Людмила Новикова

В 2012 году исполняется сто лет со дня открытия Государственного музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина. «Артхроника» узнала у деятелей культуры о том, какое влияние оказал на них Пушкинский музей

«И когда из этих квартир без всяких ванн и газа мы попадали в Пушкинский музей, это была совершенно другая история, чем сегодня»

Михаил Ефимович Швыдкой
Родился в 1948 году, специальный представитель Президента РФ по международному культурному сотрудничеству

Может быть, самым сильным потрясением в моей жизни стала выставка шедевров Дрезденской галереи. Перед тем как спасенную советским солдатами коллекцию отправляли назад в Германию, устроили выставку в Москве. Состав ее известен. Там были все шедевры, включая «Сикстинскую Мадонну». Шел 1955 год. Мне было семь лет. Я до двадцати лет жил в коммунальной квартире в старом деревянном доме с кривыми полами, зимой на стене выступал иней. И когда из этих квартир без всяких ванн и газа (дровами топили) мы попадали в Пушкинский музей, это была совершенно другая история, чем сегодня. Понимаете? Тогда, в 55-м, я попал в божий мир. Я видел потом много выставок в музее – и великую выставку «Москва – Париж» (1981 г. – «Артхроника»), и «Москва – Берлин» (1996 г. – «Артхроника»), и Пикассо. Старался ничего не пропускать. В последний год все выставки Пушкинского были абсолютными шедеврами – от Караваджо до Дали. Но ту из Дрездена я помню до сих пор. И то ощущение божьего мира трудно передать словами.

Игорь Шелковский
Родился в 1937 году, художник, скульптор, создатель журнала «А-Я», правозащитник

Когда в начале пятидесятых я впервые попал в Музей изобразительных искусств, там была постоянная, неменяющаяся выставка подарков Сталину. По детским впечатлениям я ее хорошо запомнил: бесконечные ковры, гобелены, мозаики, вазы, барельефы с изображением Сталина, его портреты во всех видах и всех размеров – от сверхгигантских до сверхминиатюрных на рисовом зерне (рассматривать это зерно надо было под микроскопом). На выставке была масса оружия: сабель, шашек, охотничьих ружей. Были экспонаты и более оригинальные – например, большой телевизор с мертвым серым экраном. На медной дощечке выгравировано «Товарищу Сталину от чекистов» (очевидно, подсуетился Берия).

Сталин умер – и все изменилось. Стены музея стали заполняться старой коллекцией. Как это было замечательно! Но главное удовольствие пришло потом. Когда стали вывешивать импрессионистов и неоимпрессионистов (при Сталине слово «импрессионист» звучало как «империалист» или как теперь «экстремист»; названный этим словом художник должен был опасаться за свою судьбу).

Первым мы увидели «Стог сена» Клода Моне. Очевидно, полотно было выбрано как наиболее реалистичное, не подрывающее основы соцреализма. Потом появились «Бульвар Капуцинов», «Голубые танцовщицы» (они у меня сразу ассоциировались с «Болеро» Равеля). Повесили, наконец, Пикассо – «Свидание», скромную по размерам работу в серо-голубом колорите. Ван Гога – «Круг заключенных», как критику капитализма. Осенью 1954 года разнеслась весть, что выставили Матисса. И в тот же день мы, студенты, побежали его смотреть. Это был натюрморт «Цветы в голубой вазе».

А потом была великолепная выставка французской живописи из давно ликвидированного музея Нового западного искусства. И много-много прекрасных выставок в последующие десятилетия. Всех не назвать. Но если нужно, я бы вспомнил выставку Джорджо Моранди (1986 г. – «Артхроника»), а из самых последних – «Голубого всадника» (2011 г. – «Артхроника»).

Иосиф Бакштейн
Родился в 1945 году, комиссар Московской биеннале современного искусства

Эпохальным событием стала выставка «Москва – Париж». Современное искусство вернулось в СССР в облике этой выставки. Не помню деталей, помню только ощущения. Это было что-то феерическое. То, что мы знали по слухам, по случайным репродукциям, по книжкам, привезенным иностранцами, вдруг ожило. Казалось, что началась новая художественная эпоха.

Такое же чувство у меня было, когда я подростком увидел в ГМИИ импрессионистов, их впервые показали на третьем этаже музея. Кстати, Ирина Антонова очень гордится той выставкой импрессионистов из собрания музея, тогда решение принималось на уровне Политбюро! Такие ощущения юности, детства бывают острее, чем от увиденного позже. И запоминаются такие выставки как что-то судьбоносное.

