Мария Кравцова

Яхты, айфоны и ямамото в жизни художников и интеллектуалов левых взглядов – норма это или отклонение? Должен ли художник-марксист быть аскетом в быту, или строгие взгляды могут не соответствовать свободным нравам? Мария Кравцова видит в милых слабостях симптом кризиса левой идеи в современном мире.

Как-то раз я и художественный критик, обозреватель газеты «Коммерсантъ» Валентин Дьяконов, оказались в командировке во Франции в компании кураторов галереи Ikon, лондонского Института современного искусства, MoMA PS1 и испанского центра СА2М. Господа и дамы в хороших костюмах и дорогой обуви рассказывали друг другу про выставки, в которых они проиллюстрировали постулаты Маркса и Энгельса, и очевидно недоумевали, кто эти держащиеся особняком русские. Мы же затеяли дадаистскую игру, начав жонглировать выключенными из контекста словами «Маркс», «социализм», «капитализм» и т. д. Надо ли говорить, что вскоре наши попутчики стали значительно приветливее, опознав в нас «своих во дискурсе». Западные коллеги оказались типичными бобо (от анг. bourgeois bohemian) – успешными, состоятельными людьми, публично исповедующими антибуржуазные взгляды. Бобо, по меткому определению американского журналиста Дэвида Брукса, состоит из причудливой смеси бунтарства 60-х и предпринимательского материализма 80-х. «Стало невозможно отличить пьющего эспрессо художника от потягивающего капучино банкира, антиистеблишмент бунтаря от за-истеблишмент корпоративного работника, – пишет Брукс, – невозможно отличить не только по внешнему виду, но и по отношению к морали, сексу, отдыху и работе». Богемная буржуазия оккупирует не только столики рядом с Сорбонной и офисы галерей Нью-Йорка – с некоторых пор и у нас, прежде всего в «интеллектуальных» кругах и кружках, появляется все больше людей, попадающих под определение «бобо». Причем идейной основой для русских бобо чаще всего становится именно левый дискурс, который сейчас как будто переживает свой очередной ренессанс.

ВЗГЛЯД СЛЕВА.
Анатолий Асмоловский, художник:
Носитель левого сознания крайне внимательно относится к товарам, которые потребляет. Существует целый набор запретов у левых, которые не связаны с  ценой. Например, нельзя есть товары фирмы Nestle, потому что эта компания эксплуатирует людей в третьих странах. Некоторым фирмам объявляется бойкот либо из-за агрессивной рекламной кампании, либо из-за эксплуатации. Второй критерий — продукты должны быть экологически чистые. Третий — цена тоже играет свою роль, любой человек предпочитает продукты дешевле. Что касается любви к дорогой одежде, то Гудрун Энслин, одну из основательниц RAF, как раз арестовали в бутике. Левое сознание не заворожено брендами, его носитель покупает вещи по критерию качества либо красоты. Современное левое сознание не имеет ничего общего с аскетизмом.

Но все же в последнее время меня не покидает ощущение, что левая идея в нашей стране разбилась о быт, а у современных «левых» наблюдается полное несоответствие имиджа содержанию. Как это ни прискорбно звучит, левая идея выродилась в набор риторических приемов, а не в убежденную подвижническую деятельность или образ жизни. Конечно, дело не в бытовых привычках, к тому же каждой из них можно найти приличествующее объяснение. Дело вовсе не в том, что один левый художник курит сигары, его товарищ любит побаловать себя Campari со льдом, а от куратора-марксиста можно услышать радостное: «Сделал шопинг! Купил себе штаны Gucci!» – хотя все это недешевые удовольствия и очевидные признаки dolce vita. В конце концов, кроме карикатурных капиталистов со страниц советского «Крокодила», сигары любили и вожди кубинской революции, а пристрастие к дорогим брендам, например, к сумкам Prada, можно попытаться обосновать тем, что владелица компании, модельер Миучча Прада действительно долгое время была членом коммунистической партии Италии (лучше при этом не думать о безуспешной профсоюзной борьбе рабочих фабрик-подрядчиков и репрессиях по отношению к сотрудникам национальных офисов, не обладающих достаточным, по мнению топ-менеджеров, Prada-look). Правда, те вполне естественные предпочтения и маленькие слабости, которые они себе позволяют, у других сразу объявляются признаком буржуазности.

