Краснодарский дуэт Recycle — Андрей Блохин и Егор Кузнецов — восходящие звезды нашей арт-сцены. Дебютировав всего три года назад, они уже успели провести персональные выставки в московской галерее М’АРС и в галерее Марата Гельмана. Их огромная работа «Страшный суд» была показана на выставке «Русские утопии» в «Гараже». О вторичной переработке истории искусства, о старых образцах и новых материалах с художниками поговорила Мария Семендяева («Коммерсантъ»).
«Мы не претендуем на звание модных художников, а пытаемся подвести какой-то знаменатель под нашим временем, иначе придется делать работу каждый месяц, а это нас убьет»
«МЫ БЕРЕМ ЧТО-ТО УСТОЯВШЕЕСЯ И ИЩЕМ ОШИБКИ В СИСТЕМЕ»
В: C чего началась история вашей группы?
О: Наш первый проект в М’АРСе назывался Recycle. Там были использованы только материалы, подлежащие вторичной переработке. От нас требовали какое-то название, ну мы и назвались Recycle. Значок recycle — это как Cltrl Z на клавиатуре — мгновенное уничтожение. Нам было странно, почему искусство должно быть утверждающим, когда оно само состоит из обычных материалов и подлежит переработке?
В: Вы поддерживаете тему переработки в искусстве, а в жизни?
О: На зеленую тему у нас нет фанатизма, но мы стараемся, как можем, заботиться об окружающей среде. В искусстве тема вторичной переработки недостаточно полно отражена, и нам это нравится, потому что во многих вещах мы можем считать себя первооткрывателями. Тема вторичной переработки включает в себя не только искусство, но и многое другое. Любое новое движение берет что-то от предыдущего. Оно берет основы старого и высмеивает его.
В: Что вы высмеиваете?
О: Мы не высмеиваем, мы берем что-то устоявшееся и ищем ошибки в системе. То есть конфликты у нас с историческим подтекстом. Выставка «Реверс» об этом. Мы предположили, как может выглядеть «Тайная вечеря» с обратной стороны, — получилось офисное заседание. Все классические сюжеты имеют отражение в нашем времени: современный саркофаг — это мусорный бак. Рабы есть и до сих пор, хотя и осталась только оболочка от раба. Это отражено у нас с помощью материала — легкой сетки. Рабство — это социальные сети, кредит, ипотека. Драматургии в современном искусстве стало гораздо меньше. Все очень прозрачно.
В: Вы считаете, что современный человек живет в офисном цикле?
О: Нет, просто офис — это подходящий аналог современной жизни. Это подходящий ритуал. В ритуале есть много художественных странностей и бессмысленностей, ритуал — это же художественная акция. Условности притягивают художника, он пытается в них разобраться. У каждой этой мелочи есть своя история, и эти истории очень интересны. Например, кружку какую-нибудь надо ставить особым образом, ну и так далее.
«Выходишь в чистое поле и думаешь: а чем мне пахать — трактором или плугом?»
В: Почему вас интересует именно западная иконография?
О: Мы брали те работы, которые узнаваемы в любом уголке земного шара, — некие бренды. Эти произведения сами по себе многократно переработаны. Их будут упорно реставрировать, а эти бренды перерабатывать от века к веку. Нас спрашивают: почему вы делаете работы на религиозные темы; но позвольте, мы лишь используем произведения, созданные на религиозные темы. Многие художники интерпретируют «Черный квадрат» Малевича, и мы имеем полное право перерабатывать религиозное искусство.
В: А если бы вам предложили сделать что-нибудь на тему современного православия, вы бы согласились?
О: Вряд ли бы нас пригласили со стороны церкви, но в принципе на тему современной иконы уже много народу фантазировало. Есть темы исчерпанные, ну и современная религия из их числа.
В: Вы не хотели своей выставкой показать какую-то новую религию?
О: В принципе мы об этом думали. Но это не наша основная тема. Мы видим это, замечаем, но это для нас не главное.
В: Что же в таком случае главное?
О: Для нас очень важен материал. Нам скучно работать над одним и тем же. На каждой выставке у нас новые работы из нового материала. Вот выставка «Реверс» у нас сеточная. Вообще материал — это очень важно для работы. Мы всегда работаем с материалом, придаем идее такое же значение, как материалу. Витражи у нас из пластиковых шпажек для фуршета, потому что это фастфуд. То, что на вид камень, на самом деле пенопласт. Это всего лишь иллюзия. Такая же история с рабами — это здоровые скульптуры, но весят они килограмм по пять. Это большой легкий объем. В этом смысле мы монументалисты. Когда мы собрали этих рабов — думаем, ну прямо Пушкинский музей.
В: Пластика у вас возрожденческая, вы выбирали их по пластике или по идее?
О: Мы выбирали работы не просто за пластику. В России есть гипсовые копии только этих работ, это тоже невольно повлияло на наш выбор.
