Валентин Дьяконов

Когда произойдет смена поколений в нашем искусстве? Смогут ли нынешние мальчики и девочки что-то противопоставить боевому прошлому и дружеской поруке мужавшего в 1990-е арт-истеблишмента? Валентин Дьяконов пессимистичен: корпорация бессмертна.

Лет шесть назад на кухне у поэта Дмитрия Александровича Пригова зашел разговор об онтологическом возрасте в противовес биологическому, который, по мнению Пригова, особой роли не играет. «Человек инстинктивно чувствует, в какой момент его личность окончательно сформируется, — объяснял Пригов. —
Вот я, например, еще в подростковом возрасте знал, что мой онтологический возраст — 42 года. Так и вышло. Именно в сорок два я всерьез стал писать стихи. И с тех пор не постарел. Онтологически я имею в виду».

Перечислив ряд лиц, навеки оставшихся в пятнадцатилетнем возрасте (среди них преобладали представительницы слабого пола, чему было дано длинное, но не относящееся к нашей теме объяснение), мы переключились на что-то другое. Потенциал молодежи как таковой, молодежи как массы тогда еще мало занимал умы деятелей искусства. Ее не воспринимали всерьез как аудиторию. И уж тем более в возрастной категории от 20 до 30 не видели резервуар талантов, которые следует немедленно открыть и поддержать.

Буквально через год после этой кухонной беседы ситуация стала меняться, и не только в мире искусства. 2005 годом датируется, например, появление на политической арене прокремлевского молодежного движения «Наши». В том же году открывается центр современного искусства «Винзавод», с самого начала ориентировавшийся на слой, который в маркетинговых исследованиях принято называть «продвинутая молодежь». Триумфальный въезд «новых денег» в арт-мир, символом чего стала галерея Stella Art (ныне одноименный фонд), сопровождался, в частности, выставкой Doublethink, где были представлены четыре молодых (и это подчеркивалось особо) художника: Александр Погоржельский, Ксения Гнилицкая, Александра Галкина и Диана Мачулина. Сегодня их трудно представить себе в одном пространстве, а тогда сам факт появления молодежи в галерее такого уровня воспринимался как нечто фантастическое. Надо же, сделали выставку Ильи Кабакова в Эрмитаже, а еще и в начинающих деньги вкладывают!

Это не значит, конечно, что молодежью совсем никто не занимался. Были и образовательные программы типа Института проблем современного искусства (ИПСИ), где желающих обучали дискурсу и практикам. Были и выставки студентов ИПСИ, в галерее XL например. Но молодость воспринималась поколением девяностых с огромным подозрением. До сих пор в сердцах нынешних заметных культуртрегеров, от галеристов до арт-критиков, тлеет глубокая уверенность, что выросшие при Ельцине мальчики и девочки, в сущности, пришли на все готовое. Как и бизнесмены, вкладывающие деньги в искусство, наниматели героев девяностых. И это правда. Сама возможность рабочих мест в мире искусства возникла благодаря трудам старшего поколения.

Эти труды, совместное романтическое голодание и «утверждение нового» любой ценой породили не только современную художественную ситуацию, но и тонкие связи психологического порядка между участниками. Нынешние начинающие, если пользоваться терминами советской исторической науки, живут в годы «развитых вещных отношений», то есть ориентируются на существование четких границ между «своим» и «чужим» и здоровую конкуренцию между альтернативными продуктами, будь то идеи, тексты или услуги. А строители современного искусства действовали в эпоху «межличностных социальных связей», ведущих, как писал медиевист Арон Гуревич, к «традиционности всех отношений и доминированием общинного, корпоративного момента над частнособственническим». Годы перестройки и девяностые представляют собой мифологическую эпоху, населенную живыми и спившимися легендами, искренними чувствами и настоящей дружбой, неподвластной критическому анализу. Сообщество существует на взаимном доверии, ровесники верят ровесникам, ведь «наши» говорят только правду. Культивации мифа о девяностых очень помогает тот факт, что эта эпоха случилась до нового Гутенберга под названием «интернет». Критика — и аналитика вообще — того времени была частью художественного процесса в намного большей степени, чем сейчас. Это неудивительно, если вспомнить, что важнейший текст семидесятых — «Московский романтический концептуализм» Бориса Гройса — был не анализом, а манифестом направления. Критики занимали сторону художников, их миссией была помощь, посредничество.

