Александра Новоженова

Американский художник Питер Хэлли в энциклопедиях именуется «живым классиком неогеометрической абстракции». Российская публика впервые увидела его работы в 2006 году благодаря галерее Гари Татинцяна. Новая экспозиция Хэлли в Москве проходит в той же галерее. Александра Новоженова обсуждала с художником перспективы живописной абстракции.

«КОГДА Я ГУЛЯЮ ПО ЦЕНТРУ МОСКВЫ, МЕНЯ ПРОСТО УНОСИТ»
В: Хотя Россия — родина супрематизма, трудно назвать сейчас хотя бы одного художника, который последовательно занимался бы беспредметной живописью. Как вы думаете почему?
О: Супрематизм был частью утопического проекта. Художники-абстракционисты верили, что описывают будущее, где царит геометрический рационализм, который упорядочит все: и мир вещей, и мир людей, и мир человеческих отношений. Очевидно, что сегодня такая вера невозможна. Однако не только в живописи может быть игра с абстрактными структурами. Есть еще архитектура и даже музыка. Мне лично кажется, что электроника — клубная музыка — одна из интереснейших площадок, на которых сегодня разворачивается абстракция.

В: Чего вы ждете от своего визита в Россию?
О: Всегда интересно познакомиться с новыми людьми. К тому же я очень люблю московскую архитектуру. Когда я гуляю по центру, меня просто уносит. В этом городе есть та же сила, которую чувствуешь в музыке Стравинского или в танце Нуриева.

В: Ваши ранние годы были связаны с галереями Ист-Вилледж. С какой галереей вы работаете сейчас, как это отличается от того, что было в начале 1980-х?
О: В 1980-х в Ист-Вилледже большинством галерей руководили художники. Это было идеалистическое время. Сейчас в отношениях художника и галереи изменилось буквально все.

В: Кто был первым покупателем ваших работ? Кто ваши самые верные покупатели сейчас?
О: Первые мои покупатели были из Нью-Йорка, такие люди, как Барбара и Юджин Шварц и их сын Майкл. Но потом интерес распространился и на Европу. Вообще европейским покупателям в целом больше свойственно проявлять интерес к работе одного и того же художника, отслеживая его творческий путь на протяжении длительного периода времени.

В: Расскажите о вашем сотрудничестве с галереей Татинцяна. На каких условиях вы в ней выставляетесь?
О: Я знаю Гари уже довольно давно, с тех пор как он открыл свою галерею в Москве. Это моя вторая выставка у него. При подготовке этой экспозиции он направил мое внимание на русские иконы. Поэтому в работах будут в основном задействованы золото и другие металлические цвета.

«МОИ КАРТИНЫ — ЭТО СХЕМАТИЧЕСКИЕ РЕПРЕЗЕНТАЦИИ ТЕХ ПРОСТРАНСТВ, В КОТОРЫХ МЫ ОБИТАЕМ»
В: Вы были знакомы с Уорхолом. Он был вашим кумиром в те годы или вы пытались противопоставлять себя ему?
О: Я вырос в Нью-Йорке, и во времена моей молодости он действительно был кумиром. И я соотносил свой художественный метод с практикой. Когда я с ним познакомился, у меня осталось впечатление, что он был наиболее экстраординарным человеческим существом из всех, кого мне доводилось видеть. Говорил он немного, но казалось, что он знал и чувствовал все. Как будто бы он был оснащен лучшим, более чувствительным радаром, чем все остальные.

В: В 1990-е вы были редактором журнала Index, пишущего о знаменитостях и модных новинках. Это было подражание Уорхолу с его Interview? Как вы совмещали редакторство с художественной деятельностью?
О: В начале мы действительно оглядывались на уорхоловский журнал Interview, как на образец. Но ничто не получается в точности так, как мы предполагаем. Писатель Фрэн Лебовец однажды сказал нам, что наш журнал ничего общего не имеет с Interview, поскольку начисто лишен свойственного тому предельного нигилизма. Но мы всегда придерживались двух принципов, которые считал важными Уорхол: нужно позволить людям говорить собственными голосами (отсюда длинные интервью) и что любой человек — звезда.

В: В вашей верности абстрактной живописи угадывается некоторая доля фатализма. Вы верите, что у этого вида искусства и сегодня есть перспективы?
О: Имейте в виду, я не воспринимаю свои картины как абстракции. Для меня они — схе­матические репрезентации тех пространств, в которых мы обитаем. Тех изолированных ячеек, которые связаны между собой обусловленными технологиями тропинками, будь то хайвеи или интернет. В то же время я рассматриваю свои работы как биографические. И когда я оглядываюсь назад, я могу сказать, какие именно личные или политические причины вызвали изменения в моей манере в тот или иной момент.

«Энди Уорхол как будто был оснащен лучшим, более чувствительным радаром, чем все остальные»

В: Вашу манеру можно назвать «иронической абстракцией». Как вы находите в беспредметном возможность для иронии? Это признание того, что невозможно писать абстракции и оставаться при этом совершенно серьезным?
О: Я никогда не воспринимал геометрическую форму как чистую абстракцию. Для меня квадрат или любая другая форма всегда имеют прототип в реальном мире или в каких-то уже существующих системах. Мои работы часто называют холодными. Но холодным кажется мне мир, который я изображаю. Конечно, я воспринял формальный язык абстрактной живописи, однако я не считаю, что такой тип деконструкции должен быть непременно ироническим, хотя он и требует критической дистанции по отношению к своему источнику.

В: Заметное место в вашей личной иконографии отведено мотиву взрыва. Вы таким образом намекаете на некие взрывы, имевшие место в реальности?
О: Взрыв был главным предметом моей работы в цифровой графике с начала девяностых годов. В принтах я пытался создать мир, альтернативный классическому, неизменному, тоталитарному миру моей живописи. Взрывы отражают романтический импульс, в рамках которого мир воспринимается единым потоком, в котором все нестабильно и находится в стадии метаморфозы. Взрыв — один из мощнейших культурных образов современности, начиная с атомной бомбы в период холодной войны и кончая сегодняшними террористическими атаками. Как нью-йоркский художник, я чувствовал, что мои принты были практически предвидением 11 сентября.

В: Какое место вы отводите своему искусству в мире тотального дизайна? Можно ли сегодня провести грань между самим дизайном и его художественным осмыслением?
О: Тотальный дизайн окружает нас уже довольно давно. Ну а сам я всегда интересовался искусством барокко. С 1990-х годов я делал в галереях инсталляции с картинами на цифровых принтах во всю стену, которые интегрировали мою живопись в пространство архитектуры. В последние годы при создании инсталляций я сотрудничал с дизайнерами Алессандро Мендини и Матали Крассетом. Работать с ними было почти то же самое, что делать декорации для театра или оперы, когда в общий хор вливается сразу несколько творческих голосов.

В: Есть ли у вас любимый художник-фигуративист?
О: О, это Пикассо. И он же мой любимый абстракционист.