Григорий Ревзин, специальный корреспондент ИД «Коммерсантъ»

Современная экономика ввела моду на институциональный анализ. Это анализ бытующих в обществе привычек, которые каким-то образом способствуют развитию общества или нет. Александр Аузан, лидер институциональных экономистов России, даже создал подкомиссию комиссии по модернизации при президенте РФ, которая специально занимается изучением российских институтов на предмет инвентаризации двигателей и тормозов модернизации. Хотел бы предложить ее вниманию один культурный институт. Я бы назвал это явление институтом малочисленности суицидальной жертвенности.

С содержанием современного искусства у нас проблемы, каких не упомнят старожилы. До такой степени всем на него наплевать было, кажется, только при татаро-монгольском нашествии

Этот институт хорошо известен в области политической жизни. Я имею в виду то, что оппозиция режиму Путина очень маленькая, на митинги регулярно приходят триста человек, после чего часть пришедших бьют дубинками, а некоторых сажают в кутузку. Внимательный историк не может не увидеть здесь традиции. Речь даже не о протесте семерых 25 августа 1968 года, когда Лариса Богораз, Павел Литвинов, Константин Бабицкий, Наталья Горбаневская, Виктор Файнберг, Вадим Делоне и Владимир Дремлюга вышли на Красную площадь с протестом против вторжения советских войск в Чехословакию, были арестованы и осуждены, а о более ранних событиях. Александр Галич в своей песне напрямую связал их выход с декабристами, и на этой точке можно и остановиться. Замечательное сочетание характеристики модного нынче в художественных кругах Владимира Ленина («Узок круг этих революционеров…») и фразы Александра Одоевского перед восстанием («Умрем, братцы, ах как славно мы умрем!») исчерпывающе описывает интересующий меня институт.

Институт этот действует в том смысле, что носители всего светлого и прекрасного в царстве тьмы решают учинить что-то такое, чтобы заставить тьму проявить свои мерзостные качества и, увидев себя в зеркале этого подлого поступка, устыдиться и преобразиться. Издержками этой стратегии является то, что собственно подлым поступком со стороны царства тьмы является уничтожение малочисленных светлых элементов. Отсюда возникают темы суицида и жертвы.

Сейчас так сложилось, что практически нет места — премии, презентации, — чтобы там в роли членов жюри, экспертов, кураторов, награжденных или спецгостей не было бы Иосифа Бакштейна, Александра Боровского, Екатерины Деготь, Андрея Ерофеева, Андрея Ковалева, Дмитрия Озеркова и Василия Церетели. Их принято разбавлять другими, и их тоже можно назвать поименно — Юрий Аввакумов, Леонид Бажанов, Марат Гельман, Николай Молок, Арсений Сергеев, Елена Селина, Ольга Свиблова. Появление одних в одном списке, а других в другом определяется исключительно индивидуальной степенью безотказности — некоторые заседают во всех жюри сразу, а некоторые не успевают. Их сияние так прекрасно и возвышенно, что с позиций постороннего можно пренебречь индивидуальными различиями и сказать, что это равно выдающиеся личности. А других нет, и, честно говоря, эти как-то и не заинтересованы в том, чтобы другие были. Это важно потому, что художественная продукция сегодня лишилась критериев качества и определяется исключительно тем, как к ней отнесется сообщество, а все художественное сообщество исчерпывается перечисленными именами.

И вот, я боюсь, этот круг людей впал в удручающее настроение суицидальной жертвенности. Понять их можно. С содержанием современного искусства у нас проблемы, каких не упомнят старожилы, до такой степени всем на него наплевать было, кажется, только при татаро-монгольском нашествии. А у русского искусства и в целом такая ситуация, что обычно оно мало кому нужно. Я имею в виду страну. Нет, определенный интерес имелся, портрет там написать важного вельможи или же наглядная агитация церковного или антицерковного свойства, но вот так, чтобы ждать от художника слова истины, со слезами смешанного, — никто не ждал. Вот от поэта ждут, от прозаика, артиста, юмориста, фельетониста, а от художника — нет. И было только два момента, когда это вдруг получалось. Один — передвижники, второй — нонконформисты в пространстве от хрущевского погрома в Манеже до «бульдозерной выставки». Вот тут число тех, кто понимает, что искусство — это не просто так, а большое дело, резко возрастало, в сотни раз прямо. Отсюда вывод: единственный способ резко поднять значение искусства — это капитально нахамить власти.

