ИРИНА КУЛИК поговорила со знаменитой фотохудожницей об интерпретациях, манипуляциях, пропаганде и прочих формах власти над сознанием
– По какому принципу вы составляли ваш «Американский каталог скрытого и неизвестного»?
– Прежде всего мною двигало очень личное и очень острое желание представить базовые аспекты американской мифологии настоящего времени. Это антропологический проект. Когда я его обдумывала, в моем сознании существовали различные категории – «религия», «наука», «правительство», «индустрия развлечений». Но публика не должна считывать принцип, по которому этот каталог собран – напротив, из-за постоянных перескакиваний из одной категории в другую, зрители должны почувствовать себя совершенно дезориентированными и ощутить ту энтропию, которая в конечном итоге сквозит за всеми явлениями, собранными в этом каталоге. Я работала с зазорами между интерпретацией и манипуляцией, пониманием и придумыванием.
Тарин Саймон © Елена Авдеева
– На съемки какого из этих «скрытых» объектов сложнее всего было получить разрешение?
– Сложнее всего было снимать в Центре хранения ядерных отходов, в помещении, где хранится более тысячи капсул с радиоактивными отходами. Мне пришлось работать в антирадиационном скафандре, ну и разрешение получить было непросто. Для меня это очень важный снимок – потому что светящиеся капсулы с отходами складываются в фигуру, напоминающую карту США. Очень эмблематичный кадр получился.
– Мне эта фигура из светящихся трубок напоминает какую-нибудь минималистскую инсталляцию, этот снимок рифмуется с фотографией, показывающей современное искусство, украшающее штаб-квартиру ЦРУ в Лэнгли. Это единственный «пункт» каталога, посвященный искусству, – неужели в нем не нашлось больше ничего скрытого и неизвестного?
– Для меня было важно не само искусство, а то, что наши художественные пристрастия, которые мы считаем чем-то сугубо личным и естественным, на самом деле были сформированы инстанциями, у которых на повестке дня в первую очередь стояло вовсе не воспитание эстетического вкуса. Такое признанное, почитаемое направление в американском искусстве, как абстрактный экспрессионизм и геометрическая абстракция, в которых мы привыкли видеть прославление индивидуальной свободы художника, оказывается, могут восприниматься – как я хотела показать этим снимком – как еще одна форма программирования сознания, пропаганды.
– У вас не было желания сделать аналогичный каталог скрытого и неизвестного не для США, а для других стран? Или только в Америке такого рода вещи укоренены в национальной мифологии?
– Очень затейливые и необычные каталоги такого рода можно составить много для каких стран. Я думала не о том, в какой стране такой проект будет самым интересным, но о том, где я его смогу осуществить, где можно нащупать возможную для пересечения границы между скрытым и публичным, где существует понятное мне соотношение текста и изображения.
– Что связывает между собой сюжеты снимков из серии «Нон-фикшн», где интерьер гаванского Дворца Революции соседствует со снимками разделительной стены между западным берегом реки Иордан и Израилем, и фотографий, запечатлевших жертв цунами в Индонезии?
– Главный сюжет этой серии именно в том, что никакой связи нет. Это разные образы, снятые в разных местах, автономные произведения. Важно то, какую степень важности готов приписать этим изображениям зритель, насколько всерьез он их воспримет, увидит ли он в них нечто случайное или, напротив, крайне значимое.
– Считаете ли вы себя политически ангажированным художником?
– Я не рассматриваю мое творчество как политическое, хотя я, конечно же, работаю с сюжетами, связанными с правительством и властью. Я исследую, как эти силы воздействуют на конструкции сознания – политики или искусства, науки или литературы. «Политическое» невозможно выделить в отдельную категорию – потому что не существует ничего, что окажется за пределами этой категории, ничего, что не является политическим. Политическое – это способ контролировать положение вещей, и именно это я стараюсь сделать видимым в моих работах.
– Ваша последняя серия «Контрабанда» – о том, что любой запретный плод, каким бы банальным он ни был, становится соблазнительным?
Тарин Саймон © Елена Авдеева
– Да, пожалуй, именно так! Я показываю самые обычные вещи, например, бананы, которые вдруг казались чем-то подозрительным и опасным. Угроза терроризма стимулирует воображение – даже в бананах можно заподозрить нечто зловещее. Но это всего лишь бананы – и смысл серии в том, чтобы столкнуть изображения самых банальных вещей с нашими страхами и подозрениями. Это как с образами власти, образами политических лидеров – мы проецируем на изображения реальных людей то, что существует в нашем воображении и, возможно, только в нем.
Еще одна вещь по поводу «Контрабанды». Конечно, как мы и ожидаем, там есть оружие и наркотики. Но чуть ли не львиная доля изъятых таможней вещей – это контрафактная продукция, поддельные лекарства, пиратские DVD, фальшивые сумки Louis Vuitton и прочие блага западной цивилизации. При помощи таможенных запретов Запад защищает не только свою безопасность, но и свою культурную идентичность, которую разрушает все это неконтролируемое размножение копий, свидетельствующее, увы, о том, как однообразны во всем мире мечты и желания – и это однообразие, наверное, самое депрессивное, что есть в этой серии.
– Одним из сквозных сюжетов вашей выставки оказывается закон – будь то «Контрабанда» или «Невиновные», серия, представляющая людей, отсидевших в тюрьме за преступления, которых они не совершали, и оправданных благодаря анализу ДНК. Что такое для вас закон – орудие справедливости или абсурдная и слепая машина?
– Меня интересует не столько закон, сколько власть, которую сегодня очень трудно локализовать, – в глобализированном мире она уже не исходит сверху вниз, по вертикали, но рассеивается, распыляется в пространстве, и очень важно показывать ее, не дать ей стать невидимой.
– Как герои «Невиновных» отнеслись к вашему проекту? Были ли такие, кто отказался сниматься?
Тарин Саймон © Елена Авдеева
– Когда я начинала работать над проектом, людей, оправданных на основании анализа ДНК и выпущенных из тюрем, было не так уж и много. В тот момент, когда каждый из них выходил из тюрьмы, он оказывался в центре внимания. Но потом о них забывали, и их жизнь становилась такой же нелегкой, как у любого бывшего заключенного: им трудно было устроиться на работу, получить водительские права. Поэтому они были очень заинтересованы в том, чтобы каталог подобных случаев был создан и опубликован. Проблема была не в том, чтобы уговорить их сняться, но в том, чтобы привести их на «место преступления», которого они не совершали. Для них это было как признать свою вину. «Невиновные» – о том, как фотография становится ложной памятью, как она замещает реальность.
– На основании чего вы выстраивали мизансцены этих мест преступления, как вам удалось сделать реальным то, что никогда не имело места в действительности?
– Это и не стало реальным, я не верю в реальность! Фотография как документ больше не существует, она существует как часть воображаемого.
– Чему же современный человек больше верит, фотографиям или текстам?
– Современный человек не читает. Так что картинки победили.
Вопросы задавала Ирина Кулик
Материалы по теме:
Ирина Кулик. Страннее, чем вымысел, 31.01.12
