Мария Сидельникова.

Французский художник Фабрис Ибер создал кубический мяч и подвесил Землю на цепь. Он сеет деревья и насаждает бизнес в искусстве. Последнее, впрочем, не помешало ему получить «Золотого льва» на Венецианской биеннале. Его выставка «Бессмертие» открывается 3 сентября в Москве, а затем побывает в Нижнем Новгороде и Красноярске. О матрешках в разрезе, сибирских морозах и зеленых человечках с художником поговорила Мария Сидельникова.

«Я ДАВНО МЕЧТАЛ УВИДЕТЬ СИБИРЬ»
В: Выставку Immortalite вы создавали специально для России?
О: Когда я начал работать над Immortalite («Бессмертие»), мне предложили сделать выставку в Париже, поэтому часть работ была показана там. Но задумывались они для Москвы, где и планируется самая большая экспозиция. В Нижнем Новгороде и Красноярске будет несколько сокращенный вариант. Я давно мечтал увидеть Сибирь и очень рад, что представляется такая возможность. Мне очень нравится русский психологический тип, совсем не философский, но очень страстный. По сравнению с европейцами, это другой взгляд на мир. В Европе — все сплошь философы, а в России такого нет. В начале работы над Immortalite я стал перебирать ассоциации, связанные у меня с Россией. Конечно же, я вспомнил о матрешке. Решил разрезать ее вдоль. То, что получилось, напомнило мне пустой саркофаг, заполненный бесконечностью. Возникла идея, что бесконечность заключается в смерти, и так я пришел к идее о бессмертии, которая стала ключевой для всей экспозиции. Кроме матрешки, я думал о Сибири, где холод останавливает всю жизнь, о древнерусских иконах — в каждом символе России присутствует мотив бессмертия. В рисунках и картинах, которые будут показаны на Immortalite, я затрагиваю эту тему по-разному: иногда с научной точки зрения, иногда с человеческой. Также на выставке будут представлены мои POFы (от фр. Prototype d’оbjet en fonctionnement, POF — прототип действующего предмета) вместе с видео, поясняющими их смысл. Таким образом, будет три части — рисунки, POFы и видео.

В: Расскажите о ваших предыдущих выставках в Москве. И каковы ваши впечатления от города?
О: Я приезжал в Москву в 1992 году, когда делал выставку рисунков в Центре современного искусства. После этого мои работы неоднократно бывали в Москве, а я нет. Запомнился дикий холод, так как дело было зимой. Для России это было удивительное время. Не было понятно, что происходит в стране и к чему это все приведет. Но все казалось возможным, и это было приятно. Мне нравится работать с промышленными предприятиями, и тогда в Москве я делал выставку с компанией, которая производила кепки. Я превратил обычную кепку в своеобразный радар, поместил какое-то количество кепок в старую телефонную будку, а вокруг развесил рисунки на ту же тему. Также была выпущена книжка под названием «1–1=2». Эта работа стала одним из первых моих POFов.

В: Вы тогда раздавали эти кепки всем присутствующим на вернисаже. Отец главного редактора «Артхроники» до сих пор носит вашу кепку на даче…
О: Правда? С ума сойти! Это ужасно смешно. Я очень хотел бы опять сделать подобный проект в России. На месте посмотрю, какие есть компании, открытые к сотрудничеству с художниками. Вообще же мои воспоминания о России больше связаны не с Москвой, а с Сочи. Когда-то я очень любил там бывать. Мне нравится по всему миру отыскивать места, схожие с теми, где я уже побывал. Сочи оказался близок по климату к моей любимой бухте Чизапик в Балтиморе. Сейчас в связи с предстоящей Олимпиадой там, наверное, все изменилось, но в 1990-е, когда я там отдыхал, во всем Сочи была единственная приличная гостиница, где останавливался ваш президент Ельцин.

«ХУДОЖНИК ДОЛЖЕН УМЕТЬ АДАПТИРОВАТЬСЯ В МИРЕ БИЗНЕСА»
В: Известно, что вы серьезно занимались математикой. Откуда возникло желание пойти в Высшую национальную школу искусств Нанта (ENSBA)?
О: Да, действительно, я посвятил математике два года. Но уже в 18 лет поступил в школу искусств. К тому времени я успел немного повращаться в среде французских современных художников, узнал концептуальное американское искусство. И подумал, что если всю жизнь буду заниматься математикой, то у меня не останется времени на изучение искусства, а если я займусь искусством, то смогу найти время и на математику. Я сделал свой выбор, и все сложилось, как мне кажется, вполне удачно. У меня всегда было желание что-то создавать, изобретать, я обожаю все перемешивать, а если бы я остался математиком, вряд ли у меня была бы такая возможность.

