Наталья Семенова

Коллекция западноевропейской живописи, собранная Дмитрием Боткиным (1829–1889) во второй половине XIX века, исчезла почти бесследно. Так что сейчас только разрозненные свидетельства и работа воображения позволят нам оценить масштаб художественной деятельности представителя знаменитого купеческого семейства.

«РЕДКИЙ ЕВРОПЕЙСКИЙ ХУДОЖНИК ЗДЕСЬ НЕ НАЙДЕТСЯ»
Сыновей богатейшего чаеторговца Петра Боткина называли «русскими самородками». Действительно, редко в какой семье рождалось столько ярких личностей: академик живописи Михаил Боткин, врач Сергей Боткин, гениальный диагност, эдакий доктор Хаус XIX века, Василий Боткин, автор знаменитого «Путешествия по Испании», и Дмитрий Боткин, собравший замечательную коллекцию европейской живописи.

Современное европейское искусство в середине XIX века собирали немногие: купец Василий Кокорев да граф Николай Кушелев-Безбородко. Интерес к искусству у молодого московского купца Дмитрия Боткина возник под влиянием старшего брата Василия. «Я дорожу искусством за наслаждение, которое оно мне доставляет, и до всего прочего мне нет дела», — писал Василий Боткин Афанасию Фету. Дмитрий Боткин, занятый не только чайной торговлей, но и управлением сахарным заводом, такого сказать не мог. Дмитрий получил хорошее образование, читал по-французски и по-немецки. Но ему пришлось научиться делить свое время между делом и увлечением. Вместе с братом Петром он руководил фирмой, а еще председательствовал в Московском обществе любителей художеств, ездил по России, путешествовал по Европе, успевая и на выставки, и к торговцам картинами.

Контора фирмы «Петра Боткина сыновья» помещалась в фамильном доме на Маросейке, в Петроверигском переулке, а дом, в котором собиралась и хранилась художественная коллекция, располагался по соседству. Его Боткин купил в 1867 году у разорившегося банкира А.Ф. Марка. Адрес «Покровка, собственный дом Д.П. Боткина» (ныне Покровка, 27) значился в 1880-е во всех городских путеводителях, включая «красные книжки» Карла Бедекера: три «картинные комнаты» с разрешения хозяина в определенные часы мог посмотреть любой желающий.

«В его время… Моне и многие другие импрессионисты уже существовали, но не смогли еще переродить твердо установившегося вкуса и понимания тогдашнего поколения»

Уклад дома был подчеркнуто патриархальный. В усадьбе имелся коровник (весной, вспоминал Дмитрий Боткин, коров «присоединяли к стаду, которое гнали по улице, как в деревне, на пастбище где-то за городом»), курятник, в подвалах хранились запасы квашеной капусты на всю зиму. Однако обстановка огромного двухэтажного особняка удивляла своей изысканностью: высокая мраморная лестница, украшенная гобеленами по рисункам Буше, большие фарфоровые китайские вазы на облицованном старинным голландским кафелем камине, обилие бронзы, немецкая и венецианская резная мебель. Воскресные обеды, маскарады (о том, как весело было у гостеприимных и хлебосольных Боткиных, пишут все мемуаристы) и замечательная галерея. «Редкий европейский художник с крупным именем здесь не найдется… Ничего тусклого, второстепенного… Видно, что хозяин сам давно занимается нелегким делом толкового и любящего покупщика картин, что он каждую картину облюбовал, не действовал зря, не накидывался только на модный сюжет или на эксцентричность» — свидетельствовал писатель Петр Боборыкин в пространной статье о боткинской коллекции в «Вестнике Европы». Впрочем, восторженного и впечатлительного Боткина не трудно уличить в любви к эффектным сюжетам. Одни названия картин чего стоят: «Обезьяна-фотограф» или «Обезьяна-акробат».

Особняк Боткин поручил перестроить архитектору Александру Каминскому. Он же несколько позднее строил и особняк Сергея Михайловича Третьякова, на сестре которого был женат. А сам Сергей Михайлович начал вслед за Боткиным и, несомненно, под его влиянием покупать современных европейских художников.

