Александра Обухова

В перестройку иностранцы поголовно увлекались российским современным искусством. Но очень немногие сохранили свои коллекции, часто бывшие данью моде, случайными приобретениями или расчетливыми инвестициями. Совсем другое дело — Пакита Эскофе-Миро, работы из коллекции которой попали в экспозицию проходящей в Лондоне выставки «Гласность: советское неофициальное искусство 1980-х». Француженка с каталонскими корнями собирала свою коллекцию с художественного мира по нитке, а получился персональный музей, уютный, как свитер, связанный из чистой любви и теплой дружбы.

«ОТЕЦ — КАТАЛОНЕЦ, И ЭТО МНОГОЕ ОБЪЯСНЯЕТ»
Пакита (в артистической среде все привыкли называть ее именно так, и никогда по фамилии. — «Артхроника») родилась в маленьком городке Шоле, в обычной французской семье. Впрочем, тут же возражает она, семья не такая уж типичная: «Мой отец — каталонец, и это многое объясняет!» Неординарным, при ближайшем рассмотрении, оказался и сам городок. Именно там родился знаменитый художник-кинетист Франсуа Морелле, и в его родовом гнезде был основан музей современного искусства. В возрасте 12 лет Пакита начала посещать уроки рисования при музее и неожиданно оказалась в другой вселенной — в царстве подвижных черно-белых инсталляций, объектов из ниток и пластика, вдохновленных искусством русского авангарда, супрематизмом Малевича. «Помню, меня будто к электрической розетке подключили. Я увидела иной мир, иное сознание. Именно там я поняла, что жить в маленьком буржуазном городке не смогу. Так и объявила родителям. Русский язык оказался удачным предлогом: его преподавали только в больших городах. Я отправилась изучать русскую филологию в Анже, а потом — в Париж, в Сорбонну».

В университете Пакита взялась за трудноподъемную тему — творчество Николая Лескова, писателя экзотического и для многих русских. Благодаря стипендии, выданной на написание диплома, зимой 1979 года она оказалась в Москве. До ученой степени, правда, дело так и не дошло — слишком много было вокруг интересного: новая работа в посольстве Франции, новые знакомства, новая любовь.

«В Москве я встретила своего будущего мужа — Валеру Блинова. Он жил, окруженный коллекцией детских книг 1920–1930-х годов, оформленных русскими художниками-авангардистами. Это было очень интересно, но я не понимала, почему он занимается прошлым. Меня интересовала современность, художники, живущие сейчас, мои ровесники. Валера познакомил меня с нонконформистами 1960-х, но было понятно — и это не мое. Я смотрела на их искусство как бы со стороны, с уважением, но не имея большого желания оказаться внутри».

«СПАСИБО, ЧТО ЭТОТ МУСОР УВОЗИТЕ ИЗ НАШЕЙ СТРАНЫ»
Окно в современность открылось там же, где Петр I прорубил окно в Европу. В 1983 году Пакита познакомилась с «веселым молодым человеком» — Сергеем Бугаевым (Африкой), который пригласил красавицу-француженку в Питер на экскурсию по художественным мастерским. «Мы ходили из студии в студию, я познакомилась со всеми — с Тимуром Новиковым, Георгием Гурьяновым, Олегом Котельниковым, Виктором Цоем, Борисом Гребенщиковым, Сергеем Курехиным, Андреем Крисановым и с ребятами из группы “Новые композиторы”. Мне все было интересно. Я будто играла с ними в одну игру. Тогда все происходило одновременно: концерты “Поп-механики”, театральные спектакли, акции, сеансы синхронного рисования, бурная художественная жизнь. Я стала каждый уикенд летать в Ленинград. Тогда же и начала — первое время совершенно бессознательно — собирать работы “новых художников”. Много покупала, но был и обмен. Моим новым друзьям было нужно многое из того, что я, избалованная иностранка, считала не слишком важным: например, акрил, в СССР его было не купить. И потом — они были модники, и я привозила им одежду, пластинки, книги, журналы».

ГЛАСНОСТЬ В ЛОНДОНЕ
Работы из коллекции Пакиты Эскофе-Миро до конца июня можно увидеть в Лондоне, на выставке «Гласность: советское неофициальное искусство 1980-х» в галерее Haunch of Venison. Это первый большой показ на Западе искусства перестройки со времен перестройки, всего более ста работ шестидесяти художников. Ядро выставки составила коллекция немецкого галериста Фолькера Диля. Свои вещи предоставили и другие частные коллекционеры. На «Гласность» попали знаковые работы эпохи – «Горби» Александра Косолапова, «Первый кандидат в президенты» Сергея Мироненко, «Тайная вечеря» Андрея Филиппова и др. Британские рецензенты сетуют, что встречающиеся в работах тексты не переведены на английский язык, что в этом искусстве слишком многое определялось протестом, чтобы создать нечто столь же убедительное, как русский конструктивизм, отмечают влияние американского поп-арта, называют это искусство эфемерным. Но в целом выставку оценивают весьма доброжелательно, как напоминание о славных временах гласности в СССР.