ИБЕРАКТИВНЫЙ ХУДОЖНИК
Фабрис Ибер родился в 1961 году в городе Люсон в департаменте Ванде на западе Франции. Прошел двухлетний университетский курс математики. Окончил Высшую национальную школу изящных искусств в Нанте. В 1986 году дебютировал с работой «Мутация» (Mutation). В 1989-м представил зеленых «Людей из Бессина». В 1991 году для работы «Перевод» (Traduction) отлил 22-тонный кусок мыла, вошедший в Книгу рекордов Гиннесса. В том же году создал первый POF (от фр. prototype d’objet en fonctionnement — прототип действующего предмета) — «Трогательный ковер» (Tapis a toucher). В дальнейшем POFы стали основным мотивом в его творчестве. В 1994 году организовал ООО «Безграничная ответственность», в рамках которого помимо творческой деятельности занялся налаживанием связей между художниками и бизнесом. В 1997 году представлял Францию на 47-й Венецианской биеннале и был удостоен «Золотого льва» за работу «Золотая вода, спящая вода, запах — пляска кинооператоров» (Eau d’or, eau dort, odor — la danse des cadreurs). В 2000 году его «Энциклопедия неизвестного» (inconnu.net) была показана в Триумфальной арке рядом с Могилой Неизвестного Солдата. Фабрис Ибер сделал частью творчества свою фамилию, официально отказавшись от t в конце Hybert. Так, в 1995 году Музей современного искусства в Париже превратился в «Ибермаркет» (Hybermarche), в 2001 году в Токио прошли первые К’Иберралли (C’Hyber Rallye), повторенные потом в других городах, а выставки художника украсил надувной Тед Ибер (Ted Hyber), напоминающий плюшевых мишек Тедди. Фабрис Ибер работает во многих жанрах: живопись, рисунок, инсталляции, кино, видео, скульптура, в 2005-м попробовал себя в хаосграфии (термин художника. — Артхроника): придумал декорации и костюмы к балету «Времена года» на музыку Вивальди, поставленному труппой Анжелена Прельжокажа.

В: Кто из художников оказал на вас наибольшее влияние? Или, возможно, источники вдохновения вы находили вне мира искусства?
О: Главные художники для меня — это Марсель Дюшан и Йозеф Бойс. Я восхищаюсь теми художниками, которые создали новые системы, новые течения. Все остальные меня не интересуют. Вдохновляли ли меня ученые? Да, скорее всего. Меня всегда привлекала тема исследований. Как художник, я пытаюсь придать мысли форму. Она же не идет прямой линией от А до Я, она меняет свои направления, выстреливает в разные стороны, приобретает необычные очертания. Именно поэтому я всегда стремлюсь сначала быть исследователем, а потом художником, который фиксирует форму мысли. Я пытаюсь сделать мысль наглядной. В серии рисунков, которые тоже будут показаны в Москве, как раз можно проследить движение мысли, насколько быстро и стремительно она распространяется. Кроме того, я много общаюсь с разными людьми, не только с художниками. С главами крупных компаний, например, у которых более глобальное мышление, они мыслят другими масштабами — это общение позволяет мне развиваться как художнику.

В: В 1994 году вы создали ООО «Безграничная ответственность» (Unlimited Responsibility), главной задачей которого было выстраивание отношений между художниками и бизнесменами. Откуда такая потребность?
О: Идеология этого общества была продиктована моим собственным опытом. Художникам нужны материалы, иногда весьма дорогостоящие. Так, например, для одной из первых моих работ «Квадратный метр губной помады» (Le Metre carre de rouge a levres, 1981) потребовалось большое количество помады, а купить ее, особенно когда ты студент, проблематично. И я обратился в косметическую компанию. Удалось договориться о сотрудничестве, причем весьма продуктивном. Предприятие в таком случае выполняет функцию продюсера, который позволяет художнику реализовать свой замысел. Так я сделал несколько произведений. Зачастую предприятия выступали и в роли коллекционеров. Я решил развивать тему подобного сотрудничества, начал обучать других людей. Мне предложили создать в Нанте международную школу, где такое обучение будет носить системный характер. В дальнейшем планируем открыть филиалы в Кардиффе, Штутгарте, Барселоне и Кракове.