Павел Никонов
Родился в 1930 году, художник, действительный член Российской Академии художеств

«Москва – Париж», пожалуй, была самой нужной и важной выставкой для меня. В экспозиции работы российских художников висели на одной стене, французских – на другой. И было ясно видно, как развивалась французская живопись (от Пуссена до Сезанна) и как русская (в России все немного иначе происходило). Выставка была сделана на высочайшем профессиональном уровне.

«Москва – Берлин» тоже была интересной. Но в ней доминировали политические моменты, сравнения нацистской культуры и советского соцреализма. Выставка же «Москва – Париж» была чистой, с исключительно изобразительными проблемами.

«Мы понимали, что Пикассо и Гуттузо показывают только потому, что они коммунисты. Но искусство их было прекрасно!»

Помню более ранние выставки – Пабло Пикассо (1956 г. – прим. ред.), Ренато Гуттузо (1961 г. – «Артхроника»). Они тоже произвели колоссальное впечатление. Мы понимали, что Пикассо и Гуттузо показывают только потому, что они коммунисты. Но искусство их было прекрасно!

Лично для меня колоссальным открытием стала выставка Уильяма Тернера (2008 г. – «Артхроника»). В таком количестве в подлинниках я его не видел. В этом художнике есть совершенная и абсолютная свобода, опередившая свое время.

Сергей Соловьев
Родился В 1944 году, кинорежиссер, сценарист, продюсер

Пушкинский музей – одно из самых святых мест в Москве. Все его выставки оказали на меня сильное влияние. Я до сих пор помню, как стоял в очереди, чтобы посмотреть «Мону Лизу» Леонардо (1974 г. – «Артхроника»). Это произвело на меня огромное впечатление. И выставки «Москва – Париж», «Москва – Берлин» были просто грандиозными событиями. Ирина Антонова воздвигла памятник себе нерукотворный, к которому не зарастет народная тропа. Прекрасны и «Декабрьские вечера». Пушкинский музей воздействует на душу и сознание значительно больше, чем, например, Кремль. Кремль – это какая-то эклектическая, эмоциональная путаница музея, государственного места, мавзолея с мумией. А Пушкинский музей – это полная эмоциональная ясность.

Александр Генис
Родился в 1953 году, американский русский писатель, критик, радиоведущий

Будучи сугубо не местным, я в Пушкинский музей прихожу не на громкую выставку, а просто так и когда придется. Поэтому я пропустил все знаменитые выставки. Но две все-таки запомнил. Одну, небольшую, потому что она называлась, как моя книга, «Вавилонская башня» (2004 г. – «Артхроника») и  была, мне сказали, ею инспирирована. Другая выставка прогремела на весь мир – «Сокровища Трои из раскопок Генриха Шлимана» (1996 г. – «Артхроника»). К тому времени я прочесал все археологические раскопки Греции и Турции, но только в Москве увидал, к чему они, собственно, привели. Неизгладимое впечатление произвели не только сокровища, но и их судьба. Дважды потерянное и дважды найденное (первый раз на эгейских берегах, второй – в державных подвалах) золото Шлимана внушает надежду, что если красота и не спасет мир, то хоть сама в нем уцелеет.

Юрий Арабов
Родился в 1954 году, поэт, писатель, сценарист

Когда я был маленький, Пушкинский музей меня страшил. Если в Третьяковке я чувствовал себя сносно, то в Пушкинском музее испытывал панику. Меня интересовали гробницы с мумиями, но они же меня и пугали. Страшил и главный зал, где стояли рыцарь в доспехах и огромный Давид. С тех пор я «Давида» Микеланджело не воспринимаю. Даже увидев его в Италии в оригинале, не смог перебить то пугающее впечатление от копии «Давида» в Пушкинском музее.

Когда я вырос, бывал там на многих выставках. И больше всего мне запомнилась выставка тоталитарного искусства «Москва – Берлин» – два проекта, которые не осуществились (или осуществились неполностью): проект сталинской Москвы и гитлеровского Берлина. Собственно говоря, эти два впечатления – от «музея загробной жизни» и музея, который выставляет то, что никогда не было в действительности полностью осуществлено, – стали моими главными впечатлениями от Пушкинского музея.

Там были и радостные для меня минуты. В Пушкинском мне вручали премию «Триумф», и это было довольно помпезно.