Работы из коллекции Пакиты Эскофе-Миро до конца июня можно увидеть в Лондоне, на выставке «Гласность: советское неофициальное искусство 1980-х» в галерее Haunch of Venison. Это первый большой показ на Западе искусства перестройки со времен перестройки, всего более ста работ шестидесяти художников. Ядро выставки составила коллекция немецкого галериста Фолькера Диля. Свои вещи предоставили и другие частные коллекционеры. На «Гласность» попали знаковые работы эпохи – «Горби» Александра Косолапова, «Первый кандидат в президенты» Сергея Мироненко, «Тайная вечеря» Андрея Филиппова и др. Британские рецензенты сетуют, что встречающиеся в работах тексты не переведены на английский язык, что в этом искусстве слишком многое определялось протестом, чтобы создать нечто столь же убедительное, как русский конструктивизм, отмечают влияние американского поп-арта, называют это искусство эфемерным. Но в целом выставку оценивают весьма доброжелательно, как напоминание о славных временах гласности в СССР.

Тут же следует комментарий: «Этот обмен ни в коем случае не был сделкой между “туземцем” и “белым человеком” — золото на стекляшки! Я сперва плохо понимала ценность того, что мне дарили за совершенно для меня заурядные продукты западной цивилизации. И вообще — это было не существенно. Главное — возвращаясь от питерских друзей, я увозила частицу их души. И всегда надеялась, что оставляю им частичку моей».

Не слишком разбираясь в ситуации, Пакита полагалась на советы своего тогдашнего наставника — Африки, который говорил: «Покупай, это войдет в историю». Каждый раз она приезжала из Ленинграда с рулоном картин и рисунков и не думала, что это когда-нибудь будет интересно кому-то, кроме нее.

Работы удавалось вывозить из России без всяких проблем, без документов, но совершенно законно — ведь и законов тогда на этот счет не было. «Несколько раз у меня в Шереметьево случались смешные сцены. Меня там уже знали и, когда видели, какой “ужас” я вывожу, говорили: “Спасибо, госпожа Эскофе-Миро, что вы этот мусор увозите из нашей страны”».

Тесные связи с «друзьями Маяковского» — в объединение, созданное Тимуром Новиковым, попали практически все ленинградские знакомые Пакиты — прервались (но не для того, чтобы прекратиться) в 1986 году после съемок легендарного фильма «АССА». Пакита, кстати, тоже приняла участие в создании культовой истории про мальчика Бананана, причем самым неожиданным образом — ее низким, грудным голосом говорит по-французски император Павел I. В Ялте, где проходили съемки фильма, закончилась одна романтическая история Пакиты, из-за чего она была вынуждена оставить мужа, работу в посольстве и вместе с маленькой дочкой Настей вернуться в Париж.

«В МОСКВЕ Я ПОСТОЯННО ДОЛЖНА БЫЛА ЧТО-ТО ДОКАЗЫВАТЬ»
С московским новым искусством начинающий коллекционер познакомилась тоже благодаря Африке. Вначале — с рок-музыкантами, Александром Липницким, Петром Мамоновым. Потом был «Детский сад» — художественные мастерские, находившиеся в здании закрытого на капитальный ремонт детсада. Там, где работали Герман Виноградов, Николай Филатов, Андрей Ройтер, Георгий Литичевский и Гоша Острецов, атмосфера напоминала ленинградскую — была такая же теплая и сердечная.

Иначе дело обстояло с молодыми ветеранами московского художественного андерграунда. «Эта среда была более профессиональной, никто здесь кочегаром не работал. Московский мир показался мне холодным. Признаюсь, у меня был, можно сказать, моральный шок. Если с питерцами я быстро подружилась, то в Москве я постоянно должна была что-то доказывать. Художники смотрели на меня с любопытством, как на забавную девицу, мало что понимающую в искусстве. Виделась мне в них тогда какая-то избыточная серьезность, даже претенциозность».

Так что поначалу с москвичами отношения не складывались — закрытый мир «Номы» (так с легкой руки Павла Пепперштейна стал называться круг концептуалистов. — «Артхроника») не сразу раскрыл свои сокровища.

Тут состоялась встреча Пакиты с грузинскими абстракционистами. Это было в 1987 году в зале на Профсоюзной, где обосновалось общество «Эрмитаж». «На той выставке я увидела зал с работами, которые просто сияли на фоне холодного московского концептуализма. Это были картины Луки Лазарейшвили, Шуры Бандзеладзе, Гии Эдзгверадзе и других живописцев из Тбилиси. Ради них я несколько раз приезжала в Беляево. Это были “смешные времена”, когда художники на выставке находились постоянно, а не только приходили на открытие, как сейчас. Так я познакомилась и подружилась с грузинскими художниками».

