АРСЕНИЙ ШТЕЙНЕР о выставке «Счастье / Теплый ствол» в петербургском лофте Rizzordi
Процесс джентрификации в Питере набирает обороты. Но если московская махина бывших заводов приводится в движение с подлинно индустриальным размахом и осваиваются разом целые кварталы, то северной столице такие колхозы, как «Винзавод» или Artplay, не по плечу. Питерские лофты-тяжеловесы – «Этажи» или наконец-то запущенные «Ткачи» – выделяют на собственно искусство сравнительно небольшую часть своих пространств. Основная часть бывших ткацкой фабрики и хлебобулочного комбината отдана прикладным вещам и всяким креативным бизнесам. Тем отраднее новая петербургская инициатива – лофт фонда Rizzordi, 4000 квадратов выставочного пространства на пивоваренном заводе им. Степана Разина.
У Rizzordi достаточно собственных средств, чтобы не делить площади с магазинчиками фенек и хипстерскими секонд-хэндами. Более того, два небольших выставочных зала в центре города позволяют фонду не разбрасываться и запускать в лофте действительно крупные проекты. Официальное открытие «Ткачей» две недели назад было как раз примером несоответствия пространства и содержания: три камерных, по идее, выставки были искусственно увеличены в масштабе, чтобы заполнить объем залов. Для первой выставки лофта Rizzordi раздувать контент не пришлось. Наоборот, можно было бы немного уменьшить…
Русско-польская коллективная выставка называется «Счастье / Теплый ствол». Это не очень удачный перевод строки из Леннона «happiness is a warm gun». По легенде, Леннон прочел эту фразу на обложке оружейного журнала и, вдохновившись, написал песню для «Белого альбома»: «I know no one can do me no harm // Because happiness is a warm gun». Вот это «no harm», пожалуй, вернее отражает стерильную идею выставки. Даже резкие («активистские») видеоработы поляков в коллективной композиции приобретают ауру милой одомашненности, розового инфантильного покоя.
Эта выставка — первый большой проект польского куратора Кати Шадковской. Она написала прекрасный идеологически грамотный текст к выставке, но обширный материал не поддался ей в должной мере. И это интереснейшая возможность – не следить за телодвижениями куратора-супервайзера, а видеть, как произведения образуют гештальт без примеси чуждой оптики. И этот комплексный образ нимало не соответствует программному тексту. К счастью для мирного зрителя то, что Шадковскую «прежде всего интересуют причины появления классовости как таковой», осталось ее личным делом.
Поэтому специфическую экспозицию выставки глухо перегороженный стендами первый зал лофта и планировочную пустоту второго – нужно понимать не монтажной ошибкой, как показалось питерскому коллеге Павлу Герасименко, а самозародившейся обратной перспективой, свойственной пространству снов и галлюцинаций. На перевернутую точку зрения указывает и то, что «нижний мир» выставки, перформанс Елены Ковылиной, в котором двенадцать волонтеров были спеленуты в мумии, находился этажом выше основной экспозиции. Она структурно разделена на две части. Ее «средний мир», в который первым делом попадает поднявшийся по пропахшей едким солодом заводской лестнице зритель, разбит фальшстенами на ряд открытых боксов и коридоров. Здесь его встречают две первые работы – панно группы «МишМаш» «Будь мягче / Будь тверже» и серия мелкой пластики и фотографий Александры Полисевич «Абъект военный».
Изящная работа «МишМаш» представляет собой большую, выше человеческого роста, кассу, как у энтомолога или типографа. В каждом ее ящичке покоится на вате камень-голыш, с одной стороны одетый в вязаный чепчик или носок. Панно сопровождает напечатанный список качеств-антонимов: мягкое / твердое, женское / мужское, горячее / холодное и т.п. Работа настолько изящно сглаживает все острые углы, задаваемые «критической мыслью» пришибленного дискурсом интерпретатора, что этот список кажется лишь данью новейшей традиции сопровождать произведение пояснительным текстом. Соседка «МишМаш» по боксу Александра Полисевич (иногда она подписывается как Алека Полис) не смогла обойтись без упоминания Юлии Кристевой и также не преминула указать, что танк служит символом Эроса и Танатоса заодно. Настольные модели танка, линкора и пушки залиты розовым силиконом – легко представить, как они выглядят, если вспомнить политый глазурью киноаппарат Юрия Шабельникова. Подвешенный на леске розовый игрушечный самолетик тащит за собой низку вагинальных шариков. На феминизм художницы указывают также сцены лесбийской свадьбы на видео и известный объект заборных росписей и иллюстрированных журналов знакомств, ловко вмонтированный на фотографиях то в сложенные лодочкой ладони, то в портал собора. Пиздой в храме левую Европу не удивишь, и в свое время радикальная художница Алека Полис получала стипендию от министерства культуры Польши. Несмотря на гендерную ангажированность, эти розовые работы очень неплохи и удачно расположились рядом с совершенно самостоятельным объектом «МишМаш». И эта детская игра в оппозиции, слившиеся воедино в общей песочнице, задает тон интерпретации следующих работ.
