Фото с сайта музея Метрополитен
Писатель АЛЕКСАНДР ГЕНИС о ностальгии американцев по рыцарскому прошлому, которого у них не было
Америка, понятное дело, не знала Средневековья, но не может отвести от него взгляд. Ностальгия по чужому прошлому привела Новый Свет к тому, что он стилизовал собственную историю по старосветскому образцу, проведя параллели между одиноким ковбоем и странствующим рыцарем, перестрелкой и турниром, золотой лихорадкой и поиском Грааля. В стране, лишенной руин и замков, нашлось новое применение Средневековью. Поскольку Америка в нем не жила, она в него играет. Очищенный от исторической достоверности рыцарский миф стал объектом этической фантазии и политической грезы. Характерно, что после 11 сентября Буш дал афганской кампании кодовое название «Крестовый поход». Генералы быстро одумались, ибо для мусульман это звучит не лучше, чем для гугенотов миротворческая операция «Варфоломеевская ночь», но замысел остался тем же: благородная война за свободу.
Американцы, впрочем, издавна импортировали Средневековье, ввозя его по частям и оптом. Как это случилось с монастырем, который Рокфеллер вывез по частям из Европы и установил в северном Манхэттене (сейчас там филиал Метрополитен. – «Артхроника»). Прожив в его тени первые 15 лет эмиграции, я навещал там Средневековье, с которым мне повезло вырасти.
В конце концов в пионеры меня принимали в Пороховой башне крестоносцев, чей Рижский замок XIII века те же пионеры приспособили под свои затейливые нужды. Теперь в нем поселился президент, а я живу в Америке, которая не отучила меня от любви к старинному. Поэтому я так часто навещаю рыцарские залы Метрополитен, где просторно и со вкусом расположилась лучшая в Западном полушарии коллекция оружия. С нею музею повезло дважды.
Нью-йоркские магнаты всерьез считали себя рыцарями наживы, которые обирают одних обездоленных, чтобы помочь другим. В демократической Америке деньги не могли купить титулы, и богачи обходились другими символами. У Херста, например, гостей встречал полый рыцарь в драгоценных доспехах, Морган держал в кабинете любимый шлем с плюмажем, но, к сожалению, не разрешил себя сфотографировать в нем. Постепенно все эти редкости перекочевали в Метрополитен, где оказались (и это вторая удача) под опекой энциклопедиста и романтика Бэшфорда Дина. Вундеркинд, который в 14 лет поступил в колледж, он стал экспертом в трех не связанных между собой областях знаний, но сохранил ребяческую любовь к рыцарям и стал основателем оружейного департамента в Метрополитен.
К столетию этого отдела музей не только устроил выставку, посвященную прославленному куратору, но и заново представил, забравшись в запасники, свою коллекцию.
Сам я – шпак, по жизни и взглядам. К счастью, мне не пришлось служить ни в какой армии, владеть огнестрельным оружием и дружить с людьми, которые с ним не расстаются. Пацифизм, однако, не мешает мне посещать наш рыцарский зал, не реже бойскаутов.
Почти не изменившись за сто лет, он сохраняет центральную идею не только Дина, но и Марк Твена: янки при дворе короля Артура.
Чтобы перенести нас в легендарную эпоху, зрителя встречает стяг Камелота: три золотые короны на зеленом фоне. Под ним – несущиеся во весь опор всадники. Фантазия – романтическая, кони – глиняные, зато доспехи – настоящие и очень красивые.
В Средние века война не исключала эстетического измерения, а подразумевала его. Доспехи были экзоскелетом, эмблемой человека в его высшем – героическом – проявлении.
Символический характер доспехов не мешал им быть вполне практичными. Вопреки современным заблуждениям, в латах (они весили 20–25 кило, меньше, чем снаряжение морского пехотинца) рыцарь мог сам забраться в седло, бегать, кланяться и, конечно, драться. Но смысл этих бесценных доспехов заключался в том, чтобы оттянуть, а не ускорить смертоубийство. Вложив состояние в обмундирование и годы выучки в то, чтобы им пользоваться, рыцари не терпели тех, кто обесценивал их доспехи. Когда на поле боя появились могучие, способные пробить стальную броню арбалеты, стрелков не брали в плен, а казнили на месте – чтобы они не портили парадную прелесть феодального сражения.
