Александр Боровский, заведующий Отделом новейших течений Государственного Русского музея

О китайском современном искусстве у нас говорят или с придыханием, или сквозь зубы. Ну с «придыханием» все ясно: рекордсмены рынка, ногой открывающие двери всевозможных саатчи. И про «сквозь зубы» понятно. Спросите наших соц-артистов, они вам наглядно покажут, особенно на материале первых лет экспансии contemporary сhinese, множество примеров прямых заимствований, а то и плагиата.

Победителей не судят. Тем более когда они играют — пусть иногда на грани фола, но все-таки по правилам

Мало-мальски насмотренный зритель вообще может воспринимать новое китайское искусство как игру угадайку: кто что у кого позаимствовал. Обе реакции имеют основания. Однако ничего не объясняют.

Потому что китайчонок Ли из песенки Вертинского далеко ушел. Никакой тебе ориентальной расслабленности, экзотики и пр. С другой стороны — никаких больших скачков, идейной исступленности, мобилизационной психологии. Ли сегодня не просто прагматик, он — поэт прагматики, целеполагания и реализации задач. Китайское искусство вообще нельзя воспринимать вне «дерева целей», которое характеризует современную китайскую жизнь. Мне кажется, основой целеполагания является сегодня не артикуляция особого пути. Китай жаждет выигрыша «по правилам».

С каждым приездом в Китай я вижу прирастание этой материализованной воли. Материализованной даже в буквальном смысле — хотя бы в архитектуре. Китайцы хотели, чтобы у них строили ведущие архитекторы мира, — они и строят. Вместе с китайскими. Мы вроде бы тоже хотели. Но воли играть по общепринятым правилам не хватило. Ее хватило ровно на распил бюджета. Я не представляю себе китайского культурначальника, который, к примеру, заявил бы: да, некий Перро выиграл у нас конкурс на здание второй сцены Мариинского театра, но оказалось, что купол очень сложен, никто не берется его реализовывать, так что достроим без Перро — скромненько, без выкрутасов. И достраивают, в виде молла в заштатном западном городке, даром что в центре Петербурга! Недолго бы протянул в Пекине такой начальник. Потому что в подобном случае он посягает не только на бюджет (смешно считать, что в Китае нет коррупции). На целеполагание. Практически — на телеологию, в конечном итоге — на мироустройство, ибо цель строительства театра есть театр, а молла — молл! Это только с виду элементарно. В Китае профессиональное архитектурное сознание (как, естественно, и у нас) долго было отягчено привходящими обстоятельствами—идейно репре­зентативными и прочими. И когда появилась возможность строить по конвенциональным архитектурным (экономичес­ким, технологическим и пр.) правилам, это было воспринято как откровение! Взять хотя бы пекинский Capital Museum (французская AREP Company и китайская Architecture Design Group). Не самый гигантский, не самый «национальный по форме и социалистический по содержанию». Просто самый музейный по образу, по качеству реализации функций смотрения, хранения и организации зрительских потоков. Современная норма, воспринятая не как рутина, а как откровение, неизбежно ведет к превышению, опережению нормы. Возникает своего рода поэтика победительности — не абы как, не национальной смекалкой, не, как у нас любят говорить, «асимметричным» путем. По правилам.

Вот в этом свете стоит воспринимать и contemporary сhinese. Норма contemporary art была воспринята как откровение. При этом надо было ее «взять». Другого пути, как стать стопроцентным чемпионом рынка, не было: ни шагу назад, пан или пропал. Так было задумано и с апроприациями: не стесняться, прихватывать все, что пойдет в дело, не останавливаться, не терять темпа. Победителей не судят. Тем более когда они играют — пусть иногда на грани фола, но все-таки по правилам.