«НИКАКОГО СТРЕМЛЕНИЯ К ОТЕЧЕСТВЕННОМУ»
Без сравнения Дмитрия Боткина и Сергея Третьякова не обойтись. Они приходились друг другу родственниками через жен, внучек московского городского головы, дочерей владельца Реутовской мануфактуры: Третьяков женился на Елизавете, а Боткин — на Софье Мазуриной.

Оба интересовались одними и теми же художниками и часто покупали у одних и тех же маршанов. Только вот собрание одного исчезло, словно не существовало вовсе, а коллекция другого сохранилась: каждый второй французский живописец 1830–1880-х годов в коллекции ГМИИ — третьяковский. Двигались свояки почти в ногу, оба остановились на барбизонцах.

Сын коллекционера Сергей Боткин оставил мемуары, которые хранятся в архиве Колумбийского университета. В них он, в частности, рассказал об эстетических пристрастиях отца: «В его время… Моне и многие другие импрессионисты уже существовали, но не смогли еще переродить твердо установившегося вкуса и понимания тогдашнего поколения». Вместе с тем Сергей Боткин отмечал, что отец «ушел далеко от академических вкусов первой половины XIX века», ценил Милле, Коро, Курбе и «всецело был под влиянием прелести» барбизонской школы.

Симпатии Боткина-собирателя, как точно подметил знаток московского купечества Павел Бурышкин, «были космополитичны и не заключали в себе ничего народнического, никакого стремления к отечественному».

Сын Боткина вспоминал, что русская живопись интересовала его отца мало, хотя он и «не чуждался понятий “передвижников”, которыми в то время так увлекалась русская широкая публика». Но никаких подтверждений тому найти не удается. Социальной тематике скорее отвечают «Бретонский угольщик» Розы Бонер и «Собирательница колосьев» Жюля Бретона, нежели попавшие в Третьяковку «Учитель рисования» Василия Перова и «Химическая лаборатория» Александра Риццони. Три эскиза Александра Иванова, включая «первую мысль» о «Явлении Мессии», попали к Боткину от брата Михаила, ставшего душеприказчиком художника.

Модный в семидесятых Жан-Поль Лоранс специально для Боткина написал одну из картин, входящих в серию, повествующую о противостоянии монаха-францисканца Бернара Делисье инквизиции

Наибольший интерес у романтически настроенного Дмитрия Боткина вызывали ландшафты и исторические сцены. В коллекции хранилось по одной картине Камиля Коро («Берег Сены»), Гюстава Курбе («Отлив»), Жана-Франсуа Милле («Овчар»), Нарсиса Виржиля Диаза («Дорога в лесу»), Александра-Габриэля Декана («Крестьянский двор»), Жюля Дюпре («Прибой»), Теодора Руссо («Речка в лесу»), Феликса Зиема («Голландская деревня»). Замыкали группу «Корова» и «Стадо» Констана Тройона и подаренный в далеком 1851 году братом «Двор нормандской фермы» давно забытого француза Левека.

Как и большинству современников, Дмитрию Петровичу нравилась восточная тематика («Арабская гауптвахта» француза Эжена Фромантена, «Египетские игроки в шахматы» голландца Альма Тадемы, «Укротитель змей в Египте» немца Генца, «Башбезук» Жана Жерома), сентиментальные сцены из литературных произведений и исторические анекдоты, именуемые теперь «историческим реализмом» («Мученица-христианка, продающая светильники при входе в катакомбы» Макса Габриеля, «Дети короля Эдуарда» Поля Делароша, «Генрих III, прислушивающийся к убиению герцога Гиза» Конта и «Эпизод из осады Парижа» забытого Берн-Белькура). Необычайно модный в семидесятых Жан-Поль Лоранс специально для Боткина написал одну из картин, входящих в серию, повествующую о противостоянии монаха-францисканца Бернара Делисье инквизиции, — из четырех картин на этот сюжет в России оказались две: одна у Боткина, а другая — у Третьякова (Эрмитаж недавно экспонировал ее на выставке «Лики истории» в ГМИИ. — Н.С.). Название жанров голландских, испанских, итальянских, австрийских, бельгийских, немецких, шведских, швейцарских и даже американских художников перечислять не станем, поскольку имена Бальдини, Фафурини, Микетти и Палицци мало что говорят.

