Андрей Ерофеев, искусствовед, куратор

Политактивист и мистик как два типа русских художников-радикалов.

Радикализм не единственное и, конечно же, не главное достоинство творческого акта. Чем радикальнее выходка или объект, тем, как правило, точнее выражены ее мотивы, тем осмысленнее цели. Отечественными арт-радикалами написаны тома теоретических текстов. Они вызывают черную зависть многих европейских коллег (менее приученных к писанию в силу развитости института арт-критики), поскольку умение адекватно и детально сухим языком аналитики обсудить и защитить свое детище – это сегодня один из первых критериев завершенности отдельного произведения и состоятельности творчества. Фигура арт-радикала постоянно мерцает между полюсами безумия образа и ясности его интерпретации. И следовательно, произведение состоит из обоих этих элементов: акта + слова или объекта + слова. Произведение есть действие осмысленное и объясненное, которое может материализоваться, а может быть просто задокументировано.

«Радикальное безумие Беляева, не остуженное и не остраненное рефлексией, возгонкой перешло в стадию сумасшествия, неконтролируемого перерождения личности художника в персонаж служителя государственного культа. Естественно, это сумасшествие не безусловно. В культуре тоталитарного типа оно, напротив, является нормой здоровья»

2000-е годы подарили нам новый типаж отечественного художника-радикала, который я бы назвал арт-миссионером на ниве политического экстремизма. Этот тип художника ярко воплощен Алексеем Беляевым-Гинтовтом и Гором Чахалом. В разгар широкой дискуссии о творчестве Беляева-Гинтовта, местами перешедшей в откровенную травлю «фашиста», многие благожелатели Беляева утверждали, что вообще-то художника следовало бы судить по работам, а не по политическим воззрениям. С этим нельзя не согласиться. Но кто вам сказал, господа, что произведения Беляева-Гинтовта – это те самые золотые панно, на фоне которых автор любит давать политические пресс-конференции? В эпоху, когда произведение имеет тенденцию расширяться до масштабов многовидовой программы, включающей акции, объекты, тексты, роли, когда иной конкретный проект достигает величины целого музейного собрания с чередой вымышленных художников, когда инсталляции превращаются в настоящие поселки с жителями-персонажами, рынок по-прежнему ведет с нами игру в штучный товар и вырывает из гигантского пазла арт-проекта отдельные, удачно коммерциализуемые его части. Рынок и его агент-галерист, естественно, представят нам Беляева штамповщиком золотых ширм с мавзолеями. Не верьте им! На самом деле у Беляева куда более грандиозные замыслы и свершения. Не менее масштабные, чем даже у Ильи Кабакова. Цели свои Беляев не скрывает. Как и Кабаков, он замыслил фантомную альтернативную форму жизни под названием «Большой проект». Но не в поле культуры, а на реальном пространстве нашей цивилизации. Разница существенна. Альтернативная культура Кабакова – это материализованная в инсталляциях или в целых музейных экспозициях интерпретация истории, новая форма историко-культурного мифа под названием «советский мир». А альтернативная цивилизация Беляева – это уже непосредственная попытка изменить реальный мир. Это социальная пластика, требующая насилия над обществом, чисток, репрессий, перемещений людей. Войн. Многих смертей. Художник об этом говорит спокойно. А как иначе реализовать на практике его программный плакат «Мы все вернем назад»? Как восстановить состав «империи» с бывшими республиками, ныне отдельными государствами, как заставить их отказаться от демократии в пользу власти «священного императора»? Нужна война. Как часть художественного действия. А золотые панно – не более чем эскизные наброски будущей жизни империи по типу тех эскизов, что рисует Кабаков перед строительством тотальных инсталляций. В них нет искомого переживания. Но суть заявки понять можно. Золотые стенды, плакаты, перформансы с выездами-провокациями в столицы бывших советских республик вкупе с нижеприведенным текстом-манифестом дают ясную картину того, какую инсталляцию «в натуре» нам с вами приготовил Беляев-Гинтовт.

«Анонимная воля, коллективизм, самозабвенный труд на благо потомков, когда заранее известно, что заявленные цели не будут достигнуты при жизни. Проект предполагает самоотвержение и мечту. Сбывается мистика истории. В процесс империостроительства вовлечены все. Созидательные силы искусства востребованы государством, ибо состоявшееся государство – это и есть Большой Стиль данной территории» (из проекта «Новоновосибирск», 2000–2004). Поскольку речь идет не о строительстве муляжа империи в рамках отдельного музея современного искусства, не о съемках блокбастера, а о реальной жизни нашей страны и судьбе целого континента, то «Большой проект» Беляева невозможно считать всего лишь художественным произведением. В рамках сложившихся в нашей цивилизации политических реалий художественный проект Беляева представляет из себя экстремистскую политическую платформу, выраженную разными языками, в том числе и с помощью изобразительного искусства и дизайна.