Есть что-то наивно-тро­га­тельное в том, как старательно китайцы изучали механизмы арт-рынка и индивидуальные поэтики его лидеров. Оценили необходимость введения неких визуальных национальных брендов-манков, на которые поведется западная аудитория. Здесь действительно возникали аналогии с соц-артом, тем более что приемы работы с имиджем и текстом часто совпадали. Было, правда, кардинальное содержательное отличие. Скорее всего китайцы и не думали о борьбе мифологем и вообще о «развенчании» режима. Даже когда братья Гао показывали «мисс Мао» с женскими грудями, предполагаю, речь шла более об отсылках к иконографии бодхисатв, чем о политическом радикализме. Чаще же манипуляции с коммунистически-китайскими мифологемами были минимальны и в какой-то степени почтительны — смыслом работы с ними была трансляция как таковая, внедрение в западную иконосферу. Рискну предположить: contemporary сhinese, по крайней мере в первом поколении прорвавшихся на мировую сцену тяжеловесов, вообще скорее имитирует критическую позицию, чем реально претендует на политическое высказывание. В этом плане оно вполне усвоило поп-артистские установки. Возможно, здесь сыграла свою роль древняя ментальная традиция дальневосточного искусства, парадоксально наложившаяся на попизм. А именно невыделенность позиции художника в мире, нецентрированность этой позиции. Антирефлексивность, ставка на простые реакции (удивление, агрессия, страх и пр.), похоже, дело принципиальное. Возможно, поэтому так распространена здесь установка на детское. Бесконечные «Парки юрского периода» Суи Чуангуо, игрушечные россыпи Зенг Хао, парящие в пространстве, как бы заключенные в мыльные пузыри уродливые пионеры Фанг Личжуна…

А вот еще одно воплощение детского: любовь к отражающим поверхностям (сталь, белый металл). Это, конечно, идет от Джеффа Кунса. Кунс материализовал древнюю магию показа как движущую силу современного общества запредельного сверхпотребления. Братья Луо, Шан Данханг, Шан Ванг перевели это в другой регистр, в котором при всем желании не сыскать критику консюмеризма: детская неприкрытая жажда обладания… Итак, поп-арт, Кунс, пожалуй, лейпцигская школа, новая версия антропологического критицизма по версии YBA (Чапмэны, М. Валлингер, МакКуин)… Все эти явления contemporary сhinese впитало как губка. Апроприировало ли, проще говоря — «переварило»? В какой-то степени. Прежде всего в плане реализации в материале — необыкновенно масштабной и изобретательной. Здесь китайцы, пожалуй, превосходят своих западных собратьев. Есть и еще одна позиция, где они идут на опережение. Нетрудно заметить, что с самого начала их отношение к современному искусству было избирательно. Их интересовало прежде явление, которое критик Питер Челдал в New Yorker удачно назвал «фестивализмом». В основе его лежали аттрактивность, суггестивность, занимательность вплоть до аттракционности… Родилась своеобразная версия техноманьеризма. Вот только все это сильно тянет contemporary art в зону интертейнмента.

Есть ли у contemporary сhinese некий общий вектор в плане поэтики, формообразования? Что ж, как уже говорилось, есть своя поэтика в азарте, драйве реализации. Как поставленных задач в целом, так и в русле конкретного авторского замысла… Эти задачи, пожалуй, выполнены. Дело не в миллионных ценовых рекордах. Дело в присутствии. Не на рынке только. В сознании.

При всем том, мне представляется, contemporary chinese переживает сегодня определенные трудности. Нет, рыночная судьба десятка тяжеловесов не беспокоит: галерейный истеблишмент просто вынужден будет поддерживать сложившийся ценовой режим. Но вот судьба творческая? На недавней выставке Art Beijing 10 налицо были приметы стагнации. Тяжеловесы выставлялись небрежно, очевидно повторяясь — немудрено, этот рынок им не больно интересен, постоянных покупателей — очередь. У рядовых художников дела обстоят тревожно. Как ни рвутся новые художники повторить успех ветеранов, перенимая и даже усиливая аттракционную, развлекательную составляющую их арт-продукции, особого спроса на «contemporary сhinese-лайт», похоже, нет. Серьезные молодые художники, несомненно, тоже есть. Но разрыв в ценах на произведения между тяжеловесами и неофитами арт-сцены критичен. И это несмотря на то, что contemporary chinese достаточно эшелонировано: институций, аналогичных нашему «Винзаводу», всяческих «деревень», фабрик, центров художников в одном Пекине я насчитал около десятка. Что ж, как ни велик соблазн заменить в строчке Вертинского вопросительный знак восклицательным, спешить не будем.