Сергей Хачатуров о Дмитрии Владимировиче Сарабьянове (1923 –2013)
Когда обращаются к теме «русский авангард», неминуемо возникают два имени: Георгий Костаки и Дмитрий Сарабьянов. Костаки открыл памятники авангарда миру, Сарабьянов – мировой науке.
Академика РАН, профессора Московского государственного университета Дмитрия Владимировича Сарабьянова совершенно точно можно назвать Планетой, настолько мощным, всеобъемлющим, универсальным был его свет. В течение 90 лет планета находилась в орбите Земли, а сейчас она удалилась в Вечность… Однако присутствие планеты Сарабьянов осталось в россыпи звезд, свет которых ощутим и в науке, и в музейном мире, и в широком культурном сообществе. Звезды эти – его труды, книги, его ученики.
Если пытаться мыслить наподобие древних космографов, то лично для меня в основании планеты Сарабьянов находятся три кита. Первый: исследования русского авангарда, открытия, сделанные в этой области начиная с 1980-х годов. Можно сказать, способности свободно судить об авангарде, понимать его язык мы во многом обязаны Дмитрию Владимировичу. Восхищает его тончайший аналитический метод, умение терпеливо, бережно раскрыть и многие смыслы в позднесоветское время чужого искусства авангарда, и особенности формотворческой красоты «трудных» вещей Малевича, Любови Поповой, Филонова, Кандинского, Ларионова… То, что сегодня кажется само собой разумеющимся в разговоре о поэтике авангарда, заложено изначально в сарабьяновских текстах. Во многом благодаря Дмитрию Владимировичу Сарабьянову русский авангард стал базовой ценностью не только русской, но и мировой культуры.
Второй кит: умение ввести русское искусство в западноевропейский контекст, при этом оттенив своеобразие, своеобычность отечественной традиции. Еще в самый разгар эпохи застоя в 1980 году вышла монография ученого «Русская живопись XIX века среди европейских школ: опыт сравнительного исследования». Если сопоставить ее с той традицией интерпретации русского искусства, что сложилась в «соцреалистическую» эпоху 1930–1970-х годов, то придется признать, что книга Сарабьянова – это как если бы мы после заточения в душном чулане вышли в поле и вздохнули полной грудью. Кончился период изоляции. Началась свободная жизнь в потрясающе интересном общении с миром. По-научному такой подход «мы среди других» называется компаративистика (от лат. comparatio – сравнение, сличение). По-простому: свободный диалог.
Третий кит планеты Сарабьянов: сближение искусствознания с философией. В отечественной науке об искусстве Дмитрия Владимировича можно сопоставить с личностью Юрия Михайловича Лотмана в науке о литературе. Максимальное расширение границ и сфер интерпретации, свободная апелляция к различным текстам культуры в обоих случаях помогают понять событие объемно, сложно, в резонансной среде между прошлым и будущим. В обоих случаях эта любовь к мудрости при обращении к материалу искусства не имеет ничего общего с тем, что Сарабьянов назвал «наукообразной паутиной» из разных модных терминов, клише, доктрин. Удивительный такт в апелляции к пограничным системам культуры и для Лотмана, и для Сарабьянова становится возможностью преподнести шедевр в его абсолютно чистом, совершенном сиянии. И благодаря этому еще раз убедить, что мы имеем дело именно с шедевром (в одном случае – литературы, в другом – изобразительного искусства).
Безусловно, Дмитрию Владимировичу в его опытах сближения изо с философией «наукообразной паутины» помогала избежать феноменальная «постановка глаза», умение чувствовать форму, видеть все сложности, тонкости ее конструкции. Вспомним совершенно недооцененную научным сообществом книгу «Русская живопись. Пробуждение памяти» (М., Искусствознание. 1998). Ее тема – возможность созерцания русского искусства в глубинном свете восточно-христианской философской традиции. Очень убедительно Сарабьянов высвечивает различные эпохи искусства России лучами православной духовной мысли. И избегает тенденциозности благодаря своему уникальному «искусство-видению».
Вот небольшой фрагмент из книги, глава – «Русское искусство в поисках своей сущности. Между Западом и Востоком»: «Русская ментальность формировалась в условиях весьма своеобразного процесса освоения и восприятия пространства. Российская оседлость, замыкавшая движение в пространстве, делала его еще более неисчислимым. Это пространство – азиатское по своей природе, восточное, степное, почти не размеченное какими-либо опознавательными знаками морского или горного ландшафта. В каждой точке, где задерживался человек, подчас закрепляя ее для жизни многих будущих поколений, таится его непостижимость. Не поддаваясь рациональному исчислению, оно требовало мистического отношения, постигающего пространство интуитивизма, который так ярко выявился не только в бесконечных глубинах пейзажей Александра Иванова, но и в лирических картинах природы, созданных Левитаном, в мотивах дороги или реки. Еще более загадка бесконечного пространства захватывала дух Малевича, Кандинского, Матюшина, определив открытия русского авангарда».
Планете Сарабьянов уготован в мировом пространстве вечный путь.