Милена Орлова, Москва–Париж

В Париже в конце сентября состоялась 25-я Международная биеннале антикваров, которую вот уже полвека проводит французский национальный синдикат антикваров. Экспозиция в Гран-Пале впечатлила тем, как старое искусство пользуется достижениями нового. Хотя участники ярмарки вряд ли согласились бы с тем, что то, чем они занимаются, называется на языке современного искусства тотальной инсталляцией.

Респектабельность, традиции, родословная, хорошие манеры — вот на чем держится этот в высшей степени буржуазный мир, предпочитающий старое новому

Не уверена, что хоть кто-то из 87 собравшихся в Гран-Пале владельцев почтеннейших мировых антикварных предприятий (включая известные ювелирные марки) был бы особо счастлив сравнением их стендов с произведениями современных художников. Респектабельность, традиции, родословная, хорошие манеры — вот на чем держится этот в высшей степени буржуазный мир, предпочитающий старое новому. На патронах ярмарки — бывшем и нынешнем президентах Франции. На четырех мишленовских поварах, готовивших гала-ужин для почетных гостей и устроивших временный гастрономический ресторан прямо под стеклянной крышей Гран-Пале. На знаменитостях на вернисаже, чьи имена сами по себе синонимы роскоши — Валентино, Ротшильды, Моника Белуччи (были там и люди вроде модного писателя Фредерика Бегбедера, но не они задавали тон). На золотой табличке «Основано в 1760 году», привинченной к стенду самой старой в мире галереи, немецкой Bernheimer-Colnaghi.

На фоне заведений с такой историей даже авторитетнейшая Marlborough Gallery (которую пригласили в первый раз) выглядела как молодой парвеню среди поживших аристократов. Да и вела себя соответственно, нахально поместив в центр стенда (французские пиарщики изящно называют их «альковами») огромное изображение бигмака от Уорхола. Что делать — даже французам приходится мириться с культурной макдоналдщиной. Ведь именно Marlborough привезла самое дорогое произведение биеннале — триптих Фрэнсиса Бэкона. Объяснить, почему британский певец гомосексуальной страсти стоит на рынке в десять раз дороже самого Лукаса Кранаха Старшего (чьи чудеснейшие Адам и Ева предлагались во французской De Jonckheere за €3 млн), не возьмется ни один историк искусства, но несмотря на все уверения, что живопись старых мастеров после кризиса начала догонять модернистов, парадоксальный и вопиющий разрыв в ценах между XX веком и всеми остальными остается. Но надо отдать должное французскому синдикату — они не поддались искушению радикально «омолодить» свой ассортимент (как это делают конкуренты из Маастрихта — ярмарка TEFAF), удержав верхнюю временную планку того, что можно считать антиквариатом, где-то на уровне середины прошлого века, эпохи высокого модернизма. Что касается нижней планки, то тут настоящее раздолье для любителей археологии: в Гран-Пале можно было обнаружить древности самых разных времен и народов, от исламских резных фризов до предметов из доколумбовой Америки и чуть ли не вавилонских клинописных табличек.

И все же главное, что предлагает ярмарка, — это классическая европейская живопись и декоративное и прикладное искусство. Вот, например, живший в Париже сюрреалист Макс Эрнст. Хотя его ложе со шкурами леопарда и гигантским цветком, выставленное в галерее Yves Gastou, датируется 1970-ми годами, по вычурной фантазии эта конструкция явно родом из золотых тридцатых. Парижская биеннале очень уважает такие кунштюки и особенно славится мебельными изысками. Среди раритетных ампирных козеток с золочеными ножками, элегантных «африканских» табуретов эпохи ар-деко и другой мебельной классики диковато смотрелись грубо сваренные металлические стремянки и фанерные этажерки Шарлоты Периан и остальной корбюзьевской компании дизайнеров. Между тем эти конструктивистские штуковины — последний тренд мебельной моды, и часто они стоят дороже, чем исторические комоды из будуаров русских императриц.

Но, пожалуй, главное, что поражает воображение на парижской биеннале, — это даже не сами вещи, а то, каким образом их подают антиквары, в искусности создания экспозиций заметно превосходящие современных художников с их тотальными инсталляциями. Чего стоит одна точная копия Овального кабинета в Белом доме, сделанная галереей Kraemer, видимо, чтобы продемонстрировать, в каких высоких интерьерах могут обретаться предлагаемые ими вещи. Или, скажем, обстановка, созданная бельгийцем Акселем Вервордтом (Axel Vervoordt), известным, в частности, сотрудничеством со знаменитым куратором Жан-Юбером Мартеном. Кажется, что у этой богемной библиотеки, где потрепанные книги на полках соседствуют со статуэтками богинь плодородия и небрежно расставленными картинками (в которых опознаются вполне музейные экземпляры), есть совершенно конкретный хозяин, ведь такие натюрморты обычно составляют в течение целой жизни. Атмосфера этой изящной берлоги интеллектуала так убедительна, что хочется поискать ее жильца в соседней комнате-молельне с черным холстом Эда Рейнхардта на стене (к вопросу о ценах: классик американского минимализма — самое дорогое, что есть на этом в лучшем смысле слова эклектичном стенде — €1 млн).

О всевозможных мини-Версалях, воссоздающих дворцовую роскошь на площади хрущобы, даже можно и не упоминать. В этом смысле всех превзошла галерея J. Kugel, отказавшаяся от участия в биеннале, но зазвавшая публику к себе в особняк на набережной напротив Тюильри на выставку «Антикомания». Чтобы выгодно представить собрание римских статуй и мозаик, в галерее выстроили целую палладианскую ротонду с куполом. И если б не подсказка, поверить в то, что это декорация, было бы решительно невозможно.

Над этой страстью коллег к пышному контексту поиронизировал сам Эрве Аарон, глава синдиката антикваров и президент биеннале, — на его стенде Didier Aaron атрибуты дворцовой архитектуры были просто нарисованы легкими акварельными намеками. Свою галерею он на время уступил американской la Vieille Russie, специализирующейся на русском искусстве и основанной эмигрантами из России. Покупатели в этой галерее тоже, как правило, русские, которые не замедлили полюбопытствовать привезенным сетом изделий Фаберже. Впрочем, и на самой биеннале в Гран-Пале соотечественники не чувствовали себя чужими — многие галереи наняли русскоговорящих сотрудников, справедливо полагая, что свободное владение французским в России давно относится к разряду антикварных редкостей, а новые клиенты никогда еще не мешали и самому старому искусству.