Григорий Ревзин, специальный корреспондент ИД «Коммерсантъ»

Тут у нас открыли портик Большого театра, и событие прошло малозамеченным. Точнее, его очень заметили, но неправильно оценили. Еще точнее, неправильно оценили выдающуюся речь Юрия Лужкова о белых тараканах. Лужков — выдающийся актер, и из-за живости и непосредственности его речи все сочли, что речь была экспромтом. Я хочу спросить вас: а зачем было открывать портик Большого театра? Ну закончены работы по ремонту портика, и то не целиком: квадрига скульптора Петра Клодта как была в домике, где ее реставрируют, так там и осталась. Промежуточный, в общем-то, эпизод в стройке. Очевидно, что портик был использован как повод для чего-то основополагающего. Для чего, спрошу вас, как не для речи, произнесенной при его открытии? Это, господа, была не речь для портика, а портик для речи. Но тогда об экспромте и думать странно. Ведь какую декорацию пришлось залудить.

Юрий Михайлович находится в остром диалоге с гамлетической традицией. Но при этом ей оппонирует

Итак, речь. Юрий Михайлович сказал о содержимом речки Неглинки, подземной реке, протекающей под портиком. То есть о глубине, о том, что лежит в основании театра. Это глубокое место кажется людям страшным, но он нас успокоил. «Единственное, что там является страшным… Как некоторые говорили, там черепа, и так далее… Там живут и благоденствуют крупные тараканы, которых мы в нашей бытовой жизни даже и не могли себе представить — сантиметров под десять. Они белого цвета, потому что там темно, и не хотят, чтобы до них человек дотрагивался руками. Я пробовал это, но они сразу прыгают в воду. Они очень хорошие пловцы».

Для произнесения этих слов Юрий Михайлович собрал журналистов всех центральных каналов, и все каналы это показали. Но это прошло как информационное сообщение о том, что в Неглинной водятся белые тараканы. Как заметки о фауне Москвы! Я рассматриваю это как кризис интерпретации, о котором преду­преждал философ Поль Рикер. Люди просто перестали понимать поэтико-мистические высказывания. А ведь высказывание взывало к интерпретации!

Прежде всего надо сказать, что таракан особым образом связан с душой Москвы, ее традицией. Мы знаем такого певца Москвы, художника Василия Тропинина, создателя особого типа московской барственной душевности, нас­ледником которой, несомненно, является Юрий Михайлович. Так вот Яков Козловский приводит следующий рассказ о Тропинине. «Когда Павел Петрович Соколов пожаловал к художнику Василию Андреевичу Тропинину, хозяина дома застал он за странным делом: тот сидел возле медного таза и сыпал в него какую-то кашу, а в тазу кишмя кишели тараканы. “Вы, сударь, не удивляйтесь, — сказал Василий Андреевич, — что застали нас за таким старобытным занятием. Таракан — насекомое мирное, безобидное, но где он водится, там, ежели не перечить поверью, и счастье поселяется, и деньги не переводятся”. Тропинин ежедневно кормил своих тараканчиков тюрей, гладил их, и все считали, что это очень по-московски, душевно, питерские так бы делать не стали. И это так и сегодня осталось, потому что представьте себе выступление о белых тараканах в устах Дмитрия Медведева или, не дай бог, Владимира Путина. И сравните это с сообщением Лужкова о том, что он хотел тараканов потрогать.

Таким образом, видение Юрия Михайловича связано с душевной московской темой денег, которые не переводятся. Тут надо сказать два слова о портике. Все же чуть-чуть он изменился. До реконструкции он был серо-белым, холодного официального цвета. А теперь он теплого бело-желтого цвета. Вы себе не представляете, вероятно, насколько трудно согласовать у нас изменение колера такого объекта, как Большой театр. Десятки влиятельных чиновников должны поставить свои подписи. Для того чтобы это произошло, необходимо, чтобы они как-то разом почувствовали, что так оно лучше. Вопрос: почему они это почувствовали? Ответ нетривиален. Гамма портика теперь взята со ста рублей, на которых этот портик нарисован. Каждый, кто согласовывал, чувствовал, что где-то он такое уже видел. Это редкий случай непосредственного воздействия денег на большое искусство.

Вспомнив о тараканах, Юрий Михайлович усилил и подчеркнул денежную тему в портике Большого театра. При этом очевидна сновидческая природа его высказывания. Лужков сам погружался и нас погружал в состояние как бы транса, сна наяву, погружал постепенно, пока не добрался до белых тараканов.

