполитов подтверждает в интервью журналу «Коммерсантъ-Weekend»: «Тимур определил, что в современном искусстве все ниши заняты, а ниша классики и красоты свободна, вот мы ее и займем». Изначально ставка делалась на то, чтобы сформировать явление, стать брендом – и это, несомненно, удалось еще до того, как появились главные – материальные – произведения. Прекрасно помню, что даже петербургская художественная среда конца 90-х – начала 2000-х полностью с этим соглашалась: НАИИ кто-то боготворил, кто-то хулил на чем свет стоял, но все воспринимали как главный и единственный эгрегор, нависший над петербургским небосклоном. Феномен НАИИ был не столько художественным, сколько субкультурным: и сам Новиков, и большинство его друзей обладали невиданной харизмой и артистизмом – и сознательно этот дар использовали.
На деле же НАИИ была единичным импульсом: ярким, самобытным, но – четко ограниченным. У нее было начало, и был конец; до ее появления ничего похожего не было (что в немалой степени определило стратегию НАИИ – «делать небывалое»), и после – не возникало, как бы хорошо ни продавались сегодня экс-академики. Безвременная смерть Тимура Новикова положила конец неоакадемизму как явлению: все, кто принадлежал к его кругу, либо пережили творческую смерть, либо стали самостоятельными художниками, вышли за рамки неоакадемизма, встали на свой путь, пусть даже с заимствованием каких-то неоакадемических элементов – но свой, сугубо индивидуальный, уже вне каких-либо «измов».
Если подходить к вопросу с исторической меркой, то «петербургскую историю искусства» – именно как историю, со своим языком, преемственностью поколений, учителями и учениками, заимствованиями и бунтами – ни по какой линии неоклассики проследить нельзя. Неоакадемизм взялся из ниоткуда – ведь не всерьез же считать неоакадемистов продолжателями эстетики Растрелли и Росси, на чьи творения они любовались с детсадовского возраста, или честными учениками детской и средней художественной школы, с восторгом штриховавшими гипсовые отливки. И канул в никуда. Эта судьба бабочки-эфемеры была очевидна в неоакадемическом проекте даже в период его расцвета и даже придавала ему особое декадентское очарование. Рискну предположить, что сами «академики» ни на минуту не заблуждались насчет своих корней и перспектив в истории искусства.
Кстати, об истории. Если говорить о какой-то преемственности, то наиболее четко в истории ленинградского / петербургского искусства выделяется линия художественного юродства наивно-экспрессионистского толка: «Арефьевский круг» («Орден нищенствующих живописцев», чья обширная выставка только что открылась в петербургском Новом Музее), «Митьки» как побочная ветвь этой эстетики, «Новые художники» (а это тот же Новиков, высоко ценивший живопись арефьевского круга), «Цэнтр Тижолава Изкуства», «Новые Тупые» и современные их последователи, например, действующая сейчас группировка «Протез». Вот они все как раз отлично вплетены в историю, в традицию, в диалог не только поколений, но и искусств (параллельная традиция в поэзии тоже тянется от футуристов и ОБЭРИУтов до наших дней и прекрасно себя чувствует). И хотя я обычно резко против идентификации искусства «по месту прописки», я не могу не признать, что Ленинград / Петербург, если смотреть на него с определенной пространственной и временной дистанции, оказался вот таким: не с Дворцовой набережной, а от Пухто из соседнего двора-колодца, пусть даже этот двор – изнанка дворцового фасада. Этот драйв очевиден и alive and kicking одновременно, и он прослеживается через десятилетия.
Новой Академии же следует упокоиться в некой искусствоведческой Кунсткамере – в конце концов, я полагаю, сам Новиков был бы не против такого мавзолея в прекрасном здании петровского барокко над Невой.
Анна Матвеева – художественный критик
Материалы по теме:
Федор Ромер. Сказка об утраченном времени, 07.11.11