Таус Махачева
Таус Махачева родилась в 1983 году. Окончила Институт проблем современного искусства, Goldsmiths College в Лондоне, в настоящее время студентка лондонского Royal College of Art. Участник 4-й Московской биеннале современного искусства, 1-й Северокавказской биеннале, VI Международной биеннале в Ташкенте, IV Бакинской международной биеннале. В 2010 в галерее «Паноптикум INUTERO» в Центре дизайна Artplay прошла персональная выставка художницы «Поддерживающие действия». Работа Махачевой «Пуля» выдвинута в этом году на соискание премии Кандинского в номинации «Медиа-арт. Проект года».
– Почему на Премию Кандинского ты подавала в номинацию «Медиа-арт», а не «Молодой художник»? Твои работы – перформансы, снятые на видео – безусловно, связаны с медиа, но никак его не тематизируют.
– Если честно, я не думала работать с медиа иначе как с носителем. Это самое сложное, что я могла выбрать, самое тяжело продаваемое. Но наиболее подходящее к тем темам и вопросам, которые я хочу задавать. Для меня выбор видео основополагающий. Я хотела создать интимное пространство, где перформанс происходит исключительно перед видеокамерой. Я ненавижу перформансы на открытиях выставок, в них есть такой театральный элемент – художник как шут, который развлекает публику.
Я подавала в номинацию «Медиа-арт», потому что «Молодой художник» – более серьезная категория.
– Мне как раз кажется наоборот. По крайней мере, молодым художникам предоставляется возможность соревноваться с авторами своей «весовой категории».
– У меня, видимо, было какое-то другое восприятие. Может быть, из-за того, что я видела выставку прошлых лет или призовой фонд здесь меньше, – мне казалось, эта «весовая категория» полегче.
– Не было ли в этом сознательного желания избежать ярлыка «молодой художник»?
– Нет, такого желания не было. Я не верю в такие формулы. Например, очень странно видеть биеннале, где ограничен возраст художников. Когда я училась на бакалавра, со мной учились студенты, которым было по пятьдесят лет. Для меня фигура «молодого автора» завязана со стажем художника, а не с его возрастом. Может быть, я наивна, но если работа хорошая, какая разница, сколько тебе лет?
– Твои работы во многом посвящены темам национальной и культурной идентичности, существованию человека в различных культурных контекстах. Откуда у тебя интерес к этой проблематике? И что здесь для тебя наиболее важно?
– Мне кажется, это единственное, что мне близко и что меня интересует. Когда начинаешь заниматься искусством, тебя шатает во все возможные стороны, но в какой-то момент ты понимаешь, что пора на чем-то остановиться. Нужно как-то очертить круг своих интересов. Я еще не очертила его в той мере, как это делают иные авторы. На самом деле, мне кажется, это связано с моим дедушкой и его вкладом в Дагестанскую культуру (Таус Махачева – внучка поэта Расула Гамзатова. – «АртХроника»).
К тому же искусство – это та сфера, с помощью которой я имею доступ в различные социальные круги. Если бы я занималась чем-то другим, я бы никогда не поехала на гонки (имеется в виду проект Таус Махачевой «Быстрые и неистовые», посвященный субкультуре уличных гонщиков в Дагестане; работа демонстрировалась в рамках 4-й Московской биеннале. – «АртХроника»), не общалась бы с этими людьми. Я могу попасть в те сферы, куда женщине в Дагестане обычно нет доступа.
– У тебя европейское образование, ты человек вполне интернационального контекста. Откуда такой интерес к дагестанской культуре?
– Просто мне в какой-то момент стало очень хорошо в Дагестане. Я поехала в аул, откуда мой прадедушка, провела там месяц и поняла, что мне там очень хорошо и эта культура мне близка. Это то, с чем я хочу себя ассоциировать, несмотря на то, что большую часть своей жизни я прожила в Москве. Конечно, возникает вопрос использования элементов экзотичной культуры, которой нет на Западе, и я стараюсь быть тут достаточно аккуратной, не эксплуатировать ее. Это тонкая линия – иногда я чувствую, что ее переступаю, но стараюсь сразу вернуться назад.
Недавно я открыла для себя великолепного исследователя – Мадину Тлостанову, которая разрабатывает деколониальный проект вместе Валтером Миньола. Любопытно, что это даже не постколониальная теория, а следующая ступень, что может быть очень интересно с точки зрения России. Например, есть такое понятие как delinking – само слово можно перевести как «размежевание, разрыв связи». Суть его заключается в том, что надо оторваться от европейского мышления и способа получения знаний, потому что во всех культурах для этого существуют совершенно различные системы. А весь мир использует только западную академическую систему. На самом деле интересно движение Occupy – у протестующих изначально не было никаких требований. И это очень любопытно, это абсолютно новая модель.
– Мне-то как раз кажется, что движение Occupy – очень европейское явление, которое могло возникнуть именно в западной системе знаний и ценностей. Но скажи, нет ли опасности в том, что, обращаясь к каким-то локальным системам знаний, мы – не хочу использовать громких слов, но тем не менее – создаем угрозу локального национализма?
