Милена Орлова

Одним из кураторов павильона России на предстоящей этим летом архитектурной биеннале в Венеции назван Сергей Чобан с идеей реконструкции Вышнего Волочка. Единственный российский архитектор, активно работающий за рубежом, в частности, немало построивший в Берлине, объяснил Милене Орловой, чем вредны парковки, кто на самом деле уничтожил историческую Москву, почему интернациональный модернистский стиль не годится для российского климата и за что архитектор не несет моральной ответственности.

В: Вы коллекционируете архитектурную графику. В чем ее прелесть для вас?
О: Это абсолютно ни на что не похожее явление, отдельный вид искусства. Меня он интересует очень давно. Я и сам прилично рисую. Это редкая область коллекционирования, в мире совсем немногие этим занимаются. Что у меня самое ценное? Думаю, рисунок Пиранези из коллекции Владимира Аргутинского, смотрителя графического собрания Эрмитажа и коллекционера, который в начале 1920-х эмигрировал в Париж.

В: Ваша идея реконструкции Вышнего Волочка может быть реализована или это только выставочная концепция?
О: Это не утопический проект. Я считаю, что малые города — самая большая проблема современной России. В царской России была особая культура уездных центров. В советское время, годов до 1980-х, они существовали за счет промышленности. В Вышнем Волочке, например, делали кремлевские звезды, шили форму для армии. Сейчас все это разрушено, и это по всей стране. Главный архитектор Москвы Александр Кузьмин правильно сказал, что без решения проблем провинции мы не решим проблемы Москвы, проблемы «одна страна — один город». Например, столица Германии — Берлин, но важнейшую роль в жизни страны играют десятки больших и малых городов, и потому население Берлина за последние 20 лет не изменилось. Мы должны стремиться создать эту сеть у себя.

Сергей Чобан родился в 1962 году в Ленинграде, окончил Институт им. Репина Академии художеств. С 1992 года работал в гамбургском архитектурном бюро nps, в 1995-м стал одним из его партнеров и возглавил берлинский офис nps tchoban voss. Среди самых известных построек Чобана в Берлине — комплекс пятизвездного отеля «Домакваре» с гигантским аквариумом в атриуме, кинотеатр «Кубикс», синагога в Вильмерсдорфе. В 2004 году открыл свой офис в России, спроектировал совместно с Петером Швегером небоскреб «Федерация» в «Москва-Сити». В настоящее время совместно с Сергеем Кузнецовым возглавляет бюро «SPEECH Чобан Кузнецов». В берлинском и московских офисах сегодня разрабатываются десятки проектов — от комплексов «Набережная Европы» и «Невская ратуша» в Санкт-Петербурге (совместно с Евгением Герасимовым), гостиниц сети «Кемпински» в Киеве, Минске и Нижнем Новгороде до массового жилья в Митине. Сергей Чобан — член Американского общества архитектурных графиков (ASAI). В 2009 году основал фонд для организации музея архитектурной графики в Берлине.

В: Почему все-таки вы выбрали Вышний Волочек? Потому что город красивый или потому что там есть каналы, как в Венеции?
О: Место очень красивое, но таких в России много. Вышний Волочек удобно расположен, через него проходит и железная дорога, и автомобильная трасса Москва — Петербург. Туда попасть не сложнее, чем на другой конец Москвы. Мы выделили пять мест в пределах Вышнего Волочка, пять тем, которые непосредственно связаны с потребностями города, планом создания рабочих мест… Мы поставили задачу разрабатывать реальные проекты с бережным, но творческим подходом к историческим субстанциям. Таким образом, было создано модельное пространство, которое заполнят результаты работы опытных практиков. И они вполне могут привлечь инвесторов.

В: Этот проект основан на ребрендинге старой промышленной архитектуры, а как вы оцениваете московский опыт — «Винзавод», «Красный Октябрь»?
О: «Винзавод» — пример очень удачный. В центре Art Play в бывшей фабрике «Красная Роза» на улице Тимура Фрунзе я принимал участие сам, и мне жалко, что теперь его не существует. Просто снесли. Вроде бы для строительства подземного гаража. Абсолютно ненормальный подход с точки зрения отношения к городу. Но это нормально с точки зрения столицы, которая находится в состоянии социальной эйфории — никакие затраты невелики, никакая окупаемость не является предельной, площадей не хватает и не будет хватать всегда. Вот, собственно, идеология, которой мы жили до конца 2008 года. Сегодня мы живем в новой эре, и может быть, в какой-то момент мы придем к мысли, что нам не нужно столько парковок, потому что их наличие провоцирует людей ездить на машинах. Власти Берлина не поощряют строительство парковочных этажей. В Москве происходит по-другому: нормы парковочных пространств ужесточаются в сторону увеличения. Эти нормы — киллер для качественного строительства, потому что экономится на всем, чтобы их выполнить. Кроме того, делая количество парковок максимальным, мы тем самым снижаем доверие к общественному транспорту, например, к такси, которое в той же Германии, и в Лондоне, и в Нью-Йорке не роскошь, а доступное средство передвижения. Я не говорю о велосипедах, не будем идеалистами, Москва — это не город для велосипедов.