В: Занятия уже начались?
О: Пока организационная стадия. Если все получится, то в следующем году мы сможем набрать первых учеников. Мы будем готовить профессиональных посредников между компаниями и художниками. Так, например, если художник придумал проект, который дорого стоит, необходимо найти партнеров, заинтересованных в реализации его идеи. Схема работает и в обратном направлении: если компании нужно сделать художественный проект, она может обратиться к такому посреднику, и тот подберет художника. Это совершенно новый вид деятельности.

В: Как ваша школа будет вписываться в классическую систему художественного образования во Франции?
О: Противоречий нет, наша школа станет логичным дополнением. Когда я только начал разрабатывать эту систему сотрудничества с бизнесом, ко мне многие относились с подозрением. Но постепенно эту модель переняли другие художники, и стало понятно, что она очень логичная и действенная. Теперь ко мне часто обращаются за консультациями. Художник должен уметь адаптироваться в мире бизнеса, уметь приноравливаться к заказчикам.

В: В работе «Перевод» (Traduction) вы использовали кусок мыла весом 22 тонны, благодаря чему вошли в Книгу рекордов Гиннесса. А фирма-спонсор отметила значительный рост спроса на свою продукцию… Искусство и маркетинг совместимы?
О: Фирма «Марсельское мыло» не была моим спонсором, это было полноценное парт­нерство. Продажи действительно возросли на 30 процентов. К тому же фирма начала производство новых продуктов, на которые сейчас большой спрос. Думаю, художник может быть инструментом маркетинга. Тем более что система работает в обе стороны: не только бизнесмены используют художников, но и художники многое получают от сотрудничества с бизнесом. Кто-то больше выигрывает морально, кто-то материально. Каждый раз происходит по-разному и зависит от конкретного проекта. Хотя, конечно, есть художники, которые категорически не приемлют такую модель, но это их проблемы. Я обожаю такую работу, обожаю общаться с бизнесменами, которые позволяют мне реализовывать мои самые смелые идеи. Я прихожу в бешенство, когда не могу создать то, что хочу.

В: Какими качествами, и профессиональными, и человеческими, должен обладать современный художник?
О: Он должен быть открытым миру: понятен в международном контексте, а не только в своей стране. Должен уметь много работать, уметь представлять и продавать свои работы, уметь адаптироваться. Ведь такова природа человека: мы адаптируемся к ситуации, к людям. Это человеческая сущность, это у нас в крови.

В: У вас нет эксклюзивного контракта ни с одной галереей. Вы полагаете, что художник должен сам продавать свои работы?
О: У меня контракт с Galerie Jerome de Noirmont. Но они продают только мои готовые работы, но не мои замыслы. Галереи — это очень архаично. Художник продает себя сам, у него для этого гораздо больше возможностей. Рынок искусства — это совсем маленькая часть в деятельности художника.

«Я ВСЕ ВРЕМЯ НАХОЖУСЬ НА ГРАНИ МЕЖДУ НАУКОЙ И ИСКУССТВОМ»
В: На Венецианской биеннале 1997 года во французском павильоне вы выстроили телестудию, откуда велись трансляции в прямом эфире. И ваша работа получила тогда «Золотого льва». Как вам кажется, почему?
О: Я подумал, что такой носитель, как телевидение, лучше всего проявляет сложность формы. Телевизор показывает и пространство, и время, он их смешивает. Мне хотелось, чтобы публика видела, как произведение создается. И в течение пятнадцати дней там постоянно что-то создавалось. Я каждый день приглашал художников из разных стран и порядка пятисот гостей — это было абсолютно живое, сумасшедшее место. По многим параметрам моя работа была вне нормы биеннале; такой формат непривычен для Венеции, видимо, поэтому я и получил главный приз.

В: Как вы относитесь к масштабным смотрам, вроде Венецианской биеннале? Многие художники высказывают мысль, что система национальных павильонов себя изжила…
О: Венецианская биеннале — это отлично. Ведь вокруг Венеция! А про национальные павильоны я тоже так думаю, именно поэтому я и сделал международный павильон. Я как бы перевернул все венецианские каноны.