ВЗГЛЯД СЛЕВА.
Алексей Булдаков, художник:
Левые занимаются поиском альтернатив обществу потребления, но из этого не следует, что они должны быть аскетами в быту. Если Славой Жижек купит себе яхту и будет нюхать там кокаин с Леди Гагой, он не перестанет быть одним из ведущих левых мыслителей. А есть Билл Гейтс, ведущий аскетический образ жизни, но он же негодяй, у него руки по локоть в говне.

Авдей Тер-Оганьян, художник:
Я, как и «Гугл», не знаю, что такое «категория лакшери». На ваш вопрос, должен ли художник-марксист быть образцом аскетизма в жизни, я бы ответил, что это не только левая, а вообще цивилизованная норма. Для мыслящих художников вообще вопросов таких возникать не должно.

Конечно, в каждом из нас много «человеческого» и даже «слишком человеческого». И среди героев революции – комиссаров в пыльных шлемах и аскетов, ставших ролевыми моделями для левых последующих поколений, – попадались одиозные персонажи вроде красной комиссарши Ларисы Реснер, любившей ванны из шампанского и прочую роскошь из «буржуйского» конфиската.

Андрей Паршиков, куратор, арт-критик:
Человек левых убеждений, который пользуется това­рами лакшери, — это совершенно нормально. Важно понимать, что в производстве дорогих товаров не используется низкооплачиваемый труд, то есть они производятся в соответствии с нормами труда. Лучше купить одежду от Ямамото, которую шьют в Японии, чем Topshop, который отшивается в Китае или Индии руками бедных обездоленных детей. В левом дискурсе критикуется массовое потребление: если ты покупаешь бутылку кока-колы – это преступление, а если ты покупаешь бутылку дорогой минеральной воды, за которую люди получают нормальную зарплату, я  считаю, это о’кей.

Но тяжелее всего идеалы революционной скромности культивировать в современном обществе потребления, ведущей идеологией которого, особенно в нашей стране, стал гламур. И в этом сложном, требующем постоянной бдительности контексте левые все чаще умудряются попадать в трагикомические ситуации, вроде той, в которой оказался художник-марксист Арсений Жиляев, согласившись поучаствовать в сольной фотосессии для раздела «Красота» мужского журнала MAX (который уже закрылся. – «Артхроника»). Глянцевые страницы не стали для художника трибуной, с которой он поведал читателям о своих идеалах в жизни и в искусстве, нам репрезентировали лишь лицо Жиляева, вернее, эволюцию растительности на этом лице – от гладковыбритого и усиков а-ля силач в шапито до бороды в стиле американского реднека (собственно, на страницах этого издания работа брадобрея была названа «груминг»). Причины, побудившие Жиляева стать лицом по сути потребительской рубрики, сам художник объяснил нуждой в деньгах. Не стоит считать чужие деньги, но все же декларирующий левые критические взгляды художник должен уметь отклонять даже самые щедрые предложения, понимая, что любой его жест будет воспринят как идеологический. Я вовсе не утверждаю, что человек с левыми убеждениями не должен думать о «красе ногтей», но становиться глянцевым селебрити или инструментом в руках маркетологов – для левого художника весьма сомнительное занятие.

Все вышеописанные эксцессы потребления – всего лишь симптоматика системного кризиса левой идеи в современном мире. Неоднократно отмечалось, что на протяжении десятилетий левая идеология не менялась, ее культовые тексты и фигуры остались прежними, несмотря на изменение политического, социального и экономического контекстов. Левые превратились в истеблишмент, в интересы которого вовсе не входят реальные решения тех проблем, которые на словах их волнуют. На Западе они служат скорее атрибутом критики, который является частью критикуемой системы. К тому же современная прагматика такова, что левые все чаще идут на смычку с частным капиталом, нередко демонстрируя при этом невероятную гибкость. И все это признаки того, что левая идея сегодня нуждается в реконструкции, в новых проводниках, новых формулировках, новых целях и задачах и даже, возможно, символах.