Чересчур наивная (хочется сказать – стилизованная под аутсайдера Александра Лобанова) настенная живопись Александры Чернявской «Убить Стефана» передает сложную историю времен Второй мировой войны. Сосед застрелил через стенку родственника художника, приняв его за изменника родины и, не выдержав горя из-за своей ошибки, повесился. Спасшийся стукач изображен на картине с восемью руками, которыми указывает на все дома деревни разом. В пару к этой росписи идет работа «R.I.O.T.» Давида Тер-Оганьяна, выполненная в обычной для него детской технике рисования пальцем по планшету. Маленький рисунок увеличен и по фрагментам распечатан на листах А4, которые криво наклеены на стену. Нарочитая детскость в подаче таких серьезных тем – ценности человеческой жизни на войне или в мирное время, когда невинные матери без суда посажены в кутузку – еще раз показывает, что искусство без развитой пластической составляющей легко деградирует до примитива агитации в красном уголке. При отсутствии заданного угла зрения эти работы Чернявского и Тер-Оганьяна могут вызвать только улыбку.
О своей серии фотографий «В раннем детстве» выпускник Школы Родченко Антон Акимов пишет, что хотел показать бегство «в вымышленный мир детства» от вопросов. Непонятно, какие проклятые вопросы мучают Акимова, ясно, что это школьная попытка ткнуть пальцем в пресловутые «пустые зоны». «Псевдодокументация» детства автора представляет собой ряд туманных фотографий на черно-белой пленке, на которой в цифровую эпоху так просто сделать не в фокусе что-нибудь романтически-креативное. Псевдодокументы немного напоминают карточки Льва Рубинштейна, которые, однако, регистрировали хотя бы реальность фактов языка. Фотографии Акимова свидетельствуют лишь о школьном следовании прилежно выученному концептуалистскому дискурсу.
Напротив пиксельных «R.I.O.T.» располагается интерактивная видеоинсталляция Кобаса Лаксы «Roller Coaster Warsaw». Утопической трехмерной панорамой руинированной Варшавы будущего можно управлять с помощью навипада. В разрушенном парке развлечений замечаешь то гигантского паука, притаившегося на стене чечулинской высотки, то знак радиоактивного заражения. Остальные видео посвящены разным аспектам социальных практик. Здесь хроники Occupy Wall Street известного активиста Томаса Рафы, розовые девичьи сны Малгожаты Гуровской, автора черного сердца, ставшего эмблемой выставки, ролики Анны Орликовской о скромных и неочевидных домашних радостях, макросъемка порно Яцека Маркевича и жутковатое видео «More and more» Томаша Мроза о простом жизненном цикле глиняного человека, удивительно похожего на хлебные скульптуры Андрея Кузькина.
Отдельный полубокс достался только видео Алины Гуткиной «Anxiety States» о тревогах современной молодежи. Остальные плазмы и проекции располагаются вдоль проходов, и это мило подчеркивает известное несоответствие протяженного во времени жанра видео «быстротечности жизни» (Евгений Попов, «Письма к Ферфичкину»). Всего лишь одна видеоработа лишена тоталитарной требовательности к зрителю – это «Восход» научно-хиппового квартета «Куда бегут собаки», размещенный отдельно от других в самом композиционно далеком углу выставки. К зрителю бесконечно медленно приближаются силуэты всадников. Они взяты из заставки к фильму «Неуловимые мстители», но по мере приближения оказываются не то киберкентаврами, не то всадниками апокалипсиса. За ними неудержимо и плавно встает огромное рыжее Солнце. Видео завораживает, и, отведя взгляд, его не теряешь из сферы внимания, как часто бывает с другими роликами.
Второй зал лофта, четверть которого держит видео квартета «Куда бегут собаки», не разгорожен фальшстенами, в нем очень много воздуха и композиционно он мог бы быть первым – если бы не обратная перспектива всей выставки. У многих возникло ощущение «странного пространства», сами художники говорили, что выставка «странная», «непонятная».