Каждый такой поединок, редко завершавшийся смертью, позволял налюбоваться стальным нарядом. В доспехах отражался вкус эпохи, развивавшийся вместе с архитектурой и подражавший ей – от стройной готики к округлым формам итальянского Ренессанса: бочка с талией.
Мастерство ремесленников достигает апогея в доспехах Генриха VIII, которого сейчас вновь сделал
чрезвычайно популярным телесериал «Тюдоры». Его авторы, строго следуя за источниками (я проверял), сумели осовременить давнее прошлое за счет одного рискованного, но беспроигрышного приема: секса. Их Генрих VIII отличается, что соответствовало действительности, непомерным либидо. Посмотрев все 40 серий, я не мог, изучая доспехи английского короля, не обратить внимания на кованый гульфик для «стального фаллоса», который Норман Мейлер приписывал Генри Миллеру.
Латы знатных рыцарей напоминали гобелен: на них не было живого места от узора. Под рукой чеканщика сталь превращается в изукрашенную ткань, покрытую натурфилософскими мотивами. Так, коня обряжают в доспехи, наглядно изображающие огонь и ветер. Одетая лошадь напоминает уже не животное, а броневик: железные вожжи, полированный шлем, рог для тарана. То же происходит и с рыцарем. Усложняя снаряжение от века к веку, он постепенно становился танком. Неуязвимый и неузнаваемый, воин нуждался в отличительных знаках – гербах, вымпелах, инициалах и номерах. В сущности, он носил на себе подробное досье, из которого окружающие могли узнать о нем не меньше, чем бюрократ о жертве или банкир о должнике.
«И это значит, – подумал я, – что игра эмблем и символов шла за Круглым столом короля Артура так же азартно, как и в нашей – бодрийяровской – вселенной, составленной из одних симулякров и имиджей. Если Бердяев назвал “новым Средневековьем” начало ХХ века, то Умберто Эко описал так начало ХХI.
Метрополитену, как и самой Америке, свойственен евразийский характер. Живя между двумя океанами, и страна, и ее главный музей всегда помнят о Востоке и горазды им любоваться. Интерес к Азии привел американцев к «открытию» Японии: Бэшфорд Дин отправился туда вместе с другими учеными янки. За несколько лет он познакомился со страной и ее древностями, одну из которых он привез с собой. Это доспехи самурая, которые стали любимым экспонатом его собрания – он даже снялся в них для вечности. Сто лет спустя восточная часть коллекции разрослась настолько, что позволяет сравнивать Восток с Западом.
Рыцарь – монохромный, черно–белый – сталь с серебром. Самурай носил пластины красного лакированного металла и набор ярких шнурков, бантов и завязок. На Западе металл заковывал воина, обращая его в робота. Японские доспехи тоже прячут человека, но они преображают его не в машину, а в зверя, в чудовище, в пришельца: меховые сапоги, рога, шлем с геральдическими зверьми, включая рыб и зайцев. Если рыцарь хорош в седле, то самурай лучше выглядит на коленях, когда его доспехи складываются в красочную пагоду. Уверен, что такие парадные доспехи оказались зерном, из которого выросли самурайские фильмы Куросавы: они слишком живописны, чтобы не появиться в кино.
Латы, конечно, – броня из стали, но японский оружейник прятал ее под ярким лаком. В восточных доспехах нет обнаженного металла, потому что краса и гордость стали отданы самурайским мечам, лучшими образцами которых гордится Метрополитен.
Сегодня, как и всегда, каждый изготовляют вручную, поштучно, с молитвой. Над одним мечом 15 человек работают шесть месяцев. Лучший в мире японский клинок – сандвич из металла, состоящий из одного миллиона слоев. Такой меч способен перерубить (есть документальные кадры) ствол пулемета. Но раньше оружие пробовали на осужденных преступниках, знак качества – три тела сразу. Помимо кровавой функции самурайский меч всегда отличали сугубо эстетические достоинства. Закаленная сталь образует на лезвии уникальные рисунки – хамоны, получавшие лирические название: «Туман в горах» или «Иней на листе». В сущности, это – полуабстрактные картины, живо напоминающие те пейзажи дзена, что учили самурая жить и умирать.
Прощаясь с выставкой, я не смог выбрать между Востоком и Западом, радуясь тому, что это не важно. Мир нарядной смерти надежно заперт в музее, где уже не представляет опасности. Если, конечно, не вспоминать новых, обвешанных взрывчаткой камикадзе, но они не попадут в музей.
Нью-Йорк, ноябрь 2012
