С чем вы приехали в Москву?
Что касается «Букмаркета», то я просто постарался поддержать фестиваль своими трафаретами, но единственное, с чем дали работать в парке Горького – это технический павильон с фальшивыми арками. Я предпочел бы эти большие зеленые мусорные баки, но их мне не разрешили использовать. А был бы сильный образ: многоквартирные дома, но внутри лишь мусор.
Это для вас вполне традиционно, но для Московской биеннале вы делаете что-то более сложное и новое…
Я привезу видеопроект, который уже показывал в марте в центре La Gaîté Lyrique в Париже. Обычно масштабы моих работ довольно скромные, а мне там выделили помещение, похожее на паркинг: пустое бело-серое пространство, и ничего, на чем можно рисовать. Что там ни сделай – все будет выглядеть не по-настоящему, значит, надо сделать настоящую иллюзию, подумал я. И мы построили видеоинсталляцию, четыре проектора проецируют на деревянную основу картинку – анимацию, которая показывает, как в течение 20 лет меняется городской квартал. Я жил в таком квартале и наблюдал все изменения сам: инвесторы приходят, начинают скупать здания, старые магазины и бары закрываются, открываются новые, из больших сетей, дома перекрашиваются и цены на жилье растут, люди выезжают и, в конечном счете, становится скучнее. Это в Берлине происходит сплошь и рядом.
То есть, вы как-то связаны с темой ostalgie, ностальгии по старым добрым временам Восточной Германии?
Нет, нет, ведь я и родился на Западе, а не на Востоке. Я, с одной стороны, думаю, что перемены необходимы, а, с другой стороны, то, что я пытаюсь критиковать – это свойственно не только Берлину, это происходит и в Париже и в Москве, наверное. Это не сам факт перемен, а то, как именно они приходят, какой ценой: кто-то купил дом, покрасил его дешевой желтой краской, втрое взвинтил аренду – и вот уже весь квартал выкрашен желтым. Им почему-то кажется, что желтый выглядит привлекательнее. Но на самом деле так уничтожается история. Иногда вы идете и видите на стене следы от пуль, оставшиеся со времен Второй мировой войны. Мне нравятся такие следы истории, а также следы личных историй тех, кто живет в этих домах – это меня интересует в первую очередь. Но власть обычно пытается избавиться от истории. Мне это не нравится, ведь память – это часть нас самих, а идеальная, ровная картинка все равно недостижима. И важно чтобы сохранялось общее пространство для коммуникации, в котором у каждого был бы свой голос, для этого нужны общественные пространства. А они сейчас все больше коммерциализуются, принадлежит каким-то брендам. Результат у этого обратный – пространство становится анонимным, потому что Москву нельзя отличить от Берлина или Лондона. А богатые просто перестают замечать, что рядом с ними существуют и не такие обеспеченные люди.
Это часто повторяемый упрек в адрес джентрификации – что она разрушает настоящие местные сообщества. Разве в каком-то смысле тоже самое не происходит и со стрит-артом? Все эти фильмы, аукционы, галереи, отблески славы Бэнкси…
Конечно, и для многих граффитчиков это проблема еще и потому, что часто им нужно сохранять анонимность. Таким образом они оказывается отрезанными от этого прогресса.
В тоже время, это проблема и для вас лично, потому что напряжение между зрителем и вашими объектами в городе уже не то…
Да, я уже лет шесть раскрашиваю трансформаторные будки, и сейчас люди уже считают, что это просто «очень мило», а это не тот эффект, на который я рассчитываю. И наверное, когда-то я совсем брошу это занятие. Но так все время – какие-то инструменты перестают работать и ты начинаешь использовать другие. Но мне все равно, какие инструменты, если тема остается прежней.
…и теперь, когда вы начали работать с видео, вас уже нельзя считать просто граффитчиком.
Я и сам не считаю себя граффитчиком, я просто начинал с этого. Мне всегда нравилось рисовать, я предпочитаю вступать в коммуникацию с окружающими с помощью визуальных образов, а не слов – с ними у меня не очень хорошо. Думаю, это заметно. Но я был слишком ленив, чтобы чистить кисти и смешивать краски, поэтому начал с граффити. Но я сейчас работаю и в студии, а теперь вот еще и с видео-проекциями, так что я не принадлежу стрит-арту. Кроме того, этим термином часто объединяют любые действия в общественном пространстве, в том числе такие, которые не являются искусством. Многие используют общественное пространство для саморекламы, что неправильно, ведь оно принадлежит всем. При этом есть и очень интересные, глубокие художники, а всех их подвели под один термин – мне лично не хочется быть его частью.
Тогда частью чего? Как художника вас иногда связывают с реалистической традицией, сравнивают с Эдвардом Хоппером, например. Для вас это важно?
Я бы так о себе не стал говорить, я не рассказываю историю напрямую, как реалисты. Косвенная коммуникация для меня гораздо важнее. Как с фасадами – это граница между частным и общественным, и по этой плоскости вы пытаетесь угадывать, какие истории скрываются за ней – или отрицать, что они там есть, избегать их. То есть, я реалист в том смысле, что реализм – это такой способ быть в контакте с реальностью.
Вы все-таки очень привязаны к своей теме: я видел у вас на Facebook несколько фотографий панельных домов в Москве. И вы их подписали – «Nachhilfeunterricht», то есть, «занятия с отстающими». Что вы имели в виду?
Просто это очень забавно, что меня приглашают в Москву показывать берлинские многоквартирные дома – ведь это все это типовое жилье началось именно здесь! И здесь его гораздо больше, чем в Берлине. Кому я могу быть здесь интересен, кого здесь тронет мое искусство? Об этом я подумал, пока мы заходили на посадку над Москвой и разворачивались над каким-то гигантским спальным районом. Я подумал, что скорее уж Москва мне что-то покажет, чем я – ей.
