ВЕСНА
М., Ad Marginem, 2010
Ирина Кулик
Литературные таланты Павла Пепперштейна известны не менее, чем его художнические свершения. Пепперштейн опубликовал несколько сборников стихов и рассказов, два очаровательных детектива — «Свастика» и «Пентагон», написанное в соавторстве с Виктором Мазиным квазипсихоаналитическое исследование «Толкование сновидений», множество культурологических эссе и, конечно же, монументальную эпопею «Мифогенная любовь каст» (в первом томе соавтором выступил Сергей Ануфриев).
Начатый еще в конце 1980-х и до 1999 года ходивший в самиздате, роман «Весна», написанный в стиле, который Пепперштейн определяет как «психоделический реализм», оказал ощутимое влияние на российскую словесность. К последователям Пепперштейна смело можно причислить и Виктора Пелевина, и Александра Проханова, и выходца из того же, что и Пепперштейн, круга московского концептуализма Владимира Сорокина, перешедшего от препарирования соцреализма к сочинению фэнтези. Тем не менее Пепперштейн скорее пишущий художник, чем рисующий писатель. При этом его сочинения являются «настоящей литературой». Чтение Пепперштейна способно доставить чистое «удовольствие от текста». Пишет он и правда упоительно, так что сложно не вспомнить Владимира Набокова. Новелла Пепперштейна «Яйцо» и вовсе кажется написанной Набоковым, если бы он стал хорошим советским писателем вроде, скажем, Каверина и рассказал историю двух девушек-близнецов, внучек именитого литератора-фронтовика, обитающих на даче в Переделкине, где, как оказывается, также есть свои мистические тайны.
Но при всем своем литературном мастерстве Пепперштейн не стремится создать очередную большую русскую книгу с большими идеями, хотя из «Весны» при желании можно вычитать месседжи экологического и антикапиталистического толка. Однако идеи эти, как и персонажи, среди которых есть Штирлиц и юный Адольф Гитлер, Ленин и Крупская, серийные убийцы и следователи, олигархи и модели, а также Колобок, привидения и пришельцы из иных миров, в рассказах Павла Пепперштейна обретают существование непредсказуемое, лишенное гнета ответственности и волшебно свободное. Он не высмеивает и не разрушает старые сюжеты и мифы, но выстраивает из их элементов совершенно неожиданные конструкции — примерно так же, как это делал Борхес или делает Нил Гейман, но с еще более головокружительной легкостью. Даже написанные новеллы Пепперштейна кажутся гипотетическими, пригрезившимися. Трудно вообразить, что встреча Крупской с королем Французской республики, имеющим форму идеального шара и представляющимся «телом без органов», и правда существует в написанном и изданном, всамделишном рассказе. Впрочем, читателя, развесившего было уши в ожидании настоящей истории, Пепперштейн и сам то и дело одергивает. И два стареющих шестидесятника, столь узнаваемо описанных в миниатюрном рассказе «Маскубинов и Сайбирский» оказываются кончиками усов австрийского гусара Отто фон Гурвинека. Вообще весна для Пепперштейна — это время лихорадочных метаморфоз, происходящих и с героями его рассказов, и с теми конвенциями литературного повествования, которыми он свободно играет. Такая свобода может быть доступна только блистательно играющему в литературу художнику, а не скованному профессиональными обязательствами писателю.
