Елена Федотова

Ханс-Ульрих Обрист — один из самых влиятельных людей в мире современного искусства. Он живет в оглушительном ритме, и кажется, что он может оказаться одновременно в нескольких точках земного шара. Обрист каждый год делает множество крупных проектов, курирует галерею Serpentine в Лондоне, устраивает марафонские интервью длиной в сутки, пишет книги. Елена Федотова встретилась с Обристом на симпозиуме в московском «Гараже».

В: Художник Кристиан Болтански однажды сказал про вас: «У него нет другой жизни. Я не могу представить, что он смотрит телевизор или играет в гольф». Вы действительно ничем другим, кроме искусства, не занимаетесь?
О: Это очень хороший вопрос. Вообще жизнь представляется мне набором параллельных реальностей — как в квантовой физике, как в математической модели Дэвида Дойча, которую он описал в своей книге «Структура реальности», на мой взгляд, ключевой научной работе современности. Его теория параллельных реальностей вполне применима к повседневности. Действительно, гольф и телевидение не являются частью моей реальности, телевизора у меня и вовсе никогда не было. Зато я провожу много времени в интернете: значительную часть своей исследовательской деятельности я осуществляю онлайн. У меня много разных жизней: жизнь в музыке, в науке, в архитектуре, я исследую все эти миры. Главным вдохновителем и ролевой моделью для меня всегда был и остается Сергей Дягилев. Посредством балета он сводил воедино все искусства, то же самое я пытаюсь сделать в XXI веке, курируя выставки.

В: Вы придумали модель процессуальной выставки — Exhibition in progress. Что это за модель?
О: Модель «музея в развитии» изобрел еще в начале 1990-х мой друг Джозеф Ортнер, трагически погибший два года назад, ему было всего 52. Его идея состояла в том, что музей — это гибкая структура и выставки можно проводить на совершенно разных носителях: билбордах и экранах, страницах журналов и улицах города. И мне кажется, эта идея невероятно современна до сих пор — представление о музее, как о генераторе энергии, электростанции. Когда он все это придумал, то связался со мной, мы вступили в диалог, и он позвал меня курировать его выставки. «Музей в развитии» продолжается в Венской опере: Сай Твомбли разрисовал железный пожарный занавес здания, эта работа так и называется — «Противопожарный занавес». А прошлым летом мы вместе с Даниэлем Бирнбаумом написали статью в память о Джозефе Ортнере, она опубликована в июльском номере журнала ArtForum. Идея «музея в развитии» кажется мне совершенно адекватной современности, ее задача — максимально приблизить искусство к зрителю, к обществу. Нечто похожее мы пытались осуществить в 2008 году с Дашей Жуковой в проекте Moscow on the Move, когда программа видеоарта показывалась на экране здания на Раушской набережной.

В: Какой вы видите модель выставки будущего?
О: Предсказывать будущее чрезвычайно сложно: мне кажется, мы не в силах предсказать даже то, что произойдет сегодня или завтра. Именно поэтому я прошу многих художников и архитекторов дать свое определение будущему, у меня есть целый future list (список будущего). Можно эти определения экстраполировать и таким образом представить, каким именно будет искусство будущего. Думаю, что арт-институцию будущего еще предстоит изобрести. Но вообще-то, на мой взгляд, куратор и не может быть предсказателем — он не доктор, чтобы выписывать рецепты, это слишком претенциозно, куратор должен быть скромнее. Он должен прислушиваться к художникам. Сам я как раз этим и занимаюсь: слушаю и пытаюсь понять, куда движется искусство.

В: В последние годы современное искусство распространилось далеко за пределы Европы — в Индию, Китай, Африку. Какой регион, на ваш взгляд, в этом смысле наиболее интенсивно развивается сегодня?
О: В XX веке, с 30-х по 70-е годы, в мире главенствовало западное искусство. Начиная с 1980-х годов ситуация начала меняться. Если раньше был единый центр, будь то Париж или Нью-Йорк, то сегодня мир стал полифоническим: потрясающие вещи происходят в Китае и Индии, на Ближнем Востоке, в Москве и Варшаве. В прошлом году я провел много времени в Бразилии и Колумбии. Колумбия похожа на Глазго 1990-х — в Европе бытует мнение, что Глазго был жутко динамичным городом. В Боготе, Медельине, Кали есть выдающиеся современные художники, например, Габриэль Сиерра. В Аргентине тоже потрясающие молодые художники, например, Томас Сарацено. Что примечательно, постепенно образуются и параллельные связи между азиатскими столицами, ведь в 1990-е годы не было авиасообщения между Сеулом и Токио, и приходилось летать через Париж, Лондон или Нью-Йорк. Сейчас же на карте мира есть множество точек, арт-центров, и все они связаны прямым сообщением.