Между тревожно-настойчивым видео «Восход», которое сопровождают звуки нейтронной звезды и магнитосферы Солнца, и шаманскими объектами Дороты Бучковской «Трансфузия» (эти полусферы, между которыми по прозрачным трубкам циркулирует жидкость цвета крови, отсылают к «Феноменологии восприятия» Мориса Мерло-Понти), располагаются основные объекты выставки. Доминирует вывернутая избушка, «Алтарь Космизма» выпускников Школы Родченко Даниила Зинченко и Петра Жукова. Курган, снаружи выложенный торфом, с каменным узким казематом внутри, окруженный кольцом старых кинескопных телевизоров со сценами из жизни авторов, имеет много общего с «Родной землей» Макаревича и Елагиной из проекта «Русская Идея» и ведет прямое происхождение от «Черных деревень» Пепперштейна. Невидимый супостату схрон, в котором русские люди укрыли парторга Дунаева, Пепперштейн и Ануфриев выписали из «Повести о настоящем человеке». Тихое делание, традиционалистский лейтмотив жития летчика Маресьева, служит общей основой для космизма Федорова и космонавтики Циолковского. Вывернутый тулуп шамана или юродивого ближе к Космосу, чем цитаты левых философов. И между алтарной избушкой и висящим над ней «Спутником» Иры Кориной с антеннами из прутьев выстраивается доминанта выставки, вертикаль «Теплого ствола».
Занимающий отдельный этаж перформанс Елены Ковылиной «Спеленутая душа России», будучи нанизан на эту вертикаль, меняет знак. С профессиональной четкостью в инсталляции с двенадцатью статистами проговорены истоки несвободы и национального паралича воли. Слова самой художницы о «поощряемых коррумпированной властью деструктивных чертах характера, которые развернулись в массовый геноцид в масштабе страны», идеально описывали бы работу, будь она представлена как отдельный проект. Но любое настоящее произведение не позволяет однозначной трактовки, и в контексте «Теплого ствола» с пелен «души России» помимо воли автора слетают депрессивные краски. Двенадцать мумий оборачиваются зародышами, куколками, преображение которых во тьме пещеры неизбежно, гениальным художественным комментарием к первым стихам 20-й главы Евангелия от Иоанна.
Чрезвычайно интересно наблюдать, как не структурированный кураторскими идеями художественный материал не проваливается в хаос отчетной выставки, а самостоятельно генерирует концепт. Резкое несоответствие между декларацией выставки и ее чувственным эффектом ни в коей мере не является недостатком проекта. Напротив, сумма работ, которые по отдельности могут требовать другого регистра зрения, дает качественный скачок восприятия, экстатический гештальт.
Тут пора вспомнить текст, давший название проекту.
When I hold you in my arms
And I feel my finger on your trigger
I know no one can do me no harm
Because happiness is a warm gun.
Генитальный юмор Леннона, что бы ни имела в виду Катя Шадковска, к выставке «Теплый ствол» неприменим, на что косвенно указывает и неловкий перевод. В предпубертатном, подчеркнуто-асексуальном регистре творческих поллюций «Теплого ствола» акт деятельности происходит не в «твердом» мире реальности, а в «теплом» мире сонных фантазий. Дедушка Фрейд устарел; старый мудрый еврей не понял, что драма нового человека будет скрыта не в вопросах пола, а много раньше, в перинатальном периоде. Не только девочкам чего-то не хватает: все люди страдают от травматичной потери, еще до появления на свет, хвоста. Главы об обители муми-троллей из главной книги младоконцептуализма, «Мифогенной любви каст», описывают истинно счастливую жизнь нерожденных существ. Но даже наделенные мягкими хвостиками муми-тролли немного завидуют странникам хатифнаттам, жизнь которых вечно остановлена на эмбриональной (‘каудальной’, мог бы сказать авангардист-психоаналитик) стадии. И в полном согласии с видениями Пепперштейна и Ануфриева ювенильный компот из русского концептуализма и польского социально-адаптированного активизма, сдобренный стойким запахом солода в бывшем цеху пивзавода, обратился гипнотическим варевом, уводящим зрителя в многоэтажный вегетарианский трип. Идеологически грамотно прописанные в тексте куратора Кати Шадковской активизм, протест, проблемы власти и доминирования, получив концептуалистскую прививку, превращаются в намеки, символы, увиденные во сне. В русском варианте «теплый ствол» ассоциируется с каким-то полуприсутствующим внутренним органом. Непроявленность теплого ствола и обуславливает притягательность возникшего на выставке коллективного фантома. В этой спонтанной инфантильной ауре, где нет ни розовых, ни голубых, ни красных, ни белых – прелесть первой самостоятельной выставки лофта Rizzordi.
Выставка «Счастье / Теплый ствол» продлится в лофте Rizzordi (Санкт-Петербург, ул. Курляндская, д. 49) до 7 июня