В: Вы цитировали Кузьмина, но если бы вы были главным архитектором Москвы, как бы вы с точки зрения архитектуры улучшили московскую жизнь?
О: Я с огромным уважением отношусь к Александру Викторовичу Кузьмину, потому что он — колоссальный знаток Москвы и во многих сложных ситуациях действует очень правильно. Если бы я попал на эту должность, то стал бы самым непопулярным главным архитектором Москвы за всю ее историю — я бы ввел жесточайший высотный регламент.

В: Как же так, вы ведь участвовали в строительстве башни «Федерация» в «Москва-Сити»?
О: Поймите, нельзя винить архитектора за то, что он строит. Он несет ответственность только за саму архитектуру. Он выполняет заказ. Если город планирует на этом месте строительство высотного комплекса, я не стану задаваться вопросом, правильно он делает или нет. Бывают случаи, когда нужно проявить гражданскую позицию: например, в тридцатые годы сносят храм Христа Спасителя — ты решаешь, участвовать в этом или нет; то же самое со зданием «Газпрома» в Петербурге. В случае с Сити я не вижу повода демонстрировать гражданскую позицию. Принцип Сити — это чисто московский принцип. Если посмотреть на Кремль или сталинские высотки — это Сити. И говорить о том, что в Москве не надо вообще строить высотные здания, безусловно, неправильно. Но для определенных мест Москвы я бы ввел жесточайший высотный регламент, чтобы избежать эффекта Нового Арбата, когда рядом с маленькой церковью вдруг возникает большая открытая книжка, чего в Москве много.

В: Может, это московский стиль?
О: Если это стиль, то я против. Когда сегодня краеведы рассказывают, что мы потеряли Москву за последние десять-двадцать лет, я предлагаю им посмотреть на генеральный план реконструкции Москвы 1930-х. Проект, которым восхищаются знатоки конструктивизма — дом Наркомтяжпрома, рядом с собором Василия Блаженного, — посмотрите на него нормальными глазами и порадуйтесь, что этого нет. А Иван Фомин с идеей сноса ГУМа и создания на его месте трибуны на 15 тыс. человек?! Дворец Советов — мишень, в которую все пуляют. Но посмотрите на горизонтальные небоскребы Лисицкого икону современной архитектуры. Это великолепие должно было появиться там, где стоит здание ТАСС или где стоял Страстной монастырь — на каждом из узлов Бульварного кольца. Как архитектурная мысль они, безусловно, замечательны, но только абстрактно, а в реальности эти идеи и привели вот к таким церквям на фоне пластин. Я бы шел по пути более ансамблевому, разрешал большую плотность застройки. Для меня, например, малопонятна дискуссия вокруг Пушкинской площади, что там собираются что-то строить под землей. Я считаю, что там надо строить на земле. Это огромный пустырь в центре города. Зачем нам рядом с одним бульваром другой бульвар, зачем нам эта мегаплощадь перед кинотеатром «Россия»? Социальная активность в городе определяется приближенностью зданий к человеку. Человек не может чувствовать себя комфортно на пустыре. Создание ансамблей большей плотности, но меньшей высотности способствовало бы появлению в городе социально более привлекательных пространств.

В: В Москве идет вечная битва модернистов и почвенников, которые любят башенки. В частности, это проявилось в планах сноса здания ЦДХ. Как вы считаете, ценно ли оно с архитектурной точки зрения как памятник брежневского модернизма?
О: Это здание выглядит так странно, потому что оно на пустыре. А в принципе это совершенно нормальное здание, если бы оно находилось в контексте застроенного городского пространства. Набережную можно было застроить другими зданиями, они бы продолжали линию фасада ЦДХ, и была бы прекрасная улица. Мы бы не спрашивали себя, почему вот этот параллелепипед стоит один в пустыне, и вопрос о сносе здания наверняка не возник бы. ЦДХ абсолютно соответствует тому времени, когда оно было построено, просто его надо отремонтировать. Оно хорошо или плохо настолько, насколько была хороша или плоха культура в то время, и наши сегодняшние здания настолько же хороши.

В: Есть постройка, которой вы гордитесь больше всего?
О: Я еще нахожусь в пути. Модернистская архитектура не везде хороша, она не подходит к нашей погоде. Я считаю, что Россия в силу своего климата нуждается в архитектуре более украшенной. Мы говорим, что Петергоф — это русский Версаль, но мне бы никогда не пришло в голову, увидев Версаль, назвать его французским Петергофом. Не зная России, увидев Петергоф, ты подумаешь, что это — дикий китч. Но, зная Россию, зная это ветреное, туманное, холодное пространство, ты понимаешь, что здесь это все крайне уместно. Но надо искать современное решение этой проблемы.

В: Вы строите какой-то особый дом для миллиардеров в Гранатном переулке в Москве…
О: Это дом, в котором я как раз пытаюсь найти на эти вопросы ответ. И никакого отношения к людям определенного достатка это не имеет.