Андрей Ерофеев
Фонд поддержки современного искусства Spazio Carbonesi, Болонья, Италия, 27 января – 27 февраля 2011
Выставки российского искусства за границей обычно напоминают сувенирные лавки. Сталин, Ленин, Путин, иконы, супрематизм, соцреализм, скоморохи, десантники, серп и молот, двуглавые орлы. Но вот, оказывается, можно обойтись и без этого. Русский художник вполне способен изъясняться на общепонятном художественном языке. В этом меня убедила выставка SVOBODA.
Начинающему куратору Дарье Хан — это ее вторая выставка — достался настоящий палаццо XVIII века. И юная кураторша пригласила тех отечественных художников, кто в состав работы вводит окружающее пространство и произведение мыслит диалогом объекта с помещением. То есть «инсталляционистов», которых за последнее время в России появляется все больше и больше. Выставка в Болонье одной из первых заявила, что этот жанр стал определяющим в российском искусстве.
Экспозиция построена как проход сквозь череду комнатных постановок. Конечно, инсталляции образца 2011 года отличаются от прототипов 1980-х годов. Но пластическая традиция, рожденная концептуалистской инсталляцией, прослеживается очень ясно. Она, в частности, предполагает не созерцание расстановки вещей, а разглядывание следов произошедшего события. В каждой комнате художника что-то случилось, что нарушило нормальный порядок. В инсталляцию ворвался дух перформанса. Так, у Петра Белого некто безумный метал, словно спортивные диски, циркулярные пилы, и они торчат из покореженных стен. У Иры Кориной чье-то мощное действие продавило через грубую решетку пластилиновые массы, и они вылились на проход к ногам зрителей. У Анны Желудь кто-то поставил паркетные половицы ребрами, так, что по ним невозможно ходить. Персонаж Ростана Тавасиева пытался занести в зал огромную картину, но она оказалась шире стен и криво застряла над проходом. У Юрия Аввакумова кто-то разложил на полу в зале приемов торты, похожие на противопехотные мины. Александр Бродский предъявил зрителям экскременты, оставленные неким звереподобным существом, будто бы живущим в миниатюрном домике внутри огромной клетки. Суммируя пластические эффекты, можно сказать, что зрителям было дано пережить разные формы помех, нарушающих чувство умиротворенности, гармонии и покоя.
«Свобода» — слово не из современного российского обихода. Оно в России звучит фальшиво. Реальное переживание заложенного в нем смысла дается нам на выезде. Вот, например, в Болонье. SVOBODA там разлита, но на то ты и российский художник, чтобы не упиваться окружающим великолепием, а, глядя на ренессансные интерьеры, перебирать, словно четки, отечественные язвы и болезни. В этом пункте стираются различия между попавшими за рубеж отечественными художниками. И концептуалист Кабаков, и экспрессионист Рабин, и поп-артист Рогинский, и метафизик Булатов, сколько ни жили на Западе, ничто не могло сбить их с российских тем. С приходом «поколения 2010-х» мы вновь, как 100 лет назад, получаем в отечественной культуре настоящих европейцев. Не западников по идеологии, а подлинно западных мастеров.
Уходя с вернисажа выставки SVOBODA, глядя, как двадцатилетняя куратор легко переходит с английского на французский и итальянский, я думал, что жесткая привязанность наших выставок к региональному языку есть показатель слабости и комплексов не художников, а корпуса кураторов. Но, к счастью, вместе с новым искусством приходит и новое поколение культуртрегеров.