В: Вам важна технология? Вы ее подводите к идее выставки?
О: В принципе к идее выставки мы всегда подбираем технологию. Вот у нас, например, есть объект «Отделение воды от тверди» на мотив Леонардо да Винчи. Мы думали делать совсем по-другому, но сделали так, как есть, из сетки, потому что технология согласована с сюжетом. Если бы мы это сделали рельефом, оно бы не читалось. Это внутренняя формула гармонии, к которой мы часто прибегаем.
В: Как вы думаете, почему живопись сегодня так малопривлекательна для художников?
О: Потому что эта техника себя исчерпала. Сегодня нельзя быть неповторимым живописцем, каждый из них похож на того-то и того-то, совмещенного с тем-то и с тем-то. Дело в том, что у нас родители художники, они нас с детства таскали по пленэрам, по музеям — и мы видели самые разные живописные техники. Инсталляцией гораздо интереснее заниматься — каждый раз ты начинаешь с нуля. Выходишь в чистое поле и думаешь: а чем мне пахать — трактором или плугом? И что мне здесь растить вообще? В этом весь кайф.
В: И вас не смущает неограниченное количество возможностей?
О: Нет, наоборот, это же здорово, никогда не будет кризиса. А если кризис — идешь на рынок, смотришь строительные материалы. В последнее время, конечно, мы на рынке уже все выучили. Наше последнее увлечение — резина, пластики и всякие компонентные штуки, которые заливаются в формы. Например, из резины мы отливаем рельефы. Заниматься одним и тем же надоедает. Искусство должно приносить удовольствие и зрителю, и художнику.
В: Кто из художников оказал на вас влияние?
О: Можно назвать отдельные работы и отдельных художников. Например, из классики мы любим Эль Греко. Но у нас нет привязки к конкретным художникам.
В: Но вы вдохновляетесь какими-то вещами?
О: Есть хорошие художники — Вим Дельво, Аниш Капур. В последнее время нам много рассказывали про Вима Дельво, но мы его, к своему стыду, не слишком-то и знали.
В: Как вы думаете, набором каких качеств должен обладать современный российский художник, чтобы стать успешным?
О: Художник — это образ мышления, а не профессия. Человек, который видит жизнь с другой колокольни. Он показывает народу, что происходит вот тут за углом. В современном искусстве понятие художника настолько расширено, что в него входит и инсталляция, и видеоарт. Иногда сам себе вопрос задаешь: а кто ты? Нам кажется, художник — это человек, который решает задачу.
В: Во времена Возрождения одним из главных заказчиков была церковь. Кто заказывает сегодня?
О: В нашей стране — частные коллекционеры или фестивали. Точно не государство, ему современное искусство не всегда удобно. Мы недавно были в Англии, видели в церкви выставку современного искусства, у нас такое невозможно. Это не косность даже, это менталитет.
В: А вы о государстве вообще думаете? Вам интересна политика?
О: Пока свободу не ограничивают, все в порядке. Все эти политические процессы нас никогда не интересовали, потому что это уж совсем сиюминутное явление. Довольно много художников, которые занимаются актуальными вещами, это просто совсем другая тема, которая нам неинтересна.
«ВСЕ ЯРКИЕ ПИКСЕЛИ В ИСТОРИЮ ИСКУССТВ ПОПАДАЮТ»
В: Вы увлекаетесь монументальными формами?
О: В «Гараже» на выставке «Русские утопии» был наш «Страшный суд», и нам понравилось работать с такими размерами, мы там лазили с удовольствием. Кстати, мы страха высоты уже давно лишились, года два как. Большие размеры — это ярко и сильно. Особенно здорово делать надувные работы. Когда мы работали с надувными вещами, мы могли вообще в багаже свои работы перевозить! В «Гараже» шикарное пространство, очень красивое, там работать просто здорово. Мы бы с радостью сделали там какую-нибудь гигантскую выставку.
ПЕРЕРАБОТНИКИ
До объединения в группу Recycle в 2005 году Георгий Кузнецов и Андрей Блохин выставлялись сольно, причем первый преимущественно как фотограф. Георгий Кузнецов родился в 1985 году в Ставрополе. Окончил Ставропольское художественное училище. Андрей Блохин родился в 1987 году в Краснодаре. Окончил лицей Художественно-промышленной академии в Краснодаре. В настоящее время оба учатся в Художественно-промышленной академии Краснодара. Участвовали в ярмарке «Арт-Москва» (2008), в проектах «М’АРСово Поле» в ЦСИ «М’АРС» (2007), «Пространство тишины» на фабрике «Красное знамя» в Санкт-Петербурге (2009), номинанты на премию Кандинского (2007, 2008, 2009) и этого года.
В: А не хотели бы вы что-нибудь сделать в городском пространстве?
