Михаил Боде

В ГМИИ имени Пушкина — праздник. Из самого Парижа, из Национального музея Пикассо привезли его личное собрание собственных шедевров, от раннего до позднего. Всего двести работ. Как Пабло Пикассо менял манеры и любовниц, множил детей и врагов, творил и вытворял — это надо видеть.

Банальнее, кажется, некуда, но Пикассо — художник с именем. С большим именем: Пабло Диего Хосе Франсиско де Паула Хуан Непомусено Мария де лос Ремедиос Криспин Криспиньяно де Ла Сантисима Тринидад Руис и Пикассо — так его нарекли при крещении. Звучит, как фамильный титул гранда или принца. Артистические же звания нанизывались или прилипали к нему всю жизнь. В отрочестве академист, в молодости символист, реалист, кубист, затем — неоклассицист, сюрреалист, а в поздние годы и такой «ист», для которого критики и искусствоведы так и не смогли подобрать внятного определения и, разведя руками, порешили на том, что все это «поздний Пикассо».

Кем он был на самом деле, этот гранд искусства XX века в вечной пролетарской кепке, которая таскалась за ним из богемной «Плавучей прачечной» на Монмартре в особняк на улицу Ла Боэси, на роскошную виллу в Антибе и на праздник коммунистической газеты l`Humanite, переменивший, пожалуй, столько же «измов» и манер, сколько любовниц и жен, считавших его монстром, сейчас никто толком и сказать не может. Как не мог этого сказать даже его «вазари», составитель самого полного каталога произведений Пикассо Кристиан Зервос, более полувека тому назад выстреливший на страницах своего журнала Cahiers d`Art обойму определений: «Пикассо — маг, Пикассо — демон, Пикассо — гений, Пикассо — мудрец. Пикассо — сумасшедший, Пикассо — ангел, Пикассо — чудовище…»

У каждого свой Пикассо. Для тех наших соотечественников, которые впервые увидели завезенного Щукиным Пикассо с высоты «русской идеи», он — «скорбь последних дней» (Георгий Чулков) или «труп красоты» (Сергей Булгаков). Последний даже уму­­д­рился сравнить геометрические паутины Пикассо-кубиста с беседой Свидригайлова о вечности, представляемой в образе тесной избы, наполненной пауками. Для тех же, кто гонялся не за бесами, а за художественными новациями, Пикассо стал образцом мастерски решенных формальных задач (Алексей Грищенко). То есть если продолжить того же Зервоса, то «Пикассо — цвет, Пикассо — форма».

Сколько перьев и клавиш печатных машинок истерлось с той поры в попытках разгадать загадку Пикассо, сказать невозможно. Так же как и то, сколько социологов, психологов-фрейдистов и философов-марксистов и экзистенциалистов ушло в своеобразное «пикассоведение».

Повторимся, у каждого свой Пикассо. У нас он в основном ранний, то есть та сотня картин, которую до 1914 года сумел привезти коллекционер Сергей Щукин. И вроде бы после «Девочки на шаре» и той самой кубистической «Скрипки», обломки которой, по выражению Мандельштама, разлетелись по всему свету, в наших коллекциях должен бы стоять длинный прочерк. Однако этого не случилось, и большую лакуну, насколько было возможно, заполнили графикой и керамикой, дарами друзей художника — Ильи Эренбурга, Даниэля Канвейлера, Фернана Леже и др.

Представления о другом или других Пикассо приходилось набирать на привозных выставках. На той, которую в 1956 году с легкой руки опять же Эренбурга устроили в ГМИИ и в Эрмитаже. И на знаменитой «Москва — Париж» 1981 года, на которой мы впервые увидели первую жену художника Ольгу Хохлову, написанную им в пору увлечения Энгром, и сына Поля в костюме арлекина, да и вообще весь тот неоклассицизм, за который в 1920-е годы сообщники по авангарду, не разобравшись, заклеймили его «отступником» и «предателем». Плюс ко всему время от времени нам подавали что-нибудь из «завтраков», тех самых, что «на траве», которые в поздние годы Пикассо любил панибратски делить с Мане.

То есть Пикассо мы постепенно узнали. Теперь же есть возможность освежить все эти впечатления, поскольку в экспозиции произведений мэтра из собрания Национального музея Пикассо (Париж), открывшейся в ГМИИ, можно встретить и старых знакомых — Ольгу и Поля, и эскизы костюмов к балетам «Парад» и «Треуголка», которые мы только что видели на «дягилевской» выставке в Третьяковке. И, конечно, те самые «завтраки», для которых до сих пор не подобран соответствующий «изм».

Поскольку за выставку-реконструкцию всего Пикассо (разумеется, насколько это возможно) взялись оба музея — и гастролирующее собрание из парижского особняка Сале, и ГМИИ, вновь прибывшим «пикассам» представлены их соответствующие российские «родственники». Наши «голубые» («Старый еврей с мальчиком») встречаются с единокровными «Селестиной» и «Похоронами Касагемаса», «Авиньонские девицы» (этюды к знаменитой картине) с парижской и московской пропиской собираются в профессиональную стайку, понятно, что тамошний кубизм отразится в тутошнем. Плюс к этому приехали еще невиданные у нас близкие родственники Пикассо — «Сидящая женщина. Мария-Тереза Вальтер» (1937) и «Клод рисующий, Франсуаз и Палома» (1954). Что и понятно — парижский музей Пикассо создан на основе его личного и, можно сказать, интимного собрания. И потому у каждого посетителя будет возможность самому разобраться, кем же был Пикассо — магом, гением, сумасшедшим, ангелом или чудовищем.