Молодые пришли не только на готовые институции, но и на готовые репутации, а они подвержены пересмотру в намного большей степени, чем выставочные пространства. С этим поколению героев, собственноручно строившему художественную ситуацию, согласиться труднее всего. В 2007 году один коллега, на десять лет старше меня, говорил в частной беседе: «Я смотрю на ваше поколение и не вижу вообще никого. У нас вот есть великий Х, замечательный Y, гениальный Z. А у вас что?» Проблема состояла в том, что X, Y и Z заработали известность в эпоху, когда люди из тусовки понимали друг друга с полуслова. X достаточно подмигнуть Z, чтобы восстановить почти невербальный эмоциональный контакт. Что за продукт X предъявляет внешнему миру, не суть важно.

«Молодежь» — это феномен не качественный, а количественный. Социологический и культурный. Она нужна там, где требуется обновление. Голодные и злые модернисты против салонных академистов. «Суровые» художники оттепели против сталинских «лакировщиков действительности». Сейчас такое невозможно и не нужно. Молодым художникам остается только влиться в запущенный процесс. Сообщество тех, кому за сорок, поощрит их, сделает выставки, наградит «Инновацией» и премией Кандинского. Сообщество научит их жестам и иерархиям, тонкостям общения и политеса, в общем — вырастит себе смену. Главное — не применять к X, Y, Z современные критерии профессионализма. Ведь связи, которые они наработали в восьмидесятые и девяностые, воистину не «вещные», а вечные. Правда, художники чаще всего и не стремятся повыступать. Им легче, чем представителям других профессий в искусстве.

Никаких «золотых парашютов» работникам искусства не полагается, и в их интересах занимать свои должности как можно дольше. Знаменитая фраза Чуковского — «В России надо жить долго!» — работает и относительно арт-мира. В такой ситуации возможны только малые дела, работа в узких областях, небольшие вклады в уже созданные банки. То, что часто оборачивается трудом «художественного негра» при раскрученной персоне или институции. Шансы молодых кураторов и исследователей что-нибудь возглавить, не будучи родственниками влиятельных фигур старшего поколения, ничтожно малы. Новая смена на самом верху иерархии скорее всего долго не наступит, и люди, которые сегодня управляют институциями, спокойно доживут на своих местах до возраста директора Пушкинского музея Ирины Антоновой, дай им всем бог здоровья. Да что там возглавить: сделать выставку по месту работы для куратора около тридцати очень трудно, и многие благие замыслы тонут в поправках на старших с их представлениями о том, как правильно. Можно было бы привести много примеров, но такие «негры» ведут себя, как геи, выступающие против гей-парадов: им не нужна огласка плюс проблемы на работе. Поэтому они предпочитают жаловаться в частных беседах.

Правда, молодежь в целом защищать бессмысленно. Кое-кто рассматривает с трудом доставшуюся работу на ответственном посту в хорошем месте как повод для остановки в развитии. Такие деятели чаще всего не самостоятельны и следуют за харизматичными фигурами предыдущего поколения. Есть еще вариант. Жесткая ревизия авторитетов и репутаций, основанная на анализе и критике того, что предъявляют миру X, Y, Z. Перспективы такой ревизии не ясны, поскольку в арт-сообществе нет внятных критериев эффективности. Тем не менее новому поколению имеет смысл отказаться от следования неписаным кодексам корпоративности, замешанной на дружбе. Ведь состоять членом закрытого цеха, внутри которого все всё понимают, значит следовать за хорошо известными и неискоренимыми социальными моделями нашей страны — общиной и коррупцией. Альтернативой дружбе может стать только прозрачность связей и реакций. Иначе существует риск навсегда остаться в уютном мирке, так и не появившись на свет.