О: Мы вообще-то не придумываем объекты — идеи у нас возникают и потом отлеживаются какое-то время. Мы начинаем брать идеи по очереди, и они стыкуются друг с другом. Или иногда находим какое-то интересное технологическое решение — и совмещаем идеи с технологиями.
В: Зритель всегда понимает вашу мысль?
О: Думаем, да. Мы пытаемся брать самые яркие примеры, чтобы зритель сразу видел прямую линию и потом ему хотелось покопаться в психологии. Если не будет визуальной привлекательности, зрителю не захочется подойти к произведению.
В: Вообще известно, что старые формы выразительности тянут художника назад…
О: Мы никогда не используем идею впрямую, и в любом случае дополняем ее своим материалом. Мы не копируем, мы интерпретируем и уважаем историю искусства. Она формирует что-то в нас, без нее вообще никуда.
В: Некоторые художники считают, что история искусства себя исчерпала…
О: В любом случае все яркие пиксели в историю искусств попадают. Все крупные художники что-то отрицали, а потом сами становились классиками. Почему возникает авангард? Это результат революции. Во Франции, например, после революции появился авангард. Искусство — резонатор того, что происходит вокруг. В общем, «мы наш, мы новый мир построим» — и вперед с песней.
В: То есть сейчас у нас время не революционное?
О: Не факт, может, вполне революционное. Просто сейчас нет смысла ничего рубить, уже все порубили до нас. Концептуализм свое отжил, а сейчас надо что-то строить. Задача художника — отражать время, в котором он живет. Мы не претендуем на звание модных художников, а пытаемся подвести какой-то знаменатель под нашим временем, иначе придется делать работу каждый месяц, а это нас убьет, потому что мы делаем вещи трудозатратные. Раньше художник должен был перед тем, как приступить к работе, пойти в горы, наковырять там серы, насушить травы, охры — художник был еще и химиком. Потом уже пошло опрощение — и можно уже купить грунтованный натянутый холст.
В: Вы стараетесь все делать от начала до конца самостоятельно?
О: Ну да, только если какие-то работы по электрике доверяем профессионалам.
В: То есть если вы вдруг решите забыть про современное искусство, вам будет, чем заняться?
О: Да, у нас уже была теория в связи с ажиотажем насчет 2012 года:
уйдем в горы, у нас есть хорошее местечко, и будем там выращивать овечек. Не пропадем без холста и красок. В Краснодаре как-то построили водохранилище, которое было выше уровня города, и в 2000 году все говорили, что нас затопит. Ничего не случилось, конечно. Все это спекуляция, чтобы способствовать получению прибыли и стимулированию чувств в человеке.
В: У вас есть какая-то идея, которая вас успокаивает?
О: Мы ее сейчас воплощаем: занимаемся тем, что нам нравится. Идеи не надо искать, они приходят, когда надо. Если ходишь и мучаешь себя: мне нужна идея, мне нужна идея — она никогда не появится. А когда плюнешь на все, идей тут же десять. Надо просто уметь расслабляться. У каждого человека есть идея, просто он ее не видит. Счастье — это контраст между хорошо и плохо.
«Сегодня нельзя быть неповторимым живописцем, каждый из них похож на того-то и того-то, совмещенного с тем-то и с тем-то»
В: В этом высказывании есть что-то буддистское…
О: Я объясню. У нас сейчас проект в Москва-Сити. Мы там делали два объекта: один — сами, а другой заказали подрядчику, и он его совершенно провалил, пришлось нам самим все доделывать. Сейчас уже все в порядке, но был момент, когда мы находились в глубоком отчаянии. Но ведь справились — и многое поняли про гармонию. У нас там, в Москва-Сити, интерактивный объект на турникете при входе в здание. При приближении человека из стены, которая затянута тканью, выдвигается манекен и движется за проходящим мимо. Ощущение странное, но зритель в любом случае любит аттракцион и балаган — и в современном искусстве тоже.
В: То есть, я так понимаю, для вас важнее всего гармония, в том числе между материалом, с которым вы работаете, и замыслом?
О: Материал — это тело объекта, а идея — это душа. Не может быть красивой души без красоты тела. Мы сами стремимся к гармонии. Когда мы монтируем выставку — после всего в течение 15 секунд получаем удовольствие, а потом начинаем обсуждать и приходим к выводу, что можно было сделать вообще по-другому. Пока мы видим разные пути развития, для нас не все потеряно, если можно так выразиться. Даже у Малевича квадратов было двадцать штук.
В: Какой у вас следующий проект?
О: Следующий проект у нас в октябре в «Триумфе», и он посвящен тому, как будет выглядеть наша цивилизация через 400 лет, когда закончится цикл разрушения пластика. Искусство через 400 лет останется либо в музеях, либо в культурном слое. Что останется в музеях — понятно, а вот то, что будет в культурном слое, — это и есть настоящая история. Сейчас откапывают старинные города, а что откопают после нас? Пластиковые стаканчики, шестеренки, провода? На выставке у нас будет настоящий культурный слой земли.