Стоит отметить, что в западном интеллектуальном сообществе давно царят схожие настроения. «Левых, которые никогда не пропускают время обеда» постоянно атакует enfant terrible современной интеллектуальной элиты, левый философ Славой Жижек. Сам он, кстати, довольно скромен в быту, а его растянутые пролетарские майки и старые джинсы отмечают все интервьюеры – настолько это кажется странным для успешного университетского профессора и автора десятков бестселлеров. Его критика простирается от брошенной в запале фразы: «Я согласен с тем, что внутри каждого коммуниста сидит тайный буржуазный сноб» – до серьезных обвинений в адрес левых интеллектуалов, которые он предъявляет, например, в эссе «Счастье после 11 сентября». «Когда сегодняшние левые бомбардируют капиталистическую систему требованиями, которые она явно не в состоянии выполнить (“Полная занятость! Сохраните государство всеобщего благоденствия! Обеспечьте полностью права иммигрантов!”), – пишет Жижек, – они, по существу, играют в игру истерических провокаций, обращаясь к Господину с требованием, которое он не способен выполнить и которое, соответственно, разоблачит его бессилие. Однако проблема данной стратегии не только в том, что система не способна выполнить требования, но и в том, что – ни больше ни меньше – те, кто их предъявляют, не желают их выполнения. Когда “радикальные” университетские преподаватели требуют полного обеспечения прав иммигрантов и открытия для них границ, осознают ли они, что полное выполнение этого требования по понятным причинам привело бы к наводнению развитых стран Запада миллионами иммигрантов, вызвав тем самым расистскую обратную реакцию со стороны рабочего класса, которая, следовательно, подвергла бы опасности привилегированное положение самих университетских преподавателей? Да, осознают, но рассчитывают на то, что их требование не будет выполнено – таким образом, они могут лицемерно сохранить чистой свою радикальную совесть, продолжая наслаждаться своим привилегированным положением».

В нашей стране, так мучительно расстававшейся с социализмом, десятилетие отрицания левых идей сменилось нынешним смутным временем, когда ортодоксам из официальной парламентской компартии сложно соперничать с популистскими обещаниями правящего госкапиталистического режима, а идеологи либеральных реформ подвергаются критике своих вчерашних сторонников. Теперь «правыми» в России называют не приверженцев свободы предпринимательства (а также свободы слова, печати и собраний), а фашиствующих националистов. В среде «творческой интеллигенции» традиционные гуманитарные рассуждения все чаще «левеют» – по разным причинам, от кремлевского заказа до банальной моды. Ведь быть левым в современном российском контексте прогрессивно и актуально.

Но одновременно быть современным левым, особенно в нашей стране, выгодно и в прямом смысле слова. Прежде всего это удобно конъюнктурщикам: ведь так или иначе существенная часть западной интеллектуальной элиты – от профессуры в резервациях ведущих американских университетов до международного художественного сообщества – разделяет или признает важными левые взгляды, и сойти за своего можно, просто имитируя «левый дискурс», компилируя тексты европейских авторов, жонглируя словами «Маркс», «Ленин», «эксплуатация», «трудящиеся», «социализм», «капитализм». Сложно сказать что-либо содержательное о деятельности новообращенных левых, но их агрессивная риторика становится едва ли не доминирующей в ноосфере современного искусства.

Подобную тактику Жижек описал просто и жестко: «Если кто-то обвиняет большую корпорацию в финансовых преступлениях, он идет на риск, поскольку его могут попытаться убить; если он обратится к той же корпорации с просьбой профинансировать научно-исследовательский проект о связи глобального капитализма с возникновением разнородных постколониальных идентичностей, у него будет хороший шанс получить сотни тысяч долларов…» От российских корпораций, конечно, ничего подобного не дождешься, но можно стремиться к западному гранту, стажировке, попаданию в международную выставку или руководящей позиции в одном из двух-трех отечественных частных фондов современного искусства.

Возможно, левые могли бы объяснить государству, зачем нужно современное искусство, но, сдается, сами плохо это понимают. И невозможно игнорировать то, что ни среди левых, ни среди правых сегодня нет четкого понимания того, зачем нужна культура, которую рассматривают либо как досуг, либо как средство консервации призрачных сегодня этических ценностей, либо как часть социальной критики. Но западной идеи искусства и культуры на службе у социума у нас на самом деле нет. Да, левое искусство нередко выступает с позиций критики современного общества, но обычно не предлагает программ по изменению действительно несовершенного положения вещей. Для меня символом того, как работает левая идея в культуре, является музей MAC/VAL, построенный в одном из неблагополучных пригородов Парижа именно в целях оздоровления социальной среды и обеспечения местных жителей не столько культурными впечатлениями, сколько рабочими местами (на ресепшене, в залах, кафе, медиатеке, книжном магазине трудятся жители района – выходцы из иммигрантской среды). Во Франции все получилось благодаря тому, что неравнодушая часть интеллигенции старается не забывать, что идея существует для человека, в то время как у нас люди по уходящей корнями еще в советское время привычке остаются придатками идеи.