По счастливому стечению обстоятельств Пакита вскоре отправилась в Тбилиси в командировку, за неделю объездила все мастерские и, купив тридцать картин, вернулась во Францию: «Это и есть основа моей “грузинской коллекции”. Недавно я показала ее в своей парижской квартире. Как раз случилась эта ужасная “грузино-осетинская” война, настроение у всех было мрачное, но на выставке собрались все — и мои русские друзья, и грузины. Хотя бы на время мы забыли об этой трагедии».

«Я ПОНЯЛА: Я ПОПАЛА ТУДА, КУДА НАДО!»
Шел 1988 год, в Москве, где Пакита тогда работала, вовсю бушевала перестройка, обильно декорированная художественными выступлениями постконцептуалистов. Пакита продолжала наведываться в мастерские на Фурманном, смотрела на работы более взрослым, опытным взглядом. Лед в отношениях с москвичами помогли растопить «Чемпионы мира».

«Мне сложно приблизиться к художнику с вопросом “А сколько это стоит?”»

«С “чемпионами” меня познакомил брат первого мужа — Алексей Блинов. Он сказал: “Есть очень интересная группа молодых художников, они наверняка тебе понравятся”. В мастерской неподалеку от площади Ногина меня встретил Костя Латышев. И сразу в тот же день подарил мне громадный 6-метровый занавес, расписанный комиксами. Шикарная вещь!»

Здесь же Пакита увидела и работу Игоря Зайделя «Клаус Мария Брандауер». «Для меня это был колоссальный формат — два метра на полтора. Этот безумный зуб на черном фоне меня совершенно поразил. И я поняла: я попала туда, куда надо!»

С того момента Пакита начала покупать «чемпионские» работы: картины Бориса Матросова, Гии Абрамишвили, Андрея Яхнина. По мере возможности, конечно, ведь уровень цен был уже иной, особенно после легендарного аукциона Sotheby’s. «Для меня покупки были всегда сложным делом. Я не миллионерша. Но все мои доходы уходили на русское искусство; есть женщины, которые тратят деньги на бриллианты и автомобили, а я вот — на коллекцию. Кстати, поначалу я хранила все вещи в рулонах и папках. Денег на подрамники и паспарту у меня попросту не было».

Позже, когда «чемпионы» распались как группа, у Пакиты начался роман с Костей Латышевым, родилась дочка Ева. Перемены затронули не только личную жизнь Пакиты, но и ее отношения с московскими художниками, открывшими для нее двери своих мастерских. «Для меня тогда стало очень важно определить место единого художественного движения, существовавшего в определенное время и внутри общих устремлений. Я поняла, что нужно собрать коллекцию работ художников, которые общаются друг с другом, выставляются вместе, любят друг друга. Так в моей коллекции появились работы Андрея Филиппова, Вадима Захарова, Кости Звездочетова, Никиты Алексеева, Коли Козлова и многих других».

«Я ПРОДОЛЖАЛА ОТНОСИТЬСЯ К КОЛЛЕКЦИИ ОЧЕНЬ ИНТИМНО»
«Я продолжала ездить в Россию, покупать картины и рисунки моих друзей. Это было, как болезнь, можно сказать, булимия… Я больше узнавала, становилась профессионалом. И, кстати, заметила, что чем профессиональнее я отношусь к собирательству, тем быстрее исчезает то главное, что лежало в основе моей коллекции вначале — душевное отношение к этим вещам. Я вернулась к своему изначальному принципу — покупать только у самых близких и дорогих мне людей. Эти художники — как будто одна семья. А коллекция — не только история русского искусства, но и моя история. Я осознаю себя через своих друзей-художников».

Именно тогда Пакита поняла — отчасти благодаря коллекционерам и маршанам, начавшим тогда ездить в Москву, следуя моде на искусство Made in USSR, — что ее увлечение не прихоть, а что-то куда более важное. «Большую роль в моей истории сыграло знакомство с Паоло Спровьери. Это был масштабный человек — представитель династии коллекционеров и торговцев искусством, у него были совершенно иные, чем у меня, финансовые возможности и абсолютно точный вкус и взгляд. Наблюдая за ним, я направляла свой выбор более умно. Благодаря ему я окончательно созрела для понимания, что коллекция — не каприз. Я начала собирать всю возможную информацию об этом искусстве. Многие вещи мне были не понятны — я до сих пор не могу уразуметь, о чем половина статей в “Художественном журнале”, для меня это слишком сложно».