Причем в последние годы это было несколько затруднительно, поскольку искусство стремительно огламуривалось. Гламурное хамство хотя и широко распространено, например, в кафе, на презентациях, в гламурных журналах, но это явление светское, а посему камерное. Рассчитывать, что каждый министр культуры будет таким дураком, каким был господин Соколов, довольно трудно, и одними целующимися милиционерами значение искусства поддерживать невозможно, потому что перестают замечать.
И тут пришла «Война».

С одной стороны, я не могу не оценить величия людей, присудивших ей «Инновацию». Все они, как я уже говорил, сияют исключительностью личных качеств и потому лучше и дальше других видят последствия своих решений. Если государство обладает хоть какой-то волей, оно должно сделать следующее. Во-первых, закрыть премию «Инновация», потому что как это ни жалко, но дорога протоптана, и такая ситуация теперь будет там возникать каждый год — люди поняли, как добиться признания. Во-вторых, снять Михаила Миндлина, который так искренне хотел остаться в стороне, с поста директора ГЦСИ. В-третьих, предусмотреть, чтобы все эксперты и члены жюри «Инновации» впредь не имели доступа к государственным институтам. Ну, как с телевидением — запретные списки, ФСБ это умеет, и хотя не все голосовали за это решение, но как там у них говорят, вы не волнуйтесь, разберемся. В-четвертых, расформировать ГЦСИ или переформатировать эту организацию так, чтобы она проводила государственную политику в области искусства. Контуры этой политики ясны, искусство должно быть национально богобоязненным по форме и государственным по содержанию. Причем я даже не очень понимаю, как государство может этого не сделать. Государственная премия, учрежденная Министерством культуры РФ, вручена работе «Х.й в плену у ФСБ» — ну это как? Любые попытки объяснить, что в этом «х.е» есть художественное содержание, сводятся к тому, что люди, устроившие это, — художники, а акция имела громкий успех у публики. Но, скажем, колку дров членом Совета Федерации, пусть даже успешную, нельзя назвать политическим действием, хотя вроде и лес рубят, и щепки летят. Художники тоже люди, и не все, что они делают, — искусство, например, они обедают, а искусства нет.

Член общественной палаты Ольга Костина уже потребовала головы министра культуры, и это настроение, надо полагать, будет крепнуть. Все это мракобесие естественным образом обрушится на головы общественности. Именно поэтому я и говорю об институте суицидальной жертвенности.

Я ценю это добровольное самопожертвование, но с другой стороны, меня терзают сомнения. Этот институт, в сущности, очень архаический и восходит к мифу о нисхождении Осириса в царство смерти Сета для того, чтобы он потом произрос новыми семенами. То есть это вообще-то про урожай придумано — для жатвы нужен сев. Даже само выбранное произведение — гигантский встающий фаллос — обнаруживает известную связь с архаическими сельскохозяйственными культурами. Но принесение себя в жертву для произрастания семян в будущем совершенно расходится с логикой капиталистической экономики, нацеленной на устойчивый рост не меньше 3% годовых, а вовсе не на то, чтобы всех регулярно громили и из этого произрастали семена на будущее.

Вдумайтесь, господа, современное искусство у нас так устроилось, что вокруг него уже случаются разные негоции. И хотя это небольшой рынок, даже плевый, но все ж таки человек сто покупателей современного искусства в России есть. И этот рынок так устроен, что все существующие на нем ценности гарантированы, как я уже сказал, коллективной оценкой упомянутой группы. Ну и что будет, если на всех на них накатился институт суицидальной жертвенности? Они снизойдут в царство Сета — ну, каждый сам выбирает свой путь, — а что будет с коллекциями? Мне кажется, этот институт очень мешает нашей модернизации, потому что каждый раз приходится начинать с нуля, и поэтому я настоятельно прошу комиссию Аузана внимательно его исследовать. Тогда есть надежда, что у нас в искусстве обнаружится хоть какое-то содержание, кроме противостояния власти.

Нет, конечно, это очень важное содержание. Но не совсем понятно, в чем достоинство его выражения под видом искусства.