– Нет, я говорю о другом. То, о чем я пытаюсь говорить, это не локальный национализм. Я не имею в виду это убогое явление, которое существует, например, в Дагестане, когда представители одной национальности говорят о своем превосходстве над другой. Я говорю о каких-то практиках передачи знания, культурного и интеллектуального развития, которые отличаются от западной системы.
– На тебя как-то влияет нынешняя политическая обстановка в республике? Твоя работа «Пуля», вошедшая в шорт-лист премии, как раз посвящена довольно напряженным моментам в ее жизни.
– Конечно, влияет, это мой способ обсуждения происходящего. Даже в тексте о работе я говорю, что в тот день, когда я прилетела ее снимать, на углу моего дома застрелили трех полицейских. Но при этом, возможно, работа имеет и более универсальное прочтение: она о сути и инструменте насилия как такового.
– Твоя первая московская выставка «Поддерживающие действия» открылась до событий на Манежной площади. Изменился ли для тебя смысл твоих работ после этих событий?
– Да, абсолютно. На меня это очень сильно повлияло, и я поняла, что, находясь в России, не могу игнорировать происходящее. При этом на выставке «Поддерживающие действия», которая прошла в «Паноптикум INUTERO» и которую курировал Леша Масляев, тоже были работы на тему нашего «нового национализма». Я ходила на митинг «Москва для всех», организованный в конце декабря на Пушкинской площади. Я пошла на него с плакатами (с так называемыми sandwich boards – один на груди, другой на спине), но не хочу позиционировать этот свой поступок как перформанс. На плакатах было написано: «Я не лицо кавказской национальности, я – аварка. Дагестанская область стала частью Российской империи в 1860 году в результате тридцатилетней кавказской войны». Понятно, о чем это. О том, что добровольно мы не присоединялись. Есть СМИ, которые формируют это странное группирующее понятие – лицо кавказской национальности – для того, чтобы создать единый образ врага. На самом деле мне все это кажется ужасно трагичным.
Я не реагирую напрямую на какие-то политические события. Хотя, понятное дело, моя практика политизировалась за последние четыре года в России. На самом деле ключевая моя работа, связанная с новыми российскими движениями, это «Портрет аварки», которая как раз была на «Поддерживающих действиях».
– Ты рассматриваешь свое искусство как политическое или для тебя это больше личное переживание?
– Нет, конечно, это не личное переживание. Это социальные и политические исследования, может быть, даже антропологические. В моем последнем проекте, над которым я сейчас работаю, я вообще не присутствую, это практически документальное видео.
– Ты можешь рассказать о своем опыте участия в Северокавказской биеннале? Что это было за мероприятие, каков был контекст? Северокавказская биеннале современного искусства – это само по себе звучит довольно…
– Экзотично.
– Неожиданно. Я посмотрел сайт галереи, которая все это устраивала, – там по преимуществу представлены довольно консервативные работы.
– Это прекрасная попытка наладить хоть какой-то диалог между республиками. Потому что такого диалога практически не существует. Сейчас в Чечне прошла выставка дагестанских художников «Гора Каспий». Это тоже попытка диалога. Но в действительности – ты правильно заметил – к сожалению, работы оказались довольно консервативными. Видеоработы были у меня и Мурада Халилова, один перформанс сделал Тимур Мусаев-Каган, было несколько объектов, но большинство работ – это живопись такая… проблематичная… в традиции, мне кажется, не очень современной.
То, что делает Джамиля Дагирова (куратор Северокавказской биеннале. – «АртХроника»), вызывает уважение. Надо понимать, что их абсолютно не поддерживает государство, абсолютно нет денег. Министерство культуры обещало выделить им бюджет 50 тысяч рублей, и я не уверена, дали им деньги или нет. В любом случае это смешно – если сравнить с бюджетом Московской биеннале.
Все так консервативно потому, что двадцатый век в дагестанских художественных вузах заканчивается Джексоном Поллоком. Я приезжаю, читаю какие-то лекции, периодически дарю книги Дагестанской республиканской библиотеке. Но с этой точки сложно сдвинуться, нужны усилия не одного-двух галеристов, а адекватная государственная политика.
– Интересно, возможно ли вообще в этой среде современное искусство?
– Мне кажется, возможно. Тимур Мусаев-Каган сделал перформанс «Десеменация»: участники собирались, грызли семечки и разговаривали о культуре. Еще была прекрасная идея у Имама Газали, который, к сожалению, ее не реализовал – перформанс «Культура и спорт»: художник должен был вызывать на бой дагестанского борца в галерее. Вольная борьба, пожалуй, самое популярное времяпрепровождение в Дагестане. Идея не новая, но главное, что мысль движется в правильном направлении.
Художник Мурад Халилов cнял замечательную первую серию сериала «Зизик». В нем очень много политического подтекста, я считаю, что это гениальная работа, но у автора нет денег на продолжение съемок. Впервые я увидела эту работу в философском кружке города Махачкала, где ее обсуждали. В Дагестане есть плодотворная почва.
Вопросы задавал Валерий Леденёв