Коллекция продолжала расти и в 1990-е годы. В рамках этого частного собрания складывалась отчетливая картина развития определенных художественных групп в Петербурге, Тбилиси и Москве. В центре — корпус работ высочайшего уровня, по краям — комментирующие, лабораторные и архивные, материалы. «Ценность моей коллекции и одновременно ее слабость в том, что я продолжала относиться к этому делу очень интимно. Я совершенно не могу что-то покупать только потому, что это представляет коммерческий интерес. Мне, в общем, безразличны тенденции на рынке. Зато я очень чутка к мнению моих друзей, художников и искусствоведов. История многих работ, которые я приобретаю, начинается со слов моих друзей: “Посмотри, Пакита, это очень интересный художник”».

Так в коллекции Пакиты оказались картины Михаила Рогинского, с которым ее познакомил художник Вадим Захаров. «Мне говорили о Мише мои друзья, что это великий художник и полное безобразие, что он мало кому известен, сидит без денег, что он такой “художник для художников”. Когда я в первый раз пришла к Рогинскому в парижскую мастерскую, страшно нервничала и смущалась. Мне вообще очень сложно приблизиться к художнику, особенно если я не очень хорошо его знаю, с вопросом типа “а вот продается ли это? а сколько это стоит?”. Так что в первый раз я у Миши ничего не купила, хотя увидела, что он на самом деле замечательный художник. А потом у нас сложились очень хорошие отношения, и я горжусь, что у меня есть его изумительные вещи».

Внутренний конфликт между знаточеским методом собирательства, в основе которого критерий качества произведения, и дружеской симпатией к авторам, снимающей всякие претензии к уровню работ, был разрешен просто. «У “моих” художников я иногда люблю второстепенные, проходные работы. Для меня они не “плохие”, а другие. Они выражают какой-то специфический момент в личной судьбе, они как знак сомнения, и иногда это важнее, чем очень уверенный жест. Я люблю художников, не только когда им хорошо, когда они великие, но и когда им тяжело. Вот почему у меня в коллекции есть разные вещи: и из разряда музейных, и те, которые относятся к разряду подарков, — это ведь особое настроение. Есть такие, которые я, наверное, не купила бы, с трудом выкраивая средства, если бы не знала, что художнику это необходимо. Все вместе и создает смысл коллекции».

«ИСКУССТВО НА КАЖДОЙ СТЕНЕ, А ГДЕ-ТО В УГОЛКЕ — КРОВАТЬ ПРИЮТИЛАСЬ»
Долгие годы Пакита с двумя дочерьми жила в пригороде Парижа, в доме, где все стены были завешаны произведениями русского искусства. «У меня работы “моих” художников — везде. Они необходимы мне, чтобы дышать. Я с этим искусством жила бок о бок, и мы не ссорились, что приятно! Не так давно я продала старый дом и купила новый — это, в общем-то, и не жилой дом, а бывший склад. Теперь это, с одной стороны, квартира, с другой — нечто вроде галереи. Снова искусство на каждой стене, а где-то в уголке — кровать приютилась».

«У меня работы “моих” художников — везде. Они необходимы мне, чтобы дышать. Я с этим искусством жила бок о бок, и мы не ссорились»

Единственный раз коллекция покинула место постоянной прописки. В 1991 году власти города Анже, где Пакита училась, устроили из работ ее коллекции выставку «Ленинград — Тбилиси — Москва». «Мне предложили сделать выставку в главном выставочном зале города. Напечатали каталог. К моему удивлению и к изумлению местных властей в этом маленьком городе выставку посетило много народа. Это был настоящий подарок!»

Это был единственный публичный показ собрания. Теперь главная мечта Пакиты — привезти выставку в Москву. «Мне необходимо ее показать, пришло время. В том числе и ради моих дочерей, Анастасии и Евы. Каприз их матери (мое собирательство) многого их лишил. Не миллионного наследства, конечно, но это деньги, на которые они могли бы путешествовать, что-то себе покупать. Помимо того, это мой долг перед художниками. Я безмерно благодарна им за то, что они мне всегда доверяли».

Пока готовится московская выставка, Пакита устраивает временные экспозиции у себя дома, в студии на улице Реомюр. Она уже показала Константина Латышева, питерских художников, выставку, посвященную теме космоса. «Мои “квартирные выставки” — это часто только предлог для того, чтобы собрать приятных людей, близких друзей, познакомить парижских галеристов с русским искусством, что история продолжается. Моя коллекция — как цепочка от одного человека к другому. Как вязание — такой разноцветный рукодельный свитер, в котором я помню каждую петлю. И в итоге этот “свитер” — сам по себе произведение искусства, немыслимой красоты плетение связей и чувств. Это совокупность уникальных талантливых людей и моя история любви и дружбы».

 

Текст подготовлен по материалам бесед с Пакитой Эскофе-Миро Александры Обуховой и Никиты Алексеева в 2004 году в Париже и в 2010 году в Москве.