«ДЛЯ РОССИИ ВСЕ ЭТО НАВСЕГДА ПРОПАЛО»
Задорого купить может каждый, купить дешево — вот настоящее искусство. Боткин не упускал шанс сделать заказ художнику напрямую, минуя посредников, но и от услуг парижских маршанов — Гупиля, братьев Пти, Дюран-Рюэля — не отказывался. Покупал, причем довольно успешно, и у разорявшихся московских коллекционеров — у Василия Кокорева приобрел Тройона, а у Александра Борисовского — Теодора Руссо.

Инвестиции Боткина в современное искусство высоко оценил еще Петр Боборыкин: «Сто с небольшим картин, находящихся у Д.П. Боткина, стоят в настоящую минуту (речь шла о 1881 годе. — Н.С.), по крайней мере в пять раз больше того, что он за них заплатил. Некоторые мастера… Коро, Руссо, в особенности Мейссонье, Фортуни оказались баснословно дорогими. И теперь эта коллекция представляет собой на скромную оценку капитал в два миллиона франков».

Консультантом и доверенным лицом Боткина в Париже был Алексей Петрович Боголюбов, художник и главный художественный эксперт императора Александра III. Боголюбов, знакомый с каждым из будущих парижских знаменитостей лично, вспоминал, что картины Тройона, Руссо, Добиньи, Коро и Зиема в Париже тогда «были баснословно дешевы. Коро платили по 500 франков, 1000 и 2000. Тройон стоил 8 тысяч, а Добиньи — тысячу».

Некоторое представление о коллекции Дмитрия Боткина дают три изданных им каталога, включая чуть ли не первый в нашем отечестве научный каталог, составленный в 1875 году писателем и искусствоведом Дмитрием Григоровичем, а также упоминавшаяся уже статья Боборыкина. «Часть доставшихся мне вещей… осталась в Покровском доме, выкупленном моим братом, а часть находилась в моей петербургской квартире. Эти две части погибли при большевиках, — пишет сын коллекционера Сергей Дмитриевич Боткин. — Остальное проделало со мной мои дипломатические посты: во время войны 1914–1918 гг. было в складе в Копенгагене и, наконец, через Берлин водворилось в Париж. Но для России все это навсегда пропало. Не имея никаких денег за границей и бежав из России ни с чем, я принужден был мало-помалу продавать все эти картины и предметы искусства…» Так «Деревенские похороны в Финляндии» Альберта Эдельфельдта оказались в Музее Атенеум в Хельсинки, а «Египетские игроки в шахматы» Альма Тадемы и «Бернар Делисье» Жан-Поля Лоранса — в частных собраниях.
Российским музеям достались сущие крохи. ГМИИ им. Пушкина получил «Испанский дворик» Мариано Фортуни, «Жниц» Леона Лермитта и попавшую в музей на Волхонке через Главнауку картину «Дети короля Эдуарда IV в лондонском Тауэре» Поля Делароша. Эрмитаж пополнился «Деревенскими пожарными» Пюви де Шаванна и «Обетом» голландца Анри Лейса. И это притом, что в боткинской галерее находилось более ста картин, по преимуществу иностранных.

Из соотечественников Боткин выделял русских парижан — Алексея Харламова и Александра Боголюбова (полотно «Английский бот», владелец якобы особенно ценил). И хотя после 1882 года картин Боголюбова Боткин не покупал, на Покровку вместе с французскими покупками Дмитрия Петровича прибывали картины из коллекции Боголюбова. Художник решил устроить первый в провинциальной России общедоступный музей и назвать его «Радищевским», в память о деде, авторе знаменитого «Путешествия из Петербурга в Москву», поэтому с Покровки картины прямиком отправлялись в Саратов.

Дмитрий Петрович Боткин в числе первых откликнулся на призыв своего верного консультанта, обещая пожертвовать открывшемуся в 1885 году Радищевскому музею кое-что из собственного собрания. Но сделать этого не успел — в 1889 году он скончался в своем имении Тихий хутор в Харьковской губернии.