Является ли этот беляевский проект радикальным? Сверх всякой меры. Но не потому, что он апеллирует к неоклассицизму и украшательской стилистике Арт Деко. А потому, что он акцентирует в человеке те качества – сервильность, раболепие перед властью, агрессивные инстинкты, антиинтеллектуализм, коллективизм, – которые не входят в набор культурных ценностей современности и которые наша культура как раз стремится опровергать. Беляевский проект сверхрадикален.

Радикальное безумие Беляева, не остуженное и не остраненное рефлексией, возгонкой перешло в стадию сумасшествия, неконтролируемого перерождения личности художника в персонаж служителя государственного культа. Естественно, это сумасшествие не безусловно. В культуре тоталитарного типа оно, напротив, является нормой здоровья.

Как и Беляев-Гинтовт, Гор Чахал апеллирует к мистике. Не исторической, а, так сказать, бытовой. Некоторое время назад он сделал красноречивое заявление о том, что даже типографским способом размноженные иконы источают миро. Есть масса свидетельств, говорит Гор Чахал, подтверждающих факт мироточения репродукций икон. Как по костному фрагменту палеонтолог восстанавливает облик древнего животного, по одной этой фразе становится понятен круг представлений художника. Очевидно, что и в данном случае мы имеем дело с проектом смены цивилизации. Ясно, что в нашей светской, антропоцентричной и опирающейся на рацио цивилизации предметы и изображения секуляризованы, они в принципе свободны от магической нагрузки. Их связь с мистикой контекстуально ограничена рамками культа, его ритуала и пространства. Известно, что при климатических перепадах иконные доски «потеют» соками дерева и маслами, на которых затерты краски. То, что для реставратора «пот», для верующего – миро. Но даже с точки зрения истово верующего христианина заявление Гора Чахала о репродукциях есть полная дичь. Бумага и цифровая фотопечать ничего и никогда не выделяют. Цифры не плачут. Здесь из сферы интерпретаций наблюдаемого феномена мы попадаем в область чистого вымысла, то есть в сердцевину художественного образа. Этот образ сообщает нам, что его автор ментально телепор­тировался в иную культуру, в рамках которой заявления о мировыделениях бумаги – не ересь, а нормальное сообщение. Имя этой цивилизации не Христианство, которое, кстати, всегда сдержанно относилось к подобным чудесам, а Язычество. Лишь в мифологическом сознании первобытного человека предметы оживают и наделяются душевными свойствами, позволяющими им активно реагировать на происходящее, помогать, спасать, сочувствовать.

Итак, перед нами два регрессивных цивилизационных проекта, ратующих за возврат к пройденным и изжившим себя формам обществ, в которых – и это особенно важно отметить – современного искусства не существует. Причем художники являются не создателями, а адептами этих программ. Беляев выступает в роли спецпропагандиста идеологических фантазмов «евразийца» Александра Дугина. Гор Чахал опирается на программу консервативного развития страны в сторону «православной цивилизации» – широко известного проекта ряда национально-патриотических организаций, поддержанного Русской православной церковью. Активные бойцы своих партий Беляев-Гинтовт и Гор Чахал вербуют сторонников, сколачивают коллективы единомышленников. Предлогом же собирания партий служит художественная деятельность, проект или выставка.

В нашей истории хорошо известны и детально описаны случаи перерождения личности художника. Поначалу как будто бы понарошку игровые, эти мутации быстро заканчиваются творческим крахом и человеческой трагедией. Не только самих инициаторов, но и значительной части профессионального сообщества. Ведь радикальное безумие, балансирующее на грани консервативного сумасшествия, присуще большому числу российских творцов.

Во внутренних дискуссиях художников группы «Инспекция “Медицинская герменевтика”» часто используется образ неуклюжего водолаза, исследующего дно и полностью подчиненного надводным коллегам. Гарант его нормальности – беспечный матрос, качающий водолазу порции кислорода. Забудет качнуть, отвлечется – и водолаз свихнется там на дне от недостатка кислорода. Такова метафора аналитической работы, которая сопровождает радикала в его запредельных поисках и удерживает его на позициях здравого смысла.
Сегодня эта работа как никогда скудна.