В: Откуда у вас интерес к телевидению?
О: Я обожаю переключать каналы, смотреть нарезку из картинок. Это такой обмен между разными временами. Картинку можно ускорить, можно замедлить. Все эти технические феномены способствуют активизации мысли. Я обожаю раскручивать этот клубок.

В: Расскажите о ваших зеленых человечках из Бессина.
О: В начале 1990-х, мне тогда было 28 лет, мэр маленького французского городка Бессин объявил конкурс на создание городской скульптуры. Он хотел, чтобы это был не монолит, скажем, на площади возле мэрии, но что-то, что распространялось бы по всему городу. Тогда я придумал зеленых человечков, инопланетян. И они были установлены на фонтанах в Бессине, и через них текла вода. Их неестественно зеленый цвет — цвет мутации, цвет перемены. Теперь они распространились по всему миру, сейчас их около тысячи в разных городах.

В: Это ваш автопортрет?
О: Да, в какой-то степени. Я делал его, думая о себе в старости. Все больше и больше становлюсь похожим на этих человечков. Только они все в половину моего роста, и лишь один с меня ростом.

В: Зеленый — ваш любимый цвет? Почему? Вам близки идеи «зеленых»? Я читала, что у вас есть собственная плантация…
О: Это никак не связано с политическими идеями «зеленых», мне на них наплевать. «Зеленые» реагируют на то, что уже произошло, и все время опаздывают. Я предпочитаю думать о будущем. Я иду гораздо дальше, чем экологи. Однажды мне представилась возможность купить пейзаж, о котором я мечтал все свое детство. Это долина, сплошь поля, а я решил превратить ее в лес, чтобы люди могли там прогуливаться, любоваться источниками. Мы с моим отцом попробовали посадить гектар леса, но быстро поняли, что с саженцами много мороки. И решили этот гектар засеять. Лесом. И у нас получилось! Теперь у меня тысячи деревьев, которые выросли самостоятельно. Люди сажают готовые деревья, а я считаю, что их надо сеять.

В: Ваши «К’Ибер ралли» (C’Hyber Rallye) напоминают детскую игру по поиску клада. Так и задумывалось?
О: В «К’Ибер ралли» заложена идея телевидения. Ралли позволяют людям посмотреть много предметов, которые я сделал и которые имеют какую-то связь с моей мыслью. Да, это как игра по поиску сокровищ, но мы находим не сокровища, а POFы, составляем их список, и в итоге тот, кто больше всего нашел, выигрывает мое произведение. Я уже делал ралли в Париже, Токио, хотел сделать в Москве, но меня отговорили, поскольку тут мало маршрутов для прогулок. Но я не очень расстроился: если какая-то задумка не удается, я немедленно начинаю делать что-то другое.

В: В 2007 году вашей выставкой «Пища для размышлений» открылась парижская «Лаборатория» — арт-центр, где соединяют искусство и науку. В июле вы сделали большую выставку в Институте Луи Пастера. Вам близки идеи сайнс-арта?
О: Насколько мне известно, во Франции никто, кроме меня, сайнс-артом не занимается. Как я уже говорил, я по своей природе исследователь и все время нахожусь на грани между наукой и искусством, поэтому мне эти идеи не просто близки, я с ними постоянно работаю.

В: На презентации в Люксембургском саду вашей скульптуры «Крик, надпись» (Le cri, l’ecrit) присутствовали Жак Ширак и Николя Саркози. Что вы хотели сказать чиновникам этой скульптурой?
О: Я совершенно неожиданно для себя вы­играл международный конкурс на создание скульптуры ко Дню памяти жертв рабства. Я сделал для него эскиз, рисунок, где Земля — это огромный шар, он держится на цепи, которая рвется. В день, когда надо было подавать заявку на участие, я был в Сан-Франциско и отправил рисунок по MMS. Мне было очень приятно, что выбрали меня, потому что это мой первый опыт работы с бронзой. На вернисаж действительно пришли Ширак и Саркози, но они ничего не знают об искусстве, особенно Саркози. Единственное послание, которое я хотел донести до всех, а не только до них: вопрос отмены рабства все еще актуален, то есть цепь разорвана, но она находится в вертикальном положении. Скульптура напоминает, что с рабством надо бороться, но это чрезвычайно трудно.