В: В 2005 году вы организовали «Марафоны» — серию публичных диалогов, интервью, некоторые из которых затягивались на 24 часа. Почему вам важен именно жанр интервью? Зачем так долго?
О: В 1990-е, когда я только начинал, мне было важно найти необычное место или пространство для проведения выставки — на горном пике, в номере гостиницы, в самолете. Но потом меня стало интересовать уже не пространственное измерение, а временное. Так родился мой совместный с Филиппом Паррено проект арт-оперы Il Tempo del Postino, и практически одновременно с этим я заинтересовался форматом марафона-интервью. Существует еще один формат марафона-перформанса, который скорее напоминает выставку. Вот уже несколько лет мы делаем его в галерее Serpentine. Это гибрид фестиваля, хеппенинга и группового шоу на заданную тему. В этом году темой были «Карты», в прошлом — «Манифесты». Кстати, тогда в марафоне участвовал Андрей Монастырский вместе с Екатериной Деготь. За год до этого был марафон на тему поэзии, а еще раньше — на тему экспериментов. За последние годы я курировал марафоны в 11 странах — Россия, кстати, не входит в их число.

В: Вы были названы самым влиятельным человеком в мире искусства в 2009 году в рейтинге журнала Artreview и заняли второе место в 2010 году. Вы авторитарны?
О: Я совершенно не авторитарен, скорее, наоборот. Я верю в диалог, в точки пересечения между людьми и событиями. Я в принципе не считаю, что куратор может быть авторитарен. Мне кажется ужасным используемое на биеннале слово «комиссар», потому что оно ассоциируется с полицией. Я очень близок с художниками, потому что они — ядро арт-мира, без них его попросту бы не существовало. Также и деятельность куратора существует только в диалоге, в отношениях с художником, отдельно ее просто нет. Мне кажется, основное качество куратора — это скромность. Когда я только начинал, профессии куратора практически не существовало. Когда я сказал родителям, что хочу быть куратором, они спросили меня, что это такое. Сегодня же, благодаря развитию интернета, слово «куратор» стало общеупотребимым и приобрело новое значение, к примеру, миллионы людей курируют собственные веб-сайты. Я сейчас как раз работаю над книгой о кураторстве как явлении — не обязательно искусства, а практически чего угодно. Кураторство — не­отъемлемая часть постиндустриального, информационного общества, где важен процесс отбора информации. Мне представляется важным умение внедриться в параллельный поток и работать с самоорганизованными явлениями. Множество моих выставок состоит из таких самоорганизованных ячеек, которые я соединяю между собой. То есть вместо того, чтобы предлагать генплан, важно прислушиваться к людям.

В: Правда ли, что свою первую выставку вы организовали на собственной кухне, да еще и с участием таких звезд, как Кристиан Болтански и Фишли и Вайс? Как вам это удалось?
О: Это действительно так. Искусство начало привлекать меня очень рано. Начиная с 16 лет я стал знакомиться с художниками, в 17 я узнал Болтански, Питера Фишли, Дэвида Вайса и Герхарда Рихтера, и мы подружились. На протяжении шести лет, с 17 до 23, я заводил разные знакомства и путешествовал, впитывал знания и набирался опыта. По прошествии этих шести лет я был готов сделать свою первую выставку — действительно на кухне. В юности мне нравились Энди Уорхол и Йозеф Бойс. Последний был на тот момент членом партии зеленых, и я ходил на его лекции, когда был подростком.

В: Вы оканчивали факультет политики и экономики в Университете Сан-Галлен в Швейцарии. Искусствоведческого образования у вас нет?
О: Я действительно политолог и экономист по образованию. Несмотря на то что я довольно рано принял решение стать куратором, мне было не менее важно понимать, как устроен мир в целом, и иметь представление о других вещах. Отчасти в этих же целях был задуман и проект интервью-марафонов. У меня хранится 2500 часов аудиозаписей и километры видеопленки.

В: Вы не устали от искусства?
О: Я никогда не устаю от искусства. Я восхищаюсь искусством так же, как тогда, когда я только им увлекся.