В сонниках таракан трактуется двояко, но обе трактовки подходят к случаю. Тараканы любят тепло, и отсюда представления о зажиточности дома, где они развелись. «Сонник Эзопа» сообщает: «Если в дому развелось много тараканов, то это сулит хозяевам большую прибыль и достаток» — ровно по Тропинину. Я бы добавил, что это рифмуется с пребыванием Елены Батуриной в списке миллиардеров журнала «Форбс», хотя можно и не добавлять. Но «Русский народный сонник» говорит: «Белый таракан считается символом обмана и подлога», — и ведь сколько говорилось о казнокрадстве и подлогах на строительстве Большого театра! Но Юрий Михайлович справедливо указывает: хотя подлог и обман лежат в самом основании театрального здания, в результате вырастает достаток и прибыли. И такие, которые «мы в нашей бытовой жизни даже и не могли себе представить». То есть это указание, что, несмотря на воровство, театр будет построен, и, может быть, он даже будет построен как-то благодаря воровству.

Но это только один пласт его речи, связанный с московскими чувствами про деньги, разместившимися у нас в семантическом поле теплоты, душевности и уюта. Я бы сказал, это народный пласт. Однако Юрий Михайлович — представитель высокой элиты, носитель высокой культуры.

Он не случайно осадил тех, кто говорил, что в фундаменте театра лежат «черепа и так далее», тем более что никто этого даже и не говорил. В реальности никаких черепов там не лежит. Но они там лежат в метафизическом смысле. Любой человек, связанный с театральной культурой, не может не знать, что за череп лежит в фундаменте европейского театра. Это бедный Йорик, череп которого держит в руках принц Гамлет. С Гамлета начинается европейская театральная традиция, и Лужков тщательно выстраивает параллель из себя и принца. Сравните. Гамлет: «Я знал его, Горацио. Здесь были эти губы, которые я целовал сам не знаю сколько раз». Лужков: «Они белого цвета и не хотят, чтобы до них человек дотрагивался руками. Я пробовал это». Желание потрогать руками белых тараканов сродни желанию поцеловать череп в истлевшие уста: Юрий Михайлович находится в остром диалоге с гамлетической традицией. Но при этом ей оппонирует.

Он ведь, в сущности, описывает путешествие в мир иной, и речь его принадлежит к средневековому жанру Visio. Он и не скрывает этого, противопоставляя «наш бытовой мир» тому, где ему явились белые тараканы. Но опыт визионера Лужкова отличается от средневековых коллег. Мир, в котором он оказался, характеризуется какой-то неожиданной позитивностью. Путешествия по подземной реке, собственно, Стиксу, часто встречаются в жанре Visio, но никто до Юрия Михайловича еще не встречался там с использованием этих вод для спортивных упражнений. Обычно обитателям загробного мира свойственна известная немощность. Главное же, что подчеркивает Юрий Михайлович, — спортивность белых тараканов: «Они очень хорошие пловцы». Даже их необычные размеры выглядят как указание на результат усиленных тренировок — вот плавали, качались и достигли выдающихся результатов. И вообще это купание белого таракана выглядит каким-то завлекательным, недаром Лужков вспоминает о «благоденствии». Впечатления Юрия Михайловича от посещения мира иного выглядят как-то прикольно, по-молодежному. Типа там классно, тараканчики купаются. Решительно отметая всех, которые бормочут о черепах, Юрий Михайлович отбрасывает гамлетическую традицию, мучительную раздвоенность и неуверенность в себе. Он намечает контуры нового театра, где люди смогут с непосредственностью отдаваться поразительному зрелищу иных миров. Конечно, в купании белых тараканов чувствуется парафраз танца маленьких лебедей, фирменного зрелища Большого, обычно связанного в России с темой госпереворотов и кончин. Юрий Михайлович как бы резко упрощает романтическую поэтику, никаких Одетт (Юрий Михайлович, конечно, потянул бы принца Зигфрида, но можно ли вообразить заколдованную Елену Николаевну в виде белой тараканихи?), умирающих лебедей — нет, все живут и благоденствуют. Согласитесь, в этом гораздо больше ощущается дух роскошного глюка — вода, белые тараканы, спорт, омовения, приятные воды подземной реки.

Таким образом, Юрий Михайлович в своей речи сформулировал новый идеал искусства. Оно должно быть коммерчески успешным, благоденствующим и при этом своего рода галлюциногенным зрелищем — пусть танец маленьких лебедей, но в стиле «Аватара», чтоб дух захватывало. Это должно лежать в основании Большого театра, то есть нашей официальной культуры. Речь, несомненно, основополагающая, и одно только не дает мне покоя. Я не могу понять, отчего он все это так зашифровал? Очевидно, задуманная Юрием Михайловичем реформа оперы и балета вызывает какое-то острое противодействие, некие силы не дают ему сделать задуманное. Но кто мэроборцы? Неужто диархи?