В искусстве, как и в медицине и воспитании детей, многие считают себя знатоками. Однако если речь идет о рыночной оценке произведений искусства, особенно об установлении их подлинности, в цене только мнение профессиональных знатоков — экспертов. О знатоках-коноссерах, способных «на глазок» определить руку мастера, до сих пор ходят легенды. В нашей стране эта профессия долго была чисто академической (или подпольной), но в последнее время, с легализацией художественного рынка и ростом цен на русское искусство, а следовательно, и с увеличением количества подделок, превратилась в настоящий бизнес.

Параллельно арт-рынку возник и своеобразный рынок ценных бумаг — экспертных заключений. Документы, подтверждающие подлинность той или иной вещи, иногда котируются выше, чем само искусство, как в старой поговорке «Без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек».

Сейчас на этом рынке обостряется конкуренция — державшим монополию на экспертизу государственным учреждениям наступают на пятки частные предприниматели.

«Артхроника» провела свою экспертизу состояния экспертного дела.

Василиса Соловьева

Минувшим летом произошли две громкие истории, которые так или иначе повлияют на ситуацию с экспертизой в нашей стране. Это судебный иск к Christie’s фонда Виктора Вексельберга, решившего публично признать, что более чем за полтора миллиона фунтов он купил подделку под Бориса Кустодиева, и пожар в ВХНРЦ имени Грабаря. Пожар был воспринят экспертным сообществом как трагедия. И если СМИ считали, что главная потеря в том, что сгорели художественные произведения, то посвященные горевали прежде всего о том, что последнее место в Москве, где можно провести качественную экспертизу, закрылось на неопределенное время. Чтобы понять масштаб катастрофы, надо вспомнить недавнюю историю. И рассмотреть возможные альтернативы.

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ДЕЛО
Эксперты вербуются прежде всего из академических и музейных кругов. Исследователи, посвятившие жизнь изучению творчества какого-то художника или направления, или музейные работники, годами «сидящие на фондах», волей-неволей становятся специалистами. И по определению редкими — экспертов в каждой области искусства можно пересчитать по пальцам.

Собственно, главная их задача — двигать науку. Например, одним из громких научных достижений последнего десятилетия стало уточнение датировок целого корпуса произведений Малевича. Было доказано, что даты, которые сам художник проставлял на работах, не соответствуют истине: поздние работы он хотел выдать за ранние, выстроив задним числом правильную, по его мнению, эволюцию своего творчества.

В советское время в государственных музеях была такая услуга — прием произведений на экспертизу у населения. По фиксированной цене. Научные работники до поры до времени воспринимали эту деятельность как скучную повинность, но все изменилось в начале 1990-х, когда художественный рынок вышел из подполья и стал стремительно набирать высоту. Тут и выяснилось, что решение эксперта может стоить очень дорого: цена на картину с подтверждением, скажем, из Третьяковки или Русского музея в разы выше, чем без оного.

Вспоминается курьезная на первый взгляд история с «Нищими» Павла Филонова, попавшими на торги Sotheby’s в 2006 году. Филонов — чрезвычайно редкий на рынке художник, почти все его работы хранятся в Русском музее. В каталоге картина значилась с двумя авторами — Филонов и его ученица Алиса Порет, причем имя Филонова стояло первым. Буквально за день-два до торгов заместитель директора Русского музея Евгения Петрова и американский профессор, специалист по нашему авангарду Джон Боулт, разослали всем заинтересованным лицам письмо, в котором утверждалось, что на первом месте должно стоять имя Алисы Порет. Казалось бы, мелочи, но если бы эксперты не выступили, возможно, картина была бы продана не по эстимейту ($1 млн), а гораздо дороже.

Обнищавшие музейщики охотно ринулись в новый бизнес, формально продолжая всю ту же рутинную работу, но негласно получая за нее приличные гонорары — особенно в том случае, если мнение эксперта совпадало с желанием клиента. Некоторые не могли устоять перед искушением «подмахнуть» пару-другую положительных экспертиз на заведомо сомнительные вещи, благо вся ответственность ложилась на музей, на официальном бланке которого выдается заключение. У самого эксперта всегда есть право на ошибку: доказать, что в том или ином случае имеет место мошенничество, а не искреннее заблуждение, невероятно сложно. И хотя в профессиональных кругах обычно знают, кто грешен, сор из избы не выносят, так как подобные разоблачения бросают тень на всех. Особо отличившихся могут разве что уволить по собственному желанию, и такие подмоченные эксперты продолжают свою деятельность в третьеразрядных аукционных домах где-нибудь в американской глубинке, где в отношении русского искусства публика уж совсем девственная.

Бывают и обратные ситуации, когда дорожащий репутацией специалист, боясь вляпаться в историю, перестраховывается. Например, одна известная малевичеведка в свое время сетовала, что самая большая ее ошибка — то, что она не поверила в чудесное обретение еще одного «Черного квадрата» и не признала авторство любимого героя. Теперь квадрат из бывшей коллекции Инкомбанка выставлен в Эрмитаже (его купил для музея Владимир Потанин).