«Изменник по страсти и интриган по натуре»

Видным коллекционером был и младший брат Дмитрия Боткина — Михаил (1838–1914). В юности он с первой попытки поступил в Академию художеств, проучился два года у Федора Бруни и уехал в Европу, где проводили большую часть времени братья — Василий и Николай. Обосновался в Риме и сблизился с тамошней русской художественной колонией. Возвратившись в 1863 году в Петербург, получил звание академика исторической живописи и начал продвигаться по служебной лестнице. Со временем он удостоился всех возможных чинов и наград. Перечислять должности Михаила Петровича одно удовольствие: член Совета Академии художеств и Археологической комиссии, директор Музея Общества поощрения художеств и член Комиссии реставрации Благовещенского собора в Москве, Софийского в Новгороде и Мирожского монастыря во Пскове, распорядитель художественными отделами на Всероссийских и Международных промышленных выставках. Итог — чин тайного советника, высший в российской табели о рангах. При этом человеком он был пренеприятнейшим. «Боткину доставляло физическое наслаждение вливать ложку дегтя во все бочки с медом, стоявшие на его дороге и почему-либо ему мешавшие. Не было такого хорошего и большого художественного мероприятия, которого бы он не стремился сорвать», — вспоминал Игорь Грабарь, называвший Михаила Боткина изменником по страсти и интриганом по натуре. Донос на выставку, устроенную журналом «Старые годы», закончился ее запрещением и пощечиной, отвешенной «скверному старику» бароном Николаем Врангелем.

Зарабатывал Михаил Петрович не столько маловыразительными портретами и благонамеренными сюжетами из итальянской жизни, сколько финансово-промышленной деятельностью (член Совета Санкт-Петербургского коммерческого банка и товарищества Ново-Таволжанского сахарного завода, директор Русского общества пароходства и торговли, председатель правления Первого Российского страхового общества). Богатое приданое супруги Екатерины Солодовниковой тоже не следует сбрасывать со счетов. Скучный академик исторической живописи тем не менее оказался страстным коллекционером и за полвека, используя служебное положение, предприимчивость и хитрость, собрал превосходный музей (угол 8-й линии Васильевского острова и Николаевской набережной).

Две из пяти комнат занимало знаменитое «Ивановское собрание» — более сотни этюдов, эскизов и картин Александра Иванова, вызывавших зависть у Кузьмы Солдатенкова и Сергея Третьякова, умолявшего уступить несколько пейзажей («Вы взяли перл из эскизов, и перл из голов, и чудных мальчиков, но зачем вам эти два пейзажа…»). «Академик» сумел заполучить ивановское наследие вполне легальным путем и первым оценил гениальность библейско-евангельского цикла, что не мешало ему разрезать и дописывать фоны этюдов, в которых автор «Явления» сопоставлял две одинаковые головы или фигуры. Не меньше славился музей Михаила Боткина коллекцией прикладного искусства. Во-первых, греческих ваз и терракот, а также византийских перегородчатых эмалей (которые много раз пытались объявить подделкой). Во-вторых, древнерусских украшений X–XIII веков. И здесь изворотливый Боткин подсуетился: как председатель пароходного товарно-пассажирского предприятия «Кавказ и Меркурий», наладил контакты с торговцами древностями древних болгар и крымских татар. А благодаря членству в Археологической комиссии получил доступ к базе данных — владельцы древностей обязаны были сообщать о раскопках и находках. Должность эксперта по покупке памятников для музея Училища барона Александра фон Штиглица и произведений древнерусского искусства для Музея императора Александра III тоже шла на пользу. Хранитель коллекции Русского музея Петр Нерадовский не без основания считал, что вещи, подходящие для личной коллекции, «дядя Michel» на закупочной комиссии отклонял, сбивал цену и покупал сам.

В 1917 году вдова Михаила Петровича Боткина привезла в Этнографический отдел Русского музей 92 работы Александра Иванова и тридцать один ящик, в котором чего только не было: первобытный топор и ранневизантийские украшения, эмалевые русские складни и кресты, оклады евангелий и бытовая утварь.