Александра Новоженова
Государственная Третьяковская галерея 5–28 февраля 2010
Очень вероятно, что все пальто российского современного искусства, которые, взятые вместе, складываются во вполне самостоятельную тему (вспомнить хотя бы галерею «Пальто» или «Демисезонную выставку» в Трехпрудном), вышли из пальто Одноралова. Во всяком случае, выставить пальто художника, висящее на вешалке в качестве инсталляции, впервые пришло в голову Михаилу Рогинскому, Льву Бруни и Михаилу Одноралову на выставке в павильоне «Культура» ВДНХ осенью 1975 года. Администрация ВДНХ перед открытием потребовала снять некоторые работы, потому что увидела в них сионистские, эротические и бог знает какие еще мотивы. Художники срывали холсты со стен, в экспозиции возникали пробелы, один из них решили заполнить работой-экспромтом.
Пальто, висящее сейчас на первой со времен эмиграции российской выставке художника, — реконструкция. Оригинал был, по свидетельству репортера, освещавшего экспозицию в 1975-м, коричневатым. Сейчас оно черное, но из кармана так же торчит бутылка кефира, накинут красный шарф и прикреплена табличка «Руками не трогать». Тридцать лет тому назад советская публика не отличала художественный объект от обычного.
Других объектов, кроме «Пальто», в ретроспективе нет. Одноралов прежде всего живописец, натюрмортист, ученик Роберта Фалька. Но кто в Москве пятидесятых не был знаком с Фальком, кто из прогрессивной молодежи не увлекался модернистами? Одноралов был первостатейным подпольщиком, энтузиастом, организатором квартирных выставок, «карманным фюрером», как называли его за непримиримость и резкость суждений. Глаза его горят так, что их свет, слегка маниакальный, прошибает даже со старых черно-белых фотоснимков. Но как живописец он принадлежит второму ряду нонконформистов, и показательно, что к известности прорвалось только «Пальто».
Самые очаровательные вещи на выставке — ранние натюрморты. В них есть декоративность шестидесятых в ее наиболее деликатном варианте. Без Матисса в те времена продвинутому живописцу было не обойтись, и тут его эффектные колористические противопоставления использованы в разбеленном, пригашенном варианте. Отзывается ранняя живопись Одноралова и Петровым-Водкиным с его стеклянными стаканами, отбрасывающими прозрачные тени, и Штеренбергом с лежащими в беспорядке, подчеркнуто разобщенными предметами. Чем только она не отзывается: кажется даже, что художник отзывчив сверх меры. Поддаваясь всем влияниям, он не смог синтезировать свою сильную манеру, а именно «своя манера» была главной доблестью советского авангардиста второй волны.
В 1970 – 1980-е художник пытается лелеять свой стиль, двигаясь в сторону таинственной выхолощенности де Кирико. В духе времени он вводит поп-артистские элементы, сопоставляя гипсовую голову Нефертити и сырок «Виола», банку тушенки и увядшие тюльпаны. Чем дальше, тем меньше живописи и больше пустоватой «метафизики».
В работах последних лет, занимающих большую часть зала, чуткость, кажется, изменила художнику: желание совместить абстракцию и ню не может не вызвать подозрений. Ребус из голых нимфеток, освежеванных кроликов и цветных плоскостей, вероятно, можно разгадать при определенном усилии, но не находится причины, чтобы его совершить.