Настоящим потрясением для музейного и антикварного мира стали признания главного авторитета по русскому искусству второй половины XIX века, долгое время работавшего в Третьяковке, — Владимира Петрова. Возможно, он не афишировал бы по доброй воле свои ошибки, если бы не громкое уголовное дело антикваров Преображенских, приговоренных к тюремным срокам за мошенничество — продажу поддельных произведений. Вернее, не совсем поддельных, а с поддельным авторством. Хитроумную аферу распутал как раз Петров, поначалу и сам обманувшийся. Подлог раскрылся случайно, когда в выставленном в 2004 году на русские торги в Лондоне Шишкине был опознан голландский мастер Куккук. Затем выяснилось, что жертвой поддельщиков пал не только голландец, но и целый ряд европейских художников второй половины XIX века, чьи работы были слегка «перелицованы» и подписаны именами русских художников того же времени, к несчастью стоивших на рынке в несколько десятков раз дороже западных коллег. Петров утверждает, что у него имеется информация о более чем 200 подобных «переименованиях», а в 20 случаях он признал свои собственные ошибки. Часть таких работ, приписываемых Алексею Киселеву, и фигурировала в деле Преображенских (с положительными экспертизами центра Грабаря). А поскольку на большинство картин из этой серии имелись заключения Третьяковской галереи (после внутреннего расследования в 2008 году Третьяковка признала, что ее сотрудники ошиблись 96 раз), а пострадавшими в этом деле молва называла самых высоких государственных чиновников, вскоре вышло распоряжение, запрещавшее музеям проводить экспертизу для частных клиентов.

Словно для того чтобы окончательно дискредитировать музейных экспертов, под эгидой Росохранкультуры в 2007 году начал выходить «Каталог подделок произведений живописи». Их издатель Александр Рощин, выступающий как частное лицо, похоже, претендует на роль главного борца за чистоту рынка. После пожара в «грабарях» он в прямом эфире «Эха Москвы» заявил, что считает это поджогом, с помощью которого руководство центра якобы скрывает материалы от прокурорской проверки. Возникает вопрос: не лоббирует ли он таким образом новых игроков на антикварном рынке?

Конечно, все эти неприятности и репутационные скандалы не отменяют того факта, что музеи и государственные центры остаются главными экспертными институциями (что доказывает хотя бы то, что в английский суд фонд Вексельберга предпочел предоставить экспертизы от всех трех основных учреждений этого профиля — Третьяковки, Русского музея и центра Грабаря). Просто потому, что в них сосредоточен корпус эталонных работ, имеется соответствующее оборудование и, наконец, человеческий ресурс. Но в новой ситуации ставка делается уже не на государственную «крышу», а на конкретное имя.

ЧАСТНАЯ ИНИЦИАТИВА
Альтернативу «грабарям» уже несколько лет пытается составить отпочковавшийся от государственной организации «Росизо» частный центр «Арт Консалтинг». Там имеется нужное оборудование, экспертизы этой организации застрахованы в Lloyd’s. Более того, «Арт Консалтинг» инициировал и создание Национальной организации экспертов в области искусства (НОЭКСИ), и общества по защите авторских прав художников (УПРАВИС), но пока что и эта структура не может обойтись без услуг приглашенных экспертов из музеев. Такова уж эта профессия — круг авторитетов весьма узок, и один и тот же специалист может состоять членом сразу нескольких «профсоюзов», работая при этом и в музее. Идея лицензирования деятельности экспертов, с которой долго носились, похоже, не прижилась — одиночка, даже если он знаток, не в состоянии обеспечить все нужные для этого дела компоненты.

При Минкульте (Росохранкультура) существуют свои аттестованные эксперты, но чаще всего они работают «в поле». Их задача зачастую сводится к тому, чтобы просто определить, имеет ли тот или иной артефакт художественную ценность. И тут есть своя специфика: поскольку документы, как правило, оформляются на ввоз-вывоз, клиентам выгодно, если эксперт занизит предполагаемую стоимость вещи — так можно сэкономить на пошлинах.

Из известных «профсоюзов» стоит упомянуть и МКААД (Международную конфедерацию антикваров и арт-дилеров), возникшую вокруг Российских антикварных салонов. Именно аккредитованные при МКААД эксперты обычно отбирают лучшие вещи на салонах, составляя своего рода гарантийный список для покупателей. Помимо музейщиков, там числятся и сами антиквары, что, хотя и кажется со стороны конфликтом интересов, вполне в духе международной практики. Так, скажем, во Франции по традиции хозяин галереи и является экспертом.

Чем моложе искусство, тем важнее в экспертизе роль наследников. Пример вдовы Кандинского Нины, учредившей в Париже Комитет Кандинского, который является последней инстанцией во всем, что касается наследия великого абстракциониста, вдохновил наследников Петра Кончаловского. Сначала они создали именной фонд, а недавно и экспертный институт, куда, как рассказал «Артхронике» директор фонда Александр Конов, берут вещи не только знаменитого бубнововалетца и его круга, но также и других авторов. Правда, институт находится не в России, а в Швейцарии.

Если речь идет о современных классиках русского искусства, то именно этот путь — создания именных частных фондов — представляется оптимальным. Востребованных сейчас на рынке нонконформистов советские музеи практически не закупали, поэтому по их творчеству почти нет музейных специалистов.

Между тем подделывают и живых, и совсем недавно почивших мастеров бывшего андерграунда — достаточно вспомнить, как в конце 1980-х возникла целая эпидемия подделок под Анатолия Зверева, и сейчас почти никто уже не сможет разобраться, какой из них настоящий. На рынке попадаются фальшивые кабаковы, краснопевцевы и рогинские. Если существует прецедент цены, превысившей $100 тыс., шанс нарваться на подделку даже самого современного художника весьма велик. Пока что разбираться с этим вынуждены либо сами художники, либо их жены, галеристы и коллекционеры.

Нередко коллекционеры сами становятся экспертами, как, например, глава московского клуба коллекционеров Валерий Дудаков, но все-таки гораздо чаще серьезные коллекционеры, намеренные инвестировать в искусство немалые средства, пользуются услугами консультантов, этаких личных экспертов. Скажем, известно, что Мстиславу Ростроповичу и Галине Вишневской помогал собирать их коллекцию русского искусства художник Сергей Есаян. А вот кто посоветовал Виктору Вексельбергу купить «Одалиску», судя по